ссылки как подозрительный человек» (XXII, 134).
Из приведенных слов очевидно, что Достоевский проводил между собою и своим старшим братом, также арестованным по делу Петрашевского, но вскоре освобожденным из-под следствия (хотя и остававшимся, как мы теперь знаем, до конца жизни под полицейским надзором), разделительную черту: M. M. Достоевский бывал у Петрашевского и Дурова, но не участвовал, по словам брата, «в организованном тайном обществе». Себя же писатель, напротив, причислял к тем осужденным, которые участвовали в «тайном обществе» (или «заговоре»), если пользоваться его собственным определением.[199]
Совокупность приведенных не допускающих различных толкований свидетельств писателя заставляет ныне при анализе движения петрашевцев и изучении конкретных обстоятельств участия в нем Ф. M. Достоевского опираться не только на материалы следствия, но корректировать их с помощью других дошедших до нас разнообразных источников — документально-исторических, мемуарных и автобиографических.
Важнейшее значение при этом приобретают письма A. H. Майкова к П. А. Висковатову о Достоевском-петрашевце и его устный рассказ на ту же тему, записанный поэтом А. А. Голенищевым-Кутузовым.
Вот отрывок из письма Майкова к Висковатову 1885 г.: «Раз, кажется, в январе 1848 г., приходит ко мне Ф. M. Достоевский, остается ночевать — я жил один на своей квартире — моя кровать у стены, напротив диван, где постлано б<ыло> Дост<оевско>му. И вот он начинает мне говорить, что ему поручено сделать мне предложение: Петрашевский, мол, дурак, актер и болтун; у него не выйдет ничего путного, а что люди подельнее из его посетителей задумали дело, которое Петр<ашевско>му неизвестно, и его туда не примут, а именно: Спешнее, Пав<ел> Филиппов (эти умерли, так я их называю, другие, кажется, еще живы, потому об них все-таки умолчу, как молчал до сих пор целые 37 лет обо всем этом эпизоде) и еще пять или шесть, не помню, в том числе Достоевский. И они решили пригласить еще седьмого или восьмого, то есть меня. А решили они завести тайную типографию и печатать и т. д. <…> И помню я — Д<остоевск>ий, сидя как умирающий Сократ перед друзьями, в ночной рубашке с незастегнутым воротом, напрягал все свое красноречие о святости этого дела…».
Приведенное письмо дополняет устный рассказ A. H. Майкова о Достоевском и петрашевцах в записи А. А. Голенищева-Кутузова:
«Лежу я утром в постели. Является жандармский офицер и штатский какой-то. Спрашивает: «Вы А. Н. Майков?» <…>
— Знакомы ли были с Достоевским (Фед<ором> Мих<айловичем>) и какие имели с ним сношения?
Вопрос был тяжел потому, что я решительно не знал, до какой степени он компрометирован, что он показал, а между тем с Достоевским был у меня одни очень важный разговор.
Приходит ко мне однажды вечером Достоевский на мою квартиру в дом Аничкова, — приходит в возбужденном состоянии и говорит, что имеет ко мне важное поручение <…>
— Надо для общего дела уметь себя сдерживать. Вот нас семь человек: Спешнее, Мордвинов, Момбелли, Павел Филиппов, Григорьев, Владимир Милютин и я — мы осьмым выбрали вас; хотите ли вы вступить в общество?
— Но с какой целью?
— Конечно, с целью произвести переворот в России…»
— Свидетельства A. H. Майкова (его старший брат, рано умерший критик Валериан Майков, был близко связан с Петрашевским и его кругом, а сам он привлекался по делу петрашевцев и хорошо знал многих участников последнего) впервые дали возможность расшифровать смысл замечания Достоевского о «заговоре», оставшемся в 1849 г. неизвестным правительству, и об участии в нем Достоевского. Следует особо подчеркнуть, что A. H. Майков с молодых лет был близким другом Достоевского. Именно поэтому он раскрыл доверенную ему писателем тайну лишь после его смерти, да и то решился сообщить о ней частным лицам, не предназначая своих сообщений для печати.
