нее употребление), то на основании всего вышесказанного признаю тебя одного полным хозяином «Детской сказки», с правом сделать из нее всё что тебе угодно, (7) а всякое самовольное присвоение этой повести другим лицом (хотя бы и моим кредитором) считаю беззаконным насилием, глядя на это дело уже со стороны. И потому последнее: мне денег за сказку не присылай; употреби их в свою пользу, а так как ты пишешь, что ему был должен, то, имея теперь в руках мое удостоверение, что сказка принадлежит тебе, а не мне, имеешь полное и законное право считать себя ничего не должным Краевскому. Если моя расписка в получении 200 руб. от тебя в ноябре тебе при сем понадобится, то прилагаю ее тебе на всякий случай (число выставь сам). Денег же мне ни в каком случае не высылай, ибо тем серьезно меня, друг Миша, обидишь.
Если же, например, г-н Кр<аевский> скажет, что прежняя плата была 50, а теперь 100, и что плата по 100 с листа высока, то объяви ему, что человек, купивший на базаре куль муки за столько-то, не имеет ни малейшего права претендовать, если через неделю цена на базаре возвысится, Он только может об этом жалеть. Если же он скажет, что прежде уговор был по 50 с листа, то скажи ему, что то было прежде, единственно потому, что я был должен и из деликатности не мог набавить цену; да, наконец, и нигде тогда не дали бы больше. Теперь же мне предлагают 100, а так как я признаю «Детскую сказку» собственностью не г-на Краев<ско>го, то и продаю ее за что мне угодно, взяв в соображение базарные цены. Г-н Кр<аевский>, напечатавший статью самовольно, естественно должен заплатить то, что предлагали за нее другие.
Прощай, бесценный друг Миша, обнимаю тебя от всей души,
твой Ф. Достоевский.
Я и жена кланяемся вам всем, Эмилии Федоровне в особенности. Что же, брат: похвалился, что пришлешь портреты, и до сих пор ничего! А мы-то ждем не дождемся, жена особенно. Детей расцелуй.
Еще раз: ни под каким видом не присылай мне эти 200 руб. серебром. Кланяйся Шренку. Вот ведь когда придется встретиться.
Уведомлю тебя, как кончатся мои дела с «Русским вестником». А я пишу. Не знаю теперь, когда кончу. Положение мое критическое. Надежда на бога. Если Плещеев даст 1000, тотчас же поеду в Россию, а не даст — не знаю, как и буду. Он обещал. Я знаю как с ним сквитаться. Прощай. Пиши, ради бога.
Об «Русском слове» помню. Будет статья. Впрочем, об этом напишу тебе вскорости и сообщу мои планы.
У меня остается долгу (здесь) 350 руб. серебром. Надо непременно отдать, а в руках у меня только 20 руб. серебром. Я просил у Каткова («Русск<ий> вестн<ик>«) 500 руб. вперед, обещая ему статью. (У меня еще ничего нет конченного.) Ответа жду через две почты. Если откажут, не только долгу нельзя отдать, а и самому будет жить нечем. Плещеев же обещается не раньше июня 1000 серебром.
Я писал тебе насчет платья. Ради бога, исполни, если в долг и не превысит 100 руб. Скоро моя отставка. С тобой же сквитаюсь непременно. Теперь же ни гроша нет.
Получено мною в ноябре 1857 года от Михаила Михайловича Достоевского двести рублей серебром.
Федор Достоевский.
(1) было: твоего письма
(2) было: требует
(3) было: обязался
(4) было: поместив
(6) вместо: представилась возможность — было: возможно было
(7) вместо: всё что тебе угодно — было: свою собственность
138. Д. С. КОНСТАНТУ
15 марта 1858. Семипалатинск
Милостивый государь Дмитрий Степанович,
Давно уже я не имел удовольствия писать к Вам. Вдвойне рад исполнить теперь мою обязанность, поспешая поздравить Вас с наступающим праздником светлого воскресения. Дай бог Вам встречать его еще много раз в кругу Вашего семейства, весело и радостно. Поверьте, что это искреннейшее желание мое, а свидетельницей ставлю Машу. Она скажет Вам, сколько я Вас уважаю, зная Вас только по рассказам ее. Она же не устает говорить о Вас. Искреннейшее и самое нетерпеливое желание ее увидеть поскорей Вас, своих сестер, которых она так любит. Мы часто говорим с ней об этом, и, кто знает, может быть, наша мечта приведется когда-нибудь в исполнение. Уведомляю Вас, многоуважаемый Дмитрий Степанович, что я подал в отставку по расстроенному здоровью и надеюсь, что мне разрешат жить в Москве. Делаю я это, во-первых, потому, что я действительно болен; во-вторых, что здешняя служебная карьера не представляет мне никакой выгоды, а в-третьих, средства к содержанию увеличатся вдвое с переездом моим в Москву. Здесь всё дорого и гнило. Проживаем мы страшно много. Все невыгоды оставаться в Сибири. Мы думаем с Машей, если посчастливится перебраться в Москву, взять с собою и Пашечку. Нехорошо ему оставаться одному без нас в Сибири. Да и будущность незавидная выйти в офицеры Сибирского корпуса. Если б Вы знали всё, что водится в Сибири, то есть были бы очевидцем, то, я уверен, одобрили бы наше намерение. Покамест мы в Сибири, в Сибирском кадетском корпусе он все-таки получает образование. Но когда мы уедем, оставлять его одного грешно, тем более, что в России, я уверен, будет случай дать ему воспитание в лучшем заведении. Поверьте тоже, что, если б не было в нас этой уверенности, мы бы не захотели поступать опрометчиво.
