была причиною.
Я, однако, решаюсь теперь написать Вам мое суждение, хотя и вперед знаю, как оно будет Вам неприятно. (Вот это-то и задерживало.) Дело в том, что рассказ у Вас веден хорошо и оригинально, хотя слишком уже безыскусственно. А главное, что есть мысль — хорошая и глубокая мысль. Но боже, как Вы ее невозможно провели! Мысль эта, что породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей и подчиняясь ей исключительно (1) в продолжение нескольких поколений, впоследствии должны необходимо выродиться в нечто особливое от человечества, как от целого, и даже, при лучших условиях, в нечто враждебное человечеству, как целому, — мысль эта верна и глубока. Таковы, например, евреи, начиная с Авраама и до наших дней, когда они обратились в жидов. Христос (кроме его остального значения) был поправкою этой идеи, расширив ее в всечеловечность. Но евреи не захотели поправки, остались во всей своей прежней узости и прямолинейности, а потому вместо всечеловечности обратились во врагов человечества, отрицая всех, кроме себя, и действительно теперь остаются носителями антихриста, и, уж конечно, восторжествуют на некоторое время. Это так очевидно, что спорить нельзя: они ломятся, они идут, они же заполонили всю Европу; всё эгоистическое, всё враждебное человечеству, все дурные страсти человечества — за них, как им не восторжествовать на гибель миру!
У Вас та же идея. Но Ваш потомок ужасного и греховного рода изображен невозможно. Надо было дать ему страдание лишь нравственное, (2) сознание, кончить, сделав из него кого-нибудь в образе Алексея человека божия или Марии Египетской, победившей кровь свою и род свой страданием неслыханным. А Вы, напротив, выдумываете нечто грубо-физическое, какую-то льдину вместо сердца.
Доктора, лечившие его столько лет, не заметили, что у него нет сердца! Да и как может жить человек без физического органа? Пусть это фантастическая сказка, но ведь фантастическое в искусстве имеет предел и правила. Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти поверить ему. Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал «Пиковую даму» — верх искусства фантастического. И вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя ее, Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов. (NB. Спиритизм и учения его.) Вот это искусство! Там же, где схимник фабрикует (3) сердце из просвирки с вином — до того у Вас грубо, что возбуждает даже смех. (Как писатель я должен, однако, сознаться, что сцена эта смела и не лишена колорита).
Итак, вот Вам мое суждение. Повесть Вашу никто, ни одна редакция не напечатает — тем и отвечаю на второй Ваш вопрос. В заключение же вот мой совет: не оставляйте прекрасной (и полезнейшей идеи), разработайте ее снова и переделайте Вашу повесть радикально, всю, с самого начала. Дайте ему страдание духовное, дайте осмысление своего греха, как целого поколения, приставьте, хоть и схимника, но непременно и женщину — и заставьте его сознательно пойти на страдание за всех предков своих, и за всех и вся, чтоб искупить грех людской. Мысль великая, если б только у Вас достало художественности! А то что льдинка-то?
Извините за правду. Но ведь правду эту я считаю правдой, а Вы можете со мною не согласиться. Во всяком случае мне трудно было высказать ее, чтоб Вас не обидеть, и вот почему я отдалял ответ мой к Вам со дня на день.
Рукопись Вашу я давно уже передал тем, которые мне ее доставили.
Не рассердитесь на меня, сохраните Ваши добрые ко мне чувства и примите уверение в самом искреннем моем уважении.
Ф. Достоевский.
Старая Русса Ф. М-чу Достоевскому.
(1) исключительно вписано над строкой (2) далее было начато: страдание (3) было: делает
879. Н. А. ИВАНОВОЙ
15 июня 1880. Старая Русса
<...> (1) и как можно скорее. От слов моих я не отступаюсь, но где же в них обидчивая жажда почтительности. И зачем, повторяю это опять, мне Ваша почтительность? Мне хотелось от Вас лишь сердечности, веры, что я не враг Вам, расспрашиваю Вас не праздно и не насмешливо. Не верить в доброе расположение людей (в которых Вы сами же верили) в Ваши лета очень опасно. Ужасная же мнительность и раздражительность ведет лишь к самомнению и самолюбию, — а это уж всего опасное. Не примите за совет, не обидьтесь, хотя почему же мне не написать Вам и совета? Ведь считали же Вы меня к Вам искренно расположенным прежде, таким я и останусь к Вам, как бы Вы ни сердились на меня. Слова же мои о Вас у Елены Павловны Вам передали ошибочно. Это положительно говорю. Да и зачем бы мне лгать.
Передайте мой сердечный поклон мамаше и напомните обо мне всем Вашим, а я останусь совершенно Вам преданным, как и прежде.
Ваш дядя Федор Достоевский.
Старая Русса, Новгородской губернии, Федору Михайловичу Достоевскому.
Не знаю, дойдет ли к Вам письмо.
На обратной стороне листа:
Необходимый Post Scriptum.
Милая Ниночка, уже запечатав к Вам письмо, достал и перечел Ваше письмецо ко мне в «Лоскутную», оно мне так понравилось, оно так искренно, так задушевно и так остроумно (например, о причине, по которой Вы едете в деревню), что я распечатал конверт и приписываю Вам эти строки с тем, чтоб отказаться от целой половины того, что настрочил Вам на первых трех страницах. Вы доброе и милое существо, очень умненькое (но будьте еще умнее). Итак, мы друзья по-прежнему? Я очень этому рад. Напишите мне в Старую Руссу непременно: мне хочется знать, дошло ли письмо. Передали же Вам мой отзыв неверно, это повторяю. Всего любопытнее для меня, почему 1-е чтение Вашего письма (еще в Москве) не произвело на меня такого хорошего впечатления, как сейчас, когда я второй раз перечел. Целую Вас и крепко жму Вам руку. Литературы не бросайте, и — поменьше, поменьше самолюбия. Но довольно.
