спросила:

— Ванюша, скрытный, скверный, да когда же это ты успел все купить и приготовить?

— Я и еще кое-что успел приготовить, для тебя и мамы, — сказал он, видимо, смущаясь. — Соня, это тебе, — говорил он, подавая девочке большую нарядную куклу с белокурыми длинными локонами, вызвавшую самый бурный восторг Сони. — А это тебе, — и он подал Мите высокую, на колесах лошадку, на которую мальчуган сейчас же и уселся, погоняя ее и бросая на сестру победоносные взгляды храброго ездока. — Смотри, Соня, не подходи близко к лошади, а то раздавит! — крикнул Ваня и, делая вид, что очень ее боится, прижался к стене.

Анна Николаевна с улыбкой взглянула на неловкого юношу и против воли остановила на нем умиленный и ласковый взор. Она смотрела на раскрасневшееся от радостного волнения лицо Вани, на его глаза, весело сверкавшие из-под густых бровей, и с изумлением заметила в нем поразительное сходство с покойным мужем. «Отчего я раньше этого не замечала?» — мысленно упрекнула себя Анна Николаевна и все ласковее всматривалась в преобразившееся лицо Вани.

Как не похож был этот теперешний веселый взор его на тот суровый исподлобья взгляд, к которому так привыкли все его окружающие! Словно луч весеннего солнца, растопил этот взор ледяную гору, столько лет покрывавшую сердце Анны Николаевны, и со дна души вызвал небывалое доселе нежное чувство к нелюбимому пасынку.

Мамаша, а это вот я вам приготовил, — проговорил Ваня и несмело подал Анне Николаевне небольшой футляр.

Она с любопытством раскрыла его, и сердце ее радостно забилось. В футляре, на малиновом плюше, лежала давно желанная ею золотая брошь с раскрашенной фотографией ее мужа.

Анна Николаевна, в первый раз за все восемнадцать лет, крепко, с любовью поцеловала склоненную голову юноши. Он порывисто ответил на эту ласку, горячо прижав к губам ее руку. Потом быстро подошел к столу и развернул какой-то сверток.

— Ах! — вскрикнула Милочка и бросилась к столу. Перед нею Ваня держал прозрачную белую кисею в мушки. Милочка даже зажмурилась от радости. Она, видимо, не доверяла собственным глазам. Подарок был слишком неожидан.

— А здесь и маме на платье, — говорил Ваня, развертывая второй сверток и вынимая из бумаги серую блестящую полушелковую материю. — Теперь ты можешь под Новый год ехать с мамой на твой первый бал. — Он светло улыбнулся, посмотрев на озаренное счастьем лицо сестры, и ласково добавил: — Теперь ты ведь больше плакать не будешь?

— Ванюша, милый, голубчик! — взволнованно проговорила Милочка и стремительно бросилась на шею брата. Кисея и материя соскользнули со стола на пол, но девушка, не обращая на это внимания, душила брата в своих горячих бурных объятиях, поминутно повторяя: — Ванюша, я не знала, какой ты хороший! Ты добрый, славный, и я крепко, крепко люблю тебя…

Анна Николаевна подняла с пола материю и тоже подошла к Ване.

— Да пусти же меня, стрекоза, — шутливо заметила она дочери, — я тоже хочу поцеловать и поблагодарить Ваню. — Мягким жестом отстранив девушку, она нежно привлекла к себе сконфуженного юношу и, ласково заглядывая ему в глаза, тихо проговорила: — Ваня, ты сегодня принес нам всем большую радость. Милый мой мальчик, спасибо тебе.

Она в первый раз назвала его «милым», в первый раз с нежной лаской, а не со строгим выговором, обратилась к нему. Под ласкающим добрым взглядом больших черных глаз Анны Николаевны, юноша забыл свое одинокое безрадостное детство, забыл горечь незаслуженных обид. Душа его, так давно жаждавшая любви и участия, сразу раскрылась, и он, примиренный и счастливый, доверчиво встретил горевший неподдельным чувством любви взор мачехи.

Они долго молча стояли, крепко прижавшись друг к другу. Казалось, эта надломленная жизнью женщина искала опоры в этом сильном, полном энергии, молодом существе.

А вокруг них жизнь кипела ключом. Соня и Митя, весело и громко покрикивая, носились вокруг елки, глядя жадными глазками на аппетитные лакомства. Милочка, что-то напевая и чему-то улыбаясь, рассматривала белую кисею. На пороге стояла старушка-нянька и, с добродушной улыбкой посматривая на ликующих детей, тихонько шептала:

— Слава тебе Господи, слава Создателю! Дождались и мы радостного праздника!

— Но скажи же мне, скажи откровенно, — спрашивала немного погодя Анна Николаевна, усаживая около себя пасынка, — что это тебе вздумалось устраивать эту елку? На какие средства?

— О, об этом я давно думал, — глубоко вздохнув, проговорил Ваня. — Я носился с этой мыслью целый год. Видя перед собой постоянно, как вы перебиваетесь изо дня в день, я стал искать, кроме уроков, еще другой какой-нибудь работы. Мой знакомый, губернский архитектор, дал мне чертить планы.

— Это, должно быть, те, которые видела Соня и назвала картинами? — живо спросила Анна Николаевна.

— Те самые, — ответил Ваня. — Я в продолжение трех месяцев почти не спал над ними. Мне хотелось заработать на елку детям. Я хотел помочь вам… А сегодня, — уже торопливо продолжал он, точно боясь, что не успеет всего высказать, — сегодня, когда я увидел слезы Милочки, я не выдержал, пошел к Архитектору и взял вперед у него денег на платья и на шитье их. Я потом все, все отработаю, — краснея от волнения и радости, говорил юноша.