Паша к нам пишет довольно часто. Его принимают в Омске в хороших домах. Он кланяется Вам и сестрицам и просит напомнить Вам о себе.
Я тоже поручаю себя Вашему благорасположению, многоуважаемый Дмитрий Степанович. Как бы я желал, вместе с Машей, увидеть Вас и познакомиться с Вами лично. Может быть, бог и исполнит наше желание скоро.
С чувствами глубочайшего уважения и преданности, позвольте мне пребыть, милостивый государь, Вашим почтительнейшим родственником.
Федор Достоевский.
139. M. H. КАТКОВУ
8 мая 1858. Семипалатинск
Милостивый государь Михаил Никифорович,
Приятное для меня письмо Ваше я получил уже очень давно, и если не отвечал на него тотчас же, то единственно потому, что ждал обещанных денег, полагая, что они придут немедленно после письма.
Мне хотелось за одним разом уведомить Вас и о получении. И потому не сердитесь на меня за долгое молчание. Позвольте, в<о>-1х, поблагодарить Вас за присылку пятисот рублей, а во-2-х, за письмо Ваше, полное участия и одобрения. Оно мне принесло чрезвычайное удовольствие. Очень, очень благодарен Вам, многоуважаемый Михаил Никифорович.
Постараюсь во всем последовать Вашим советам, но статью все-таки постараюсь доставить ранее. Я подал в отставку уже давно. Жду ее с часу на час. Так как у меня в Омском остроге родилась (1) падучая болезнь, продолжающаяся до сих пор усиленно и которую я выношу очень плохо, то я и просил позволения жить в Москве, для пользования советами московских докторов. Не думаю, чтоб милосердный и благородный наш император отказал бедному больному, тем более, что мне давно уже всё возвращено. И потому крепко надеюсь поселиться в Москве. Вы не поверите, как мне нужно возвратиться в Россию для успеха литературных занятий моих. Поверите ли, что у меня давно уже начат один роман, который давно уже оставлен мною, единственно за недостатком некоторых материалов и впечатлений, которые нужно собрать самому, лично, с натуры. А этот роман я писал с любовью, и мне было тяжело оставлять его. Да это ли одно! Не говоря уже о том, что одни книги еще не жизнь, что провинциальная жизнь, (2) в которую поневоле втягиваешься, расходится со всеми моими потребностями, и не увидишь сам, как во всем рождается однообразие мысли и исключительность. Но ведь это трудно описать. Можете представить, как мне приятны были Ваши слова и обещание, что мне будет тепло между вами.
О романе моем теперь Вам ничего не пишу, хотя и чувствую потребность поговорить о нем. Но слишком много надобно говорить и потому промолчу до времени. Скажу одно: постараюсь удовлетворить Ваше желание, чтоб роман не разбивался на несколько лет. (3) Надеюсь еще уведомить Вас о себе, до тех пор как приеду в Москву. Надеюсь тоже, что и Вы не оставите меня Вашими советами, в которых я, может быть, буду нуждаться.
Приймите искренние уверения в моем почтении и преданности.
Федор Достоевский.
(1) было: нажилась
(2) далее было: и ее потребности
(3) вместо: на несколько лет — было: на части
8 мая 1858 Семипалатинск.
Прилагаю расписку в получении денег, которую просила у меня редакция «Русского вестника».
140. И. В. ЖДАН-ПУШКИНУ
17 мая 1858. Семипалатинск
Семипалатинск 17 мая 1858 г.
Милостивый государь Иван Викентьевич,
Благодарю Вас за письмо Ваше и за благоприятный ответ на мою просьбу. Всё, что Вы пишете об общественном воспитании и некоторых его невыгодах, в иных случаях, такая истина, что я удивляюсь: как только теперь стали замечать ее! Честь и слава общественному воспитанию, — это бесспорно! Оно сделало свое дело и сделало отлично. Между прочим, был один чрезвычайно важный подвиг, который оно совершило. Оно началось, когда наше общество было еще в брожении и только что начинало новый путь свой. Не было ни общих правил, ни общей правды, ни общего ясного сознания, ни общего чувства чести. Тогда бывало иногда так, что два дворянина, отцы семейств, разнились между собою понятиями во всем, как Европа и Китай, и правительство, которое у нас всегда было впереди и в главе общества, — что завещал сам Петр, умирая, своим преемникам, — правительство поняло, что в русском образовании общественность должна, покамест, быть первым делом. Но теперь уже не то с обществом. Мы далеко уже ушли, пообтерлись все углы, и мы отчасти сошлись в понятиях. К тому и идет. Следственно, общественное воспитание (которое так было с руки иным родителям, давая поскорее возможность отвязаться от своих птенцов, особенно на казенный счет) начинало уже быть вредным для юношества тем более, что исключительность его доведена была в последнее время до высочайшей степени и прежней рутиной, и удобствами самих родителей. Наш добрый царь, золотая, русская душа, думает теперь иначе — и слава ему! Потому это я Вам всё пишу теперь, что Вы Вашим письмом разбудили во мне все тяжелые воспоминания моего собственного воспитания. Но я был в отцовском доме до 15 лет и не заглох в корпусе. Но что я видел перед собою, какие примеры! Я видел мальчиков тринадцати лет, уже рассчитавших в себе всю жизнь: где какой чин получить, что выгоднее, как деньги загребать (я был в инженерах) и каким образом можно скорее дотянуть до обеспеченного, независимого командирства! Это я видел и слышал собственными глазами
