так уж положено.
Ваш весь Ф. Достоевский.
(1) далее было начато: Лишь бы поскорей
(2) было: об «Москвитянине»
(3) далее было: по преиму<ществу>
(5) далее было начато: Закончу когда-нибудь
(6) далее было начато: счит<ает>
(7) вместо: считать себя — было: называться
335. П. А. ИСАЕВУ
19 февраля (2 марта) 1868. Женева
Женева 3 (1) марта — 19 февраля 68
Милый, дорогой, бесценный мой Паша, прости меня, голубчик, что не тотчас отвечал на твое письмо. Занят был ужасно; но твоему письму я обрадовался как не знаю чему. Я, друг мой, думал, что ты за что-нибудь сердишься на меня, и ужасно страдал сердцем (поверь мне). А ты просто, по всегдашней своей ветрености, махнул в Милан. Ну как это можно делать? И еще с важным письмом! Сделай одолжение, друг мой, вперед никогда не адрессуй (2) наугад, а всегда жди заране уведомления от меня с точным адрессом.
Если б ты знал, Паша, как я страдал об тебе и, главное, тем, что ничем не могу тебе помочь. Поверь, что сам мучился здесь без денег и всё было в закладе. Главное то, что задолжался в «Русский вестник» чрезмерно. Выехав из России, я уже был должен 3000 р. в «Русский вестник». Потом еще брал. И вдруг оказалось, что я и роман-то перед самой отсылкой, что написано было, уничтожил, потому что скверно. Начал другой; но прежде чем послал в Редакцию «Русского вестника» 1-ю часть — ничего от них не мог просить. Да и теперь, по моему колоссальному долгу, долго еще просить не в состоянии значительной суммы. Теперь я отослал уже 2 части. Знай, что ровно в 2 месяца я написал и отослал 11 1/2 печатных листов. Можешь себе представить, как я работал! День и ночь; и потому, опять повторяю, извини, что не мог тебе сейчас ответить на твое милое письмецо от 25 января.
Федя тебе сказал, пишешь ты, что я, может быть, к 1-му числу (февраля) денег пришлю. Я ему с такою точностию не писал и чисел не обозначал. Потому что я еще ничего не могу требовать наверно из Ред<акции> «Русского вестника», так как сам должен, а разве просить честью.
Но вот что напишу тебе теперь: три дня назад, то есть по нашему 15 числа февраля, я послал к Каткову письмо, в котором прошу его убедительнейше, чтоб он, между прочим, прислал на имя Аполлона Николаевича Майкова (в Петербург) — 200 р. Аполлону же Николаевичу писал сегодня и просил его очень распорядиться этими деньгами так, чтоб 100 р. были выданы Эмилии Федоровне; 50 р. (пятьдесят рублей) тебе и 50 р. Анне Николавне за проценты за нашу мебель и вещи (она очень нуждается и уже не в силах платить за нас, а до сих пор всё из своего кармана платила). NB. Ты ей об этом не говори, да и никому не говори; она будет уведомлена отдельно. Таким образом, ты получишь себе и разом пятьдесят рублей от Ап<оллона> Николаевича. Я понимаю, голубчик мой дорогой, что это мало и что тебя бы надо покрепче поддержать, но что же делать мне, друг мой, — не могу покамест. Но при первых деньгах, знай, еще пришлю тебе. Когда именно, не знаю. И потому, советую, береги и эти 50 р. Потому что охоты у меня много, а когда-то еще я в состоянии буду?
Теперь, друг мой, вот что и ГЛАВНОЕ: пишу тебе об этих пятидесяти рублях, а между тем еще и сам не знаю наверно: разрешит ли Редакция? Согласится ли Катков? (потому что уж слишком я туда задолжал, а отработал все-таки еще мало). Боюсь ужасно, что не согласится; тогда пропал и я, потому что мои дела здесь ужасно плохие — долги и расходы. Боюсь и за вас: то есть за тебя и за Эмилию Федоровну. И потому по получении этого письма не надейся еще наверно. Впрочем, я должен тебе признаться, что вероятности получить гораздо больше, чем не получить, и думаю, что получишь наверно.
Теперь вот что еще и опять-таки главное: Редакция «Русского вестника» отвечает всегда чрезвычайно медленно. Поэтому ожидать получения ты можешь не иначе как разве недели 2 спустя по получении этого письма, а может и позже. Во всяком случае, сходи наведаться к Аполлону Николаевичу (через которого и получишь) никак не раньше 1-го марта. Боюсь, что вы его очень обеспокоите беспрерывными осведомлениями.
Не ропщи на меня и не претендуй, дорогой мой и милый мне всегда Паша, что я Эмилии Федоровне посылаю 100 р., а тебе только 50. Но, друг мой, ты все-таки один, а она не одна. Сам ты пишешь, что нужд у ней много. Да и Феде надо помочь; он трудится и дай ему бог. Я его люблю очень. И тоже готов бы всё отдать, да покамест нечего.
О тебе же скажу, что ты меня очень обрадовал, что решился взять место и стал работать. Я уважаю тебя за это, Паша. Это благородно. Конечно, место неважное; но ведь и ты еще молод; подожди. Но знай, что ты не оставлен мною. Покамест я жив, ты будешь сын мой, и сын дорогой и милый. Я твоей матери клялся не оставить тебя еще накануне ее смерти. Я тебя еще малого ребенка (4) назвал сыном моим. Могу ли я тебя оставить и забыть? Когда я женился и когда ты мне тогда намекал, что теперь твоя роль будет другая — я тебе ничего не отвечал, потому что мне тогда твое предположение было обидно. Теперь признаюсь тебе в этом. Знай же, что ты всегда останешься моим сыном, моим старшим сыном, и не по долгу, а по сердцу.
