поздно. Ты выслала в 10 часов, это значит по-нашему в 8 (для телеграфа меридианов не существует). Стало быть, тащилась твоя телеграмма ко мне 5 часов (получил в час пополудни, отвечал в 2). А что, если мою телеграмму как-нибудь еще переврали! И кто эту глупость мог напечатать (конечно серьезно, а не в насмешку, да и к чему бы такая насмешка?). Ох, беда быть «великим человеком»! Голубчик милый, во всяком случае ты теперь можешь быть спокойна, но я-то неспокоен, не повлияло бы в самом деле на роды! Может быть, еще дождусь здесь от тебя последующих писем! Выезжаю же я по-прежнему во вторник или в среду, но если что-нибудь в письме напишешь о здоровье своем беспокойное, то, разумеется, немедленно выеду. До свидания, голубчик, обнимаю тебя и целую сто тысяч раз.

Твой весь Ф. Достоевский.

У нас стояли три жаркие дня, а сегодня буря, дождь, вихрь, холод. Барометр стоит на Sturm.

NB. Впрочем, очень может быть, что выеду и во вторник l-гo июля.

(1) было: в понедельник

593. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ

1 (13) июля 1875. Эмс

Вторник. 1/13 июля 75. Эмс.

Пишу тебе, голубчик Анечка, последнее письмо отсюда, и пойдет оно сегодня же. Всё не соберусь выехать и отложил отъезд до (1) послезавтра, то есть до четверга (в 6 1/2 часов утра). Всё разные мелочи мешают, то прачка белья не несет, то бьюсь с укладкой чемодана: много вещей, трудно уложить. А, между прочим, захотелось хоть один лишний день еще полечиться. Завтра, в среду, будет ровно 5 недель моему лечению без одного дня. Я к тому, что действие вод в последнюю неделю оказывается столь ощутительным, что если б была возможность, то, ей-богу, я бы остался еще на неделю или, по крайней мере, до субботы включительно (то есть до 5-го нашего стиля). Особенно удачно полоскание горла. Мерзавец Орт! Он до того небрежен с больными, благо что у него собирается по 50 больных в приемные часы! Он еще прошлого года должен бы был мне сказать о полоскании горла кессельбрунненом, а он ни слова, от грубейшей небрежности. Но — ужасно меня взволновали вот эти последние события. А впрочем, думаю, что и 5 недель лечения довольно. К тому же здесь я беспрерывно простужаюсь. Вот уже 4-й день дождь, ветер, вихрь и холод. Сегодня утром в 7 часов термометр (2) показывал одиннадцать градусов Реомюра. От сырости у меня разболелись зубы, и я невыносимо страдаю. Я этому не мог бы поверить: все корни зубов, которые все у меня остались — заболели, как будто и впрямь зубов полон рот, а передний уцелевший зуб до того болит, что за ночь вспухла десна и теперь тяжело носить вставную челюсть. В четверг постараюсь наверно выехать. Не знаю, получу ли еще от тебя здесь письмецо и не перестала ли ты уже писать в Эмс, по моей же просьбе. Последнее письмо, в котором пишешь, что у тебя головная боль, меня сильно беспокоит. Бог знает, может, ты что и скрываешь. Ну до свидания, ангел мой, писать больше нечего, а надо. стараться поскорее увидеться. Тяжелая мне дорога предстоит. Да и роман меня мучает. Денег у меня, кажется, недостанет, если придется в Петербурге заплатить за месяц вперед за квартиру; впрочем, не знаю, но не беспокойся: в случае нужды прихвачу капельку у Тришиных (с тем, чтоб сейчас же по приезде отдать им). Представь, княгиня Шаликова третьего дня приехала-таки, вместе с племянницей, дочерью Каткова (16 лет), которой предписано пить воду в Эмсе. Пелагею Егоровну она оставила в Венеции, где та купается в море. Мы на лету только сказали несколько слов. Но вчера и сегодня я их не встречал, вероятно, так и уеду не встретив.

Милый Федя, милая Лиля! Как они меня любят! Наконец-то выберусь из этой подлейшей дыры и обниму вас всех. До свидания, целую вас бессчетно, в виде предисловия, а потом

Твой тебя обожающий муж Ф. Достоевский.

(1) было: на

(2) было начато: бароме<тр>

594. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ

6 июля 1875. Петербург

Петербург. Воскресенье 6 июля 75.

Бесценный друг Аня, сегодня, в воскресенье, приехал я в Петербург в 7 часов пополудни, на скором поезде. Значит, тащился из Эмса с 6-ти часов утра четверга. Правда, ночь четверга и всю пятницу промучался от скуки в Берлине, а выехал из Берлина в пятницу в 11 часов вечера. В самую ночь отъезда из Эмса, с середы на четверг, произошел у меня припадок падучей, так что я спал всего в ту ночь не более 4-х с 1/2 часов. В Берлине же опять не выспался. Можешь себе представить, как в таком состоянии и духа и тела могла подействовать на меня дорога, особенно с Берлина до Петербурга. Я был очень расстроен нервами и думаю, что не совсем в здравом рассудке; да и теперь тоже, особенно, когда еще не выспался. Завтра придется идти нанимать квартиру, а мне так хотелось бы к вам и у вас отдохнуть. Ты Анечка, вероятно, поймешь, как я устал, а потому мне не до описаний дороги; пишу же теперь потому, что предчувствую, сколько завтра будет хлопот, так чтоб отправить письмо пораньше. Первым делом поеду в почтамт узнать, нет ли от тебя писем? Денег у меня меньше, чем я ожидал. Надо будет занять у Тришиных: это меня несколько беспокоит. Если не займу у Тришиных, то постараюсь как-нибудь найти на квартирный задаток. Потому расскажу, каким образом у меня так мало вышло денег. В дороге я встретил Писемского и Павла Анненкова, ехали в Петербург из Баден-Бадена (где теперь Тургенев и Салтыков). Я не вытерпел и заплатил Анненкову (то есть для передачи Тургеневу) 50 талеров! Вот что и подкузьмило меня. Но никак не мог сделать иначе: тут честь. И Писемский, и Анненков превосходно обошлись со мной, но мне, и голове и телу, было очень тяжело. Здесь в гостинице (в Знаменской) — встретили меня восклицаниями: «А мы читали в газетах, что вы опасно так больны!».