Свидетельства Майкова подтверждают и разъясняют слова Достоевского о том, что петрашевцам в своих показаниях удалось скрыть от Следственной комиссии ряд обстоятельств дела, которые еще больше отяготили бы их вину. Только с учетом раскрытых Майковым обстоятельств могут быть верно оценены тогдашние настроения Достоевского, его место среди петрашевцев.
В общих чертах эволюция взглядов Достоевского в 1847–1849 гг., когда он посещал кружки петрашевцев, рисуется в следующем виде. Еще до знакомства с Петрашевским и посещения его собраний Достоевский, увлекавшийся с конца 1830-х годов романами Ж. Санд и внимательно следивший за новинками французской литературы и журналистики, познакомился с идеями французских утопических социалистов. Особое значение для приобщения Достоевского к идеям тех направлений европейской общественной мысли, которые идеологически подготовили революцию 1848 г. на Западе, сыграло сближение с Белинским, знакомство с Валерианой Майковым и участие в 1846 г. в кружке братьев Бекетовых, организовавших под влиянием идей тогдашних социалистов род своеобразной бытовой «ассоциации» (коммуны), в которой участвовал и Достоевский (коммуна эта распалась в начале 1847 г. в связи с отъездом Бекетовых в Казань).
Идейная атмосфера второй половины 1840-х годов, общение с Белинским, В. H. Майковым, A. H. и H. H. Бекетовыми, A. H. Плещеевым, Д. В. Григоровичем, чтение французских газет и журналов, Шиллера, Ж. Санд, Э. Сю, Бальзака, Гюго, Герцена, знакомство с идеями Сен-Симона, Фурье, Консидерана, Ламенне, Л. Блана, Д. Ф. Штрауса, M. Штирнера, Л. Фейербаха, вокруг имен которых в кругу знакомых писателя постоянно вспыхивали острые дискуссии (на которых он часто присутствовал), — все это подготовило Достоевского к участию в кружках петрашевцев.
Познакомившись с Петрашевским, Достоевский, как мы уже знаем, первые два года редко бывал на его собраниях. Это объясняется, однако, не отсутствием у него общих интересов с Петрашевским и его кругом или идейными расхождениями с ними, но другими причинами: несмотря на охлаждение с начала 1847 г. отношений с Белинским, вскоре после чего Достоевский посетил впервые «пятницу» Петрашевского, он продолжал бывать у Белинского и в 1847 г. Напряженная литературная работа, длительная поездка на лето к брату в Ревель в 1846 г. и жизнь на даче в Парголове в 1847–1848 гг., замкнутость Достоевского, болезненный для него конфликт с литераторами из круга Белинского (Тургеневым, Некрасовым), дружеское общение с A. H. Плещеевым, Я. П. Бутковым, В. H. и A. H. Майковыми — причины, достаточные для объяснения редких посещений Достоевским в 1847 и первой половине 1848 г. «пятниц» Петрашевского.