Если я на тебя часто кричал и сердился, — то таков мой несчастный характер, а я тебя люблю так, как редко кого любил. Как только ворочусь в Петербург, то употреблю все средства и усилия, чтоб достать тебе место получше, и деньгами всегда буду помогать тебе, пока живу и когда будут хоть какие-нибудь деньги.
Испугал ты меня очень тем, что писал в письме, что ты нездоров. Напиши мне (прошу тебя) сейчас по получении этого письма, хоть несколько строк. Не франкируй, чтоб не расходоваться напрасно. Адресс мой тот же:
Suisse, Genиve, poste restante. А m-r Dostoievsky.
Все мои надежды, разумеется, на моем романе. Удастся он — продам 2-е издание, заплачу долги и ворочусь в Россию. Сверх того, могу еще вперед взять из журнала. Но боюсь, что выйдет плох. Мысль мне очень нравится; но ведь как исполнение! Называется «Идиот». 1-я часть (5) вышла в «Русском вестнике». Не читал ли? Главное, если б удался; тогда всё спасено.
Работаю день и ночь; живу скучно. Женева ужасно скучный город. Всю зиму дрог от холода; но теперь у нас весна настоящая, +10 град<усов> Реомюра. Здоровье мое ни то ни се. Нуждаюсь ужасно и постоянно. Живем копейками; всё заложили. Анна Григорьевна теперь уж на последних часах. Думаю, не родит ли сегодня в ночь? Сам в тревоге ужасной, а между тем писать надо, не останавливаясь. Суди сам, могу ли я отвечать тотчас на письма.
Об своем житье пиши подробнее. (6) Береги здоровье. Насчет твоего вопроса о том, что 30 р., посланных Эм<илии> Фед<оровне>, были ли плата за тебя или собственно ей, — реши сам как хочешь, то есть как тебе выгоднее. Если тебе выгоднее, чтоб в виде платы за тебя, то пусть так и будет. Ты мне написал свой адресс, но я боюсь и потому пишу письмо через Ап<оллона> Николаевича, которого и попрошу передать тебе немедленно. У кого ты живешь? не у Прасковьи ли Петровны? то кланяйся и целуй Ваню. Ох Паша, моли бога, чтоб роман удался, всё тогда спасется, со всеми расплачусь, вам всем помогу и сам приеду.
Если ты очень нуждаешься, то не найдешь ли занять до получения 50 руб. хоть капельку? потому что все-таки эти 50 р. довольно верны. Прощай, Паша, обнимаю тебя и целую крепко-крепко, как дорогого и милого сына,
твой весь Ф. Достоевский.
Анна Григорьевна тебе кланяется. Ей теперь очень трудно. хотя она и бодро переносит. Надеюсь, что всё пройдет благополучно. Береги себя, пиши. Кланяйся всем.
Катков со мной постоянно поступал благороднейшим образом; вот почему и надеюсь твердо, что согласится и на эти 200 р.
Алонкину напишу завтра или послезавтра. Боюсь, чтоб он не встревожился. Я честно ему заплачу.
Будь здоров, главное. Всегда буду о тебе помнить. Чаще пиши. До тех пор, пока сам не переменю адресса, — мой адресс тот же.
Я так был поражен смертью Александра Павловича и так жаль его. Кому он не делал добра! Редкий и благороднейший был человек.
(1) в подлиннике описка
(2) вместо: никогда не адрессуй — было: никогда ничего на данный адресс
(3) было: тут
(4) было: малым ребенком
(6) далее было начато: Пишу тебе до
336. А. Н. МАЙКОВУ
20 февраля (3 марта) 1868. Женева
Женева 3 марта — 20 февраля/68.
Вот и опять к Вам несколько строк, любезный друг Аполлон Николаевич, и опять с чрезвычайной просьбой. (Получили ли Вы вчерашнее мое письмо, в котором я Вас уведомлял, что Катков, может быть, недели через 2 или три пришлет на Ваше имя 200 р.? Я Вас просил убедительнейше помочь мне и раздать эти деньги (100 р. Эмилии Федоровне, 50 Паше, а 50 остальных) (тоже для Паши) — не говоря ему, попридержать у себя и выдать через два месяца). По одному настоятельному случаю и по неотлагательной причине я должен распорядиться иначе. А именно: выдав Эм<илии> Фед<оровне> 100, а Паше теперь 50, остальные 50 выдайте, голубчик мой родной, Анне Николавне Сниткиной, матери Анны Григорьевны. Вы ей можете дать знать, чтобы она пришла к Вам за получением, через Пашу. А впрочем, мы ей напишем, и она сама придет. Уезжая из Петербурга, мы заложили ростовщикам и в громоздкие движимости, кажется, всю нашу мебель и все наши вещи. В продолжение целого года проценты (и весьма значительные) платила за нас Анна Николавна из своего кармана; но теперь у ней у самой большие расходы, и хоть она не просит с нас денег для уплаты процентов и продолжает платить по-прежнему, но помочь ей необходимо и именно в это время. А уж Паше я потом как-нибудь пришлю, если будут деньги через 2 месяца.
Не оставьте же меня, друг бесценный, не оставьте и исполните все эти комиссии, имеющие для меня самую капитальную важность. Прошу убедительнейше. Постараюсь, чтоб
