человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет» (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 8. С. 50) — Достоевский начнет речь о Пушкине.
663
Увижу ли народ освобожденный // И рабство, павшее по манию царя! — Неточная цитата из стихотворения Пушкина «Деревня» (1819).
664
…он сам вдруг оказался народом. — Мысль о народности Пушкина Достоевский вслед за Гоголем и (с полемическими оговорками) за Белинским утверждал каждый раз, как только речь заходила о поэте. В «Ряде статей о русской литературе» она развита впервые с достаточной подробностью. Последним развернутым выступлением писателя на тему народности Пушкина была речь о поэте в 1880 г. Непосредственным поводом к рассуждению о народности Пушкина в комментируемом тексте была полемика со Скабичевским, который подчеркивал народность Некрасова как особое его достоинство. Некрасов, по мысли Скабичевского, «воспел горе и радости, страданья и надежды народнных масс совершенно такими же звуками, как будто сам народ через его уста вылил все, чем живет он в настоящую минуту…» (Биржевые ведомости. 1878. 6 янв. № 6). Утверждения Скабичевского (и его единомышленников) такого рода, умаляющие значение Пушкина и Лермонтова, вызвали у Достоевского полемически заостренное подчеркивание отрицательных сторон личности и деятельности Некрасова.
Вопрос о народности того или иного художника Достоевский отделял также от вопроса о доступности идей этого художника народу на определенном историческом этапе его жизни. Ср.: «…в нашей литературе совершенно нет никаких книг, понятных народу. Ни Пушкин, ни „Севастопольские рассказы“, ни „Вечера на хуторе“, ни сказка про Калашникова, ни Кольцов (Кольцов даже особенно) непонятны совсем народу» (Дневник писателя за 1876 г. Январь. Гл. 2, § III).
665
Он даже по виду, по походке русского мужика заключал, что это не раб и не может быть рабом… — Имеются в виду слова Пушкина из его «Путешествия из Москвы в Петербург» (глава «Русская изба») (1833–1835): «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи! О его смелости и смышлености и говорить нечего…» (Пушкин. Полн. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. 11 С. 258).
666
Он признал и высокое чувство собственного достоинства в народе нашем… — Среди прочего Достоевский имеет в виду сказанное Пушкиным в «Рославлеве» (1831): «Ты слышала, что сказала она (мадам де Сталь. — В. В.) этому старому, несносному шуту, который из угождения к иностранке вздумал было смеяться над русскими бородами: „Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову“». И далее: «Неужели <…> Сеникур прав и пожар Москвы наших рук дело? Если так… О, мне можно гордиться именем россиянки! <…> честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу» (Пушкин. Полн. собр. соч. М.; Л., 1948. Т. 8, кн. 1, С. 152, 157).
667
Они кричали о зверином состоянии народа, о зверином положении его в крепостном рабстве… — Ср. Дневник писателя за 1877 г. Май-Июнь. Гл. 1, § 1.
668
…просившего его пощадить барчонка, а «для примера и страха ради повесить уж лучше его, старика»… — См.: Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 8, кн. 1. С. 325.
669
Умаление Пушкина как поэта, более исторически, более архаически преданного народу, чем на деле, — ошибочно… — Достоевский полемизирует с мнением Скабичевского: «Правда