Из показаний Достоевского видно, что он слышал у Петрашевского речь К. И. Тимковского, в которой последний призывал перестать бесплодно толковать «о превосходстве одной социальной системы перед другою», но действовать каждому «в своем кружке» для «торжества новых идей», пока реакция не задавила «социального движения». Писатель присутствовал также на одной из лекций И. Л. Ястржембского по политической экономии. Наряду со спорами по социальным вопросам он был в курсе происходивших у Петрашевского философских дискуссий о религии и атеизме. Выступал Достоевский на собраниях Петрашевского и сам — на близкие ему темы о цензуре, положении литературы и писателя в николаевской России и о соотношении в литературе общественного и художественного содержания. При обсуждении вопроса о том, какое из трех преобразований — освобождение крестьян, свобода печати и судебная реформа — является для России наиболее насущным, Достоевский, как и докладчик В. А. Головинский, высказался за первоочередность уничтожения крепостного права, разойдясь с M. В. Петрашевским, отстаивавшим приоритет судебной реформы. Громадное впечатление на присутствующих произвело чтение Достоевским на «пятнице» Петрашевского 15 апреля 1849 г. антикрепостнического письма Белинского к Гоголю, — чтение, исполненное страстного пафоса и повторенное на собрании дуровского кружка. Одна из тем, на которые, как мы знаем, Достоевский говорил у Петрашевского, — «о личности и об эгоизме» — связана с основной философской проблематикой его творчества как 1840-х годов, так и позднейшего времени. Достоевский охарактеризовал в этом выступлении, по собственному признанию, вредные последствия эгоизма и ложной «амбиции» (ведущих к «размельчению личности») и противопоставил им свое понимание «настоящего человеческого достоинства».
Достоевский способствовал привлечению на собрания Петрашевского новых участников — В. А. Головинского и своего старшего брата M. M. Достоевского. Это свидетельствует о том, что антипатия к Петрашевскому, как и скептическое отношение писателя к «кружкам», выраженное в апреле 1847 г. в «Петербургской летописи», не помешали ему в 1847–1849 гг. продолжать посещение собраний петрашевцев, причем именно в конце этого периода, в последние месяцы перед арестом участников собраний, посещения эти становятся более регулярными, а участие в них Достоевского — более активным.
Этому можно дать лишь одно объяснение: под влиянием событий революции 1848 г. на Западе и усилившейся в связи с ними реакции в России Достоевский в конце 1848 — начале 1849 г. испытывает растущее острое недовольство русской самодержавно-крепостнической государственностью. И так как аналогичную эволюцию переживают одновременно многие другие участники собраний Петрашевского, их сближение и совместные усилия кладут начало общему новому периоду деятельности петрашевцев.
В конце 1848 г. группа петрашевцев организует кружок С. Ф. Дурова, куда вошел и Достоевский. Первый биограф Достоевского писал, что «в кружке Дурова были, по-видимому, самые пылкие люди, и эта пылкость доводила их до неосторожности, которую вовсе не одобрял Петрашевский».[200]
Из рассказа Миллера и воспоминаний Майкова не следует делать вывода, что кружок С. Φ. Дурова состоял из одних «пылких людей». Ни сам Дуров, ни его друг А. И. Пальм, ни M. M. Достоевский, да и ряд других посетителей собраний Дурова не принадлежали к числу наиболее решительных петрашевцев и даже не знали о задуманном «деле» (а тем более не были его участниками). С другой стороны, Петрашевский, как явствует из слов Миллера, не одобрял «неосторожности» «самых пылких» из дуровцев не потому, что не сочувствовал их конечным целям, а потому, что в наличных условиях считал их действия «неосторожными» в точном смысле слова, т е. опасными с полицейской точки зрения, в условиях глубокой реакции 1848–1849 гг. и не соответствующими задачам момента, как он их понимал.
За короткое время кружок Дурова[201] пережил два этапа. На первом из них, по крайней мере внешне, на его собраниях преобладали музыкально-литературные темы и интересы. Но уже на одном из первых вечеров у Дурова H. А. Момбелли выступил с призывом к тесному сплочению людей с «одинаковым настроением и образом мыслей».[202] Что кружок организовывался с самого начала с политическими целями, причем одним из инициаторов создания его был Достоевский, свидетельствует Спешнев, показавший на допросе, что «в ноябре или в конце октября 1848 г. <…> пришли к нему Плещеев и Достоевский и сказали, что имхотелось бы сходиться со своими знакомыми в другом месте, а не у Петрашевского», мотивируя это, между прочим, боязнью шпионов, что и положило начало собраниям кружка. Сам Спешнев, как свидетельствует найденный в его бумагах проект обязательной подписки для членов тайного «Русского общества», еще с
