с которою их везде встретили. Я постоянно получаю журнал недель шесть после выхода! И они требуют от меня теперь литературы! Кашпирев пишет мне (в своем письме, на двенадцатый день) о моей повести, требует сообщить ее название для публикации вперед и т. д. Да разве я могу писать в эту минуту? Я хожу и рву на себе волосы, а по ночам не могу заснуть! Я все думаю и бешусь! Я жду! О боже мой! Ей-богу, ей-богу, я не могу описать все подробности (9) моей нужды: мне стыдно их описывать! Но если б Вы всё-то узнали! А он там, с помещичьей развалкой, на телеграмму ответит на двенадцатый день, а о второй присылке 75 руб. забыл, как Хессин забыл avis. Разве не обидно это? Разве не обидно видеть из его письма, что он и не думает о второй высылке, которая могла бы поскорее мне помочь, а требует объяснительной телеграммы о первой и умозрительно пишет: «на мой счет, разумеется». Да разве он не ведает, что неоплаченной телеграммы не примут нигде и что я же должен достать два талера, чтобы послать ее. Неужели ему невдомек (после-то моих писем!), что у меня не может быть двух талеров? Ведь это небрежность человека, который и знать не хочет обстоятельств другого. Неужто он по-барски презирает меня оттого, что выдался у меня такой месяц такой нужды и что я так низко зануждался! Да ведь через него же! И не считайте преувеличением злости мое сейчашнее мнение о его презрении из-за нужды: это слишком естественно у иных душ. Бессознательно порождает небрежность в отношениях! Я вижу следы этой презрительной небрежности ко мне в ответе на двенадцатый день, в неответе на телеграмму (которую сам же вызвал) и в небрежности, с которою вел справки у Хессина. Если б я для него что-нибудь значил, то он давно бы уж мог понудить Хессина поправить дело: стоило только быть капельку повнимательнее. Пусть он знает, что Федор Достоевский, может быть, более его может выработать своим трудом всегда! И после того у меня требуют художественности, чистоты поэзии без напряжения, без угару, и указывают на Тургенева, Гончарова! Пусть посмотрят, в каком положении я работаю!
Вы пишете, друг мой, о Стелловском. Поблагодарите милого Пашу за хлопоты и скажите ему, что я его очень люблю. Благодарю и Вас, и особенно крестница Вас благодарит вместе с Анной Григорьевной за согласие крестить.
О Стелловском напишу после: теперь возможности нет, весь измучен, едва понимаю, хожу как угорелый. Чувствую только, что в деле с Стелловским Вам и Паше необходимо познакомиться с копией прежнего моего контракта с Стелловским, которая у меня хранится. Сниму копию с этой копии и Вам вышлю; сообщите Паше, ибо тут виднее крючки от Стелловского при теперешнем предложении. Но все-таки этим делом можно и не пренебречь и попробовать, но осторожно. Может, и удастся. А теперь до свидания, весь Вам преданный
Ваш Федор Достоевский.
Письма моего не показывайте никому, а Кашпиреву сообщите — смысл письма. Пожалуйста.
(2) далее было: помещичья развалка, такая
(3) далее было: Прибавляет наконец, что на дня<х>
(4) было начато: посыла<ю>
(6) было: пишет
(7) далее было: можно только барину
(9) далее было: того сост<ояния>
374. А. Н. МАЙКОВУ
27 октября (8 ноября) 1869. Дрезден
Дрезден 27 октября/8 ноября /69.
Письмо Ваше, бесценный друг, с 100 рублями и с билетом Гирша я получил вчера, в воскресение. Так как в воскресение Гирш заперт, то я и не мог Вам отвечать вчера же. Сегодня же Гирш билет разменял, так что я все получил, о чем Вас и уведомляю. Выходит из всего этого, что если б я Вам не написал и если б Вы были не такой, как Вы есть, то я бы ничего и не получил до сих пор и даже, может быть, в будущем, то есть не только денег, но даже и уведомления. Вы пишете, чтоб я не злился на Кашпирева; без сомнения, не злюсь, особенно если Вы утверждаете, что он сам в затруднительных обстоятельствах и всё происходило от этого. Но перенесите себя мыслию и в мое положение и рассудите: можно ли было не беситься? Я решаю так, что при самых христианских, как Вы пишете, чувствах не беситься от негодования было невозможно. Ответить всегда он мог. Теперь дело прошлое, я говорю только про прошедшее, и особенно если его самого так мучают. Говорю Вам искренно, что настоящей злобы во мне не было и тогда, когда я писал Вам.
О том же, чем я собственно Вам обязан, я уж и не говорю. Никогда не забуду. Спасибо.
Я так и надеялся, что Вы не покажете ему мое письмо. Я просил только сообщить ему смысл письма. И я слишком благодарен Вам, что Вы не показали ему письма в оригинале.