Обнимаю тебя, дорогая моя, может, скоро увидимся. Но на это письмо все-таки ответь мне на редакцию «Гражданина».

Только на это, а там не пиши. В случае же какой надобности телеграфируй в Знаменскую гостиницу мне.

Детей обнимаю. Крепко целую. Скажи им, что я приехал. Ах проклятая квартира, еще не видя ее, проклинаю. До свидания ангел мой. Твой весь Достоевский.

595. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

21 августа 1875. Старая Русса

Старая Русса, 21 августа 75.

Дорогой и многоуважаемый Алексей Николаевич!

Прости, что тебя беспокою. Я выслал 3 главы (всего будет 5 на сентябр<ьскую> книгу) 3-й части моего романа. Не знаю, в Петербурге ли Николай Алексеевич? Кажется, наверно нет, а потому, как к старому другу, обращаюсь к тебе: нельзя ли закинуть кому-нибудь хоть словечко, чтоб не поленились мне сюда прислать корректуры как можно скорее? Я думаю, что к 5-му сентября буду в Петербурге. Но выслать ничему не помешает… И вот что главное: нельзя ли как-нибудь, чтоб ничего не выкидывали? У меня каждое лицо говорит своим языком и своими понятиями. При том же «Странник», говорящий «от Писания», у меня говорит чрезвычайно осторожно, я сам держал цензуру каждого слова. Ради бога, Алексей Николаевич, если можешь, помоги в чем-нибудь хоть капельку.

Весь твой Ф. Достоевский.

596. П. Е. КЕХРИБАРДЖИ

7 ноября 1875. Петербург

Ноября 7/75.

Милостивый государь,

Я могу согласиться на Ваше предложение лишь под тем условием, что получу сейчас же, при подписании контракта, не менее 1000 р., а при выходе книги в январе оставшиеся 200 р. Мне не будет никакой выгоды иначе. Я и продаю издание в чужие руки единственно потому, что в настоящую минуту должен и принужден уплатить один долг и продажа издания «Подростка» представляет мне один из выходов из моего положения. Но для сего надо получить 1000 р. разом. Да и никогда со мной не было, чтобы при продаже моих изданий я деньги получал после.

Во всяком случае это мое последнее слово. За сим свидетельствую мое глубокое уважение.

Ф. Достоевский.

На конверте: Г-ну П. Е. Кехрибарджи

От Достоевского

597. Н. П. ВАГНЕРУ

4 декабря 1875. Петербург

Декабря 4 75.

Многоуважаемый Николай Петрович,

«Сказку Кота-Мурлыки» напечатать в «Отечест<венных> записках» не могут, и я уже взял ее из редакции. При свидании объясню подробнее причины, представленные мне Некрасовым, теперь же скажу одно: причиною всё тот же поднявшийся на Вас гам за статью о медиумизме. Так что сказку Кота (которую я доставил Некрасову тогда не лично, как и говорил уже Вам, а оставил ее, не застав его дома, у него на квартире и приложил тут же написанное мною у него письмо) Некрасов и не развертывал, а в том же виде, как была доставлена мною, (1) прочитав только письмо мое, тотчас же и отправил в редакцию до востребования автором: «Не либерально-де выйдет, если Вас печатать». Сказка у меня уже дня три. До свидания.

Я всё был (2) занят, но наконец кончаю. Очень бы желал с Вами повидаться. Крепко жму Вам руку, мой усердный поклон Вашей супруге.

Весь Ваш Ф. Достоевский.

(1) далее было начато: тот<час>

(2) был вписано

598. M. А. и Е. А. РЫКАЧЕВЫМ

9 декабря 1875. Петербург

9 декабря/75.

Милостивый государь Михаил Александрович и милая и дорогая Евгения Андреевна,

Мне чрезвычайно приятно было получить Ваше письмо. На днях брат Андрей Михайлович писал мне из Ярославля и уведомлял о том, что Вы намерены посетить меня. Первый праздник будет в воскресенье, 14 декабря, а потому, если пожелаете, буду ждать Вас, — впрочем, ранее 2-х часов пополудни я никого не могу принимать, потому что занимаюсь по ночам, а просыпаюсь не ранее 1-го часу пополудни.

Без сомнения, я тоже Вас помню, милая Евгения Андреевна, хотя тому немало минуло времени, а Вы тогда еще были ребенком; но тем приятнее будет узнать Вас теперь, равно как и уважаемого Михаила Александровича. Жена благодарит Вас за внимание и кланяется Вам.

Примите уверение в моем глубоком уважении.

Ваш Ф. Достоевский.

599. А. М. ДОСТОЕВСКОМУ

10 декабря 1875. Петербург

Петербург, 10 декабря/75.

Многоуважаемый и любезнейший брат Андрей Михайлович, письмо твое, от 1-го декабря, я получил несколько дней тому и не мог сейчас ответить, потому что был завален занятиями; теперь же отработался и спешу ответить тебе с удовольствием. Если в твоем семействе, как ты пишешь, наблюдаются родственные связи, то уж я-то, кажется, от них никогда был не прочь, и если наши родные, сплошь почти, знать не хотят родственных связей, то уж конечно не по