— Но, Ваня, ведь тебе эта работа не по силам, — вырвалось у Анны Николаевны. — Это ты уж слишком. Я не могу тебе этого позволить. Не могу… Я…

— Ничего, ничего, мамаша, — живо прервал ее Ваня. — Обо мне не беспокойтесь, я сильный, могу много работать, я ведь в папу… Вот только бы вам с детьми перебиться, пока я буду в технологическом институте, а потом… потом мы заживем так же, как при папе, — докончил он уже весело и весело-самоуверенно тряхнул густыми волосами. — Правда, Милочка?.. — и, не дожидаясь ответа, вскочил со стула и подбежал к своей младшей сестренке.

Через минуту Соня, захлебываясь от хохота, сидела на плечах у Вани, который бегал вокруг елки, догоняя Митю, и ржал по-лошадиному, изображая коня. «Весь в отца!» — подумала Анна Николаевна, глядя на возбужденное и озаренное беспредельной радостью лицо пасынка. В веселом шуме, наполнявшем комнату, ей мысленно слышится самоуверенный голос Вани, повторяющий: «Я сильный, могу много работать, я — в папу!»

Тихое радостное чувство овладело ею. От недавнего раздражения и недовольства жизнью не оставалось и следа. Угнетавшая ее тоска, трепет перед неизвестным будущим своих детей исчезли, словно туман при восходе солнца. Она видит впереди мощную фигуру пасынка, смело вступившего на дорогу своего отца, она видит протянутую ей сильную руку, и снова звучат его слова: «Я сильный, я — в папу!»

Софья Макарова

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ФОНАРЬ

— Ну что? Все есть? — спрашивает паренек, выбегая на улицу и останавливаясь перед веселой толпой мальчиков.

— Все, как есть все, — отвечает торжественно один из них, — только свечей мало, кабы еще парочку добыть, так большущую вещь смастерили бы.

— Нате, вот целешеньких две притащил, — перебивает его радостно пришедший, подавая две сальные свечки. — У тятьки выпросил. Уж и ругал-то он меня, за волосы оттаскать обещался, а все ж дал! Да вот еще красной бумаги лист выпросил, как жар горит, ажно больно глазам глядеть.

— Молодец Филька! — закричали пареньки.

— Куда ж мы? — спрашивает весь сияющий Филька.

— Да к Степке, у него в доме никого, одна бабушка с малыми возится.

— К Степке так к Степке! — и вся гурьба ребят повалила по направлению к небольшому, старому, низенькому домику.

— Никак, наши воротились! — говорит худая старушонка, заслышав топотню в сенцах. — Что так-то больно раненько! — и она направляется к двери в ту самую минуту, как толпа парней, со Степкой во главе, остановилась в сенцах, не смея войти. — Ну что ж вы там в горницу нейдете? — говорит ласково старушка. Ребята захихикали и выдвинули вперед Степку, тот шагнул через порог, а за ним и все. Старушка в удивлении попятилась, затем строго крикнула: — Чего набрались, пострелята?

— Бабушка, родненькая, — начал ласковым голосом Степа, — вещь мастерить хотим.

— Так вам и позволю! Всю горницу вверх дном поставите!

— Смирнешенько посидим, — завопили все, — пусти только!

— Хозяев дома нет, а я вас пущу! Как бы не так.

— Бабушка, пусти, — просит плаксивым голосом Степа. — У нас все с собой, только вот вещь мастерить позволь.

— Ну вас! Только, чур, не баловать, а то вот чем угощу. — И она показала им большую кочергу, которой мешала в ярко топившейся печке. Ребята быстро разместились, повытаскивали из-за пазухи — кто лоскут цветной ткани, кто кусок сала или масла, тщательно завернутый в бумагу, кто мучицы на клейстер, кто ленту, кто картинку. Самый опытный из них, Трошка, торжественно выложил тонкие, гибкие прутики молодого ивняка и принялся мастерить вещь и оклеивать лубочными, пропитанными маслом, картинками. Работы было немало всем. Говором и хохотом наполнилась вся изба, и как ни грозила кочергой бабушка, а ребята так и шмыгали к печке — то подварить клейстер, то просушить готовую часть рождественского фонаря.

«Бабушка, ниточек», — просит один. «Вот кабы воску», — говорит заискивающим голосом другой. «Ишь, игла сломалась, а другой нет», — закидывает третий, поглядывая на бабушку. Та ворчит, но дает все, да еще в печку картошек в золу положила, Ребята лукаво переглянулись при виде этого крупного картофеля.

— А ну, ребята, — крикнул Трошка, — давай повторим стих!

Все разом гаркнули было «Рождество твое», да так громко, что спавший за занавеской ребенок испугался и заплакал, и тут кочерга бабушкина так ловко прошлась по спинам и затылкам певчих, что они разом смолкли. Басистые и дискантовые голоса обратились в хныканье, просьбы не гнать и в торжественные обещанья больше не горланить. По мере того как формы фонаря стали определяться, бабушка смиловалась и с удовольствием разглядывала работу. Ей вспомнилось ее детство и виденный ею в первый раз в жизни фонарь, вспомнились ей при этом восторг и удивление, с которыми она его рассматривала, чувство праздника, охватившее ее при этом светлом видении и славленьи. Пение ребят и светлый образ, выделявшийся в темноте ночи, ей показались тогда чем-то неземным, часто потом она видела во сне светлую звезду, украшенную пучками разноцветных лент и лоскутков. Вспоминались ей и девичьи субботки. Уж как весело бывало на этих субботках! Были две молодые вдовы Алтова да Преснина, так уж у них такой пир всегда шел, что весь