Насчет же процентов и издержек моих, которые он берет на свой счет, то все это совершенно лишнее. При свидании скажите ему, ради бога, что я ни за что на это не соглашусь, Не ростовщик же я! Мало ли что в жизни случается. Косвенно я могу обвинить всякого человека во всякой моей неудаче: Вас, Яновского, Краевского, Аксакова, Салтыкова — всех. Я иду покупать шубу; встретится первый незнакомый, но который скажет мне, что в этом вот магазине великолепные и недорогие шубы. Я иду туда, и оказывается, что я переплатил 20 руб. лишних: неужели же спрашивать их с этого незнакомого? Во всяком жизненном явлении бесконечность комбинаций, в которых никак нельзя обвинить лишь одну их первоначальную причину: а Кашпирев в моих комбинациях не первоначальная, а даже косвенная причина. Ни за что не хочу никаких вознаграждений; поблагодарите его от меня за готовность; но мне довольно и одной только готовности; на деле не приму. А Вас еще раз благодарю; подлинно вовремя поспели; еще немного и — сплошал бы я совсем.
А между тем много у меня до Вас просьб. Понимаю, что гнусно мне Вам надоедать; но, не видя малейшей возможности устроиться без Вашего содействия и посредничества, решаюсь Вас опять беспокоить. (1) Не сердитесь, ради бога.
Первое, о чем хочу просить, — это некоторого посредничества Вашего между мною и Кашпиревым насчет моей повести. Я и сам ему напишу, но Ваше слово, то есть слово человека, которого Кашпирев, вероятно, ценит, и главное — благоприятеля «Зари», — будет очень веско. Вот в чем дело: во-1-х, повесть (которая раньше двух недель от сего числа в «Зарю» выслана быть не может) будет не в 3 1/2 листа, как я первоначально писал Кашпиреву (впрочем, назначая только minimum числа листов, а не maximum), — будет, может быть, листов в шесть или в 7 печати «Русского вестника». Две трети повести уже написано и переписано окончательно. Старался сократить из всех сил, но не мог. Но дело не в объеме, а в достоинстве; но об достоинстве мне сказать нечего, ибо сам ничего не знаю на этот счет; решат другие. Но заботит меня то, что Кашпирев хочет (и писал мне об этом) публиковать вперед о моей повести. Не хотелось бы мне этого ни за что. То есть ни за что! Упросите его не публиковать, в частном разговоре, когда с ним увидитесь! Я чувствую, что не моя тут воля и что он в этом деле полный хозяин; не могу я ему запретить; но не послушает ли он просьбы?
2) По первоначальному уговору я сам ему писал, что он волен напечатать мою повесть в этом году или в будущем, хотя при этом и заявлял желание, чтоб в этом году. Я буду его просить сам, при отправлении, чтоб он поместил повесть в декабре (или даже в ноябрьской книге, если поспею выслать). Но мне слишком, слишком будет тяжело, (2) если он отложит до будущего года. Тут у меня свой особый расчет, так обстоятельства сошлись. Я не про денежный расчет говорю, тут совсем другое. Я бы желал, чтоб в декабрьской книжке. Это для меня слишком важно. Когда брат издавал «Время», то у нас к концу первого года было взаимно решено, что для начинающегося, издающегося первый год журнала последние книги (3) первого года важнее для подписки, чем январская и февральская наступающего года. Успех подписки совершенно оправдал этот расчет. Если Кашпирев хочет публиковать о моей повести заране, значит, ценит же меня как писателя, а если ценит, то ему более с руки напечатать меня в декабре. Прошу Вас заговорить с ним об этом и по присылке в редакцию повести этому способствовать. Для меня очень это важно; впрочем, его воля.
3) Повесть в 7 печатных листов «Русского вестника» будет иметь в «Заре», может быть, в 8 1/2 листов. Я бы в высшей степени желал, чтоб повесть поместили в одном номере, а не разбивали на два. В этом я особенно буду настаивать. Сообщите ему и об этом, пожалуйста.
4) Я взял у него теперь 500 руб. вперед. Если будет до 7, например, листов («Русского вестника»), то мне придется дополучить еще 500 руб. (Ну, положим, меньше семи, а шесть листов; значит, дополучить 400.) Не может ли он уплатить раньше выхода книжки, например в декабре в первой половине, когда подписка уж сильно обозначается? Буду просить его об этом при посылке повести, а Вас прошу очень (не откажите, ради бога!) принять от него эти деньги (когда бы он их ни заплатил). Если согласитесь — так ему и напишу. Из этих денег с благодарностию горячею, беспредельною поспешу возвратить Вам долг 200 руб. Их возьмите себе прямо от Кашпирева; так ему и напишу. Остальные же 200 или 300 пойдут на выкуп из заклада, в Петербурге же, некоторых заложенных нами перед отъездом вещей, преимущественно жениных. Выкупить хотим по крайней мере на 200 руб. Вещи же, которые можно выкупить на эти деньги, стоят по крайней мере 600, а они пропасть могут, если долго не выкупать. С этою целью к Вам явится (не раньше как когда уже деньги будут у Вас) младший брат Анны Григорьевны — Иван Григорьевич; он и выкупит, (4) а Вы ему, безо всякого сомнения, можете вручить деньги (то есть когда уже они будут у Вас в руках. Раньше Вас беспокоить не буду). Это чрезвычайная просьба к Вам наша, и потому, собственно, Вас беспокоим, что при трудности получения с «Зари» денег нельзя