Ваш весь Ф. Д<остоевский>.
(1) начало письма не сохранилось
880. К. А. ИСЛАВИНУ
20 июня 1880. Старая Русса
Старая Русса 20 июня/80.
Милостивый государь Константин А<лександрови>ч.
На телеграмму из редакции, от 11-го числа, я тотчас же отвечал телеграммой. На другой же день, 12 июня, послал на имя Ваше в редакцию «Моск<овских> вед<омостей> письмо, в котором убедительнейше просил о следующих пунктах:
1) Немедленно по появлении моей статьи в «Моск<овских> в<едомостя>х» выслать мне сюда, в Старую Руссу, № газеты с моею статьей, так как «Москов<ских> вед<омост>ей» не получаю.
и 2) Выслать мне сюда писанные листки моей статьи, тоже немедленно, ибо они нужны мне для отдельного оттиска «Дневника писателя», который намеревался издать к 1-му июля.
Ни одна из моих просьб не была уважена. Сегодня 20-е число, и никакого ответа.
Между тем время уходит. Листки надо послать в Петербург. В них есть места, не напечатанные в «Моск<овских> ведомостях». Вспомните, что это литературная собственность и пропасть она не должна. Одним словом, я Вас уведомлял и просил, и Вы на просьбы мои, повторяю, не обратили никакого внимания. Не могу постичь, чем я заслужил такую (1) небрежность. Во всяком случае, если еще через 4 дня (к 24-му числу) не получу от Вас ни № газеты, ни листков, то издать «Дневник» будет уже поздно, да и невозможно за работами моими в «Русск<ий> вестник», и Вы мне нанесете значительный ущерб.
А потому еще раз и в последний раз прошу настоятельно исполнить мои просьбы: то есть прислать № газеты с моей статьей и листки рукописи, хотя бы рваные и запачканные.
Перебираясь в начале мая из Петербурга в Старую Руссу, я несколько раз заявлял в редакцию «Московск<их> в<едомост>ей» о перемене моего адреса (Старая Русса, Новгородской губернии, Ф. М. Достоевскому). Несмотря на заявления (неоднократные), № «Моск<овских> в<едомост>ей» продолжают приходить на мой петербургский адресс до сих пор. Если это простейшее дело (то есть перемена адресса в летнее время) столь невозможно к исполнению, то прошу лучше совсем прекратить на мое имя высылку газеты. Не могу же я ездить в Петербург читать ее.
Буду ждать ответа.
Позвольте выразить чувство уважения и готовности к услугам.
Ф. Достоевский.
На конверте: Заказное. В Москву. В редакцию «Московских ведомостей». Страстной бульвар, дом Университетской типографии.
Его высокоблагородию
К. А. Иславину. Г-ну секретарю редакции от Ф. М. Достоевского.
881. M. H. КАТКОВУ
20 июня 1880. Старая Русса
Старая Русса. Новгородской губернии.
20 июня/80 г.
многоуважаемый Михаил Никифорович,
12-го числа июня, на другой день после телеграммы из «Москов<ских> вед<омост>ей» по поводу моей статьи, я отправил к г-ну Иславину, секретарю редакции (с которым вел все сношения по напечатанию моей статьи) — письмо, в котором убедительно и настоятельно просил его о следующих 2 пунктах: 1) Немедленно по появлении моей статьи в «Моск<овских> в<едомостя>х» выслать мне сюда, в Старую Руссу, № газеты с моей статьей, так как я здесь «Моск<овских> в<едомост>ей» не получаю.
2) Выслать мне сюда писанные листки моей статьи (рукопись), хотя бы испачканные и разорванные при наборе, ибо они нужны мне для отдельного оттиска «Дневника писателя», который намеревался издать к 1-му июля.
Ни одна из моих просьб не была уважена. Сегодня 20-е число, и никакого ответа.
Между тем время уходит. Листки моя жена хотела свезти в Петербург, чтобы оттиснуть в № «Дневника». В этих листках есть места, не вошедшие в ту часть речи, которая напечатана в «Моск<овских> в<едомост>ях». Во всяком случае это ненапечатанное место составляет литературную собственность, которая не должна исчезнуть, тем более что я обстоятельно предупреждал. Наконец, если еще несколько дней не получу просимого, то, по обстоятельствам моим и за работами в «Р<усский> в<естни>к», издать «Дневник» будет уже поздно, отчего неминуемо потерплю ущерб.
Не могу постичь, чем я заслужил такую небрежность со стороны редакции «Моск<овских> вед<омост>ей». Будьте уверены, многоуважаемый Михаил Никифорович, что я слишком чувствительно огорчен этим.
Цель письма моего — покорнейшая к Вам просьба изречь Ваше слово в мою пользу. Может быть, просьбы мои будут тогда скорее уважены.
Примите, многоуважаемый Михаил Никифорович, глубочайшее уверение в моем неизменном к Вам уважении и таковой же преданности.
Ф. Достоевский.
Р. S. Перебравшись в мае из Петербурга в Старую Руссу, я несколько раз просил редак<цию> «Москов<ских> ведомостей» присылать мне газету на новый летний адресс в Старую Руссу. Но до сих пор, несмотря на все просьбы и заявления, «Московские ведомости» продолжают приходить на прежний мой петербургский адресс, так что здесь я их совсем не вижу и не читаю.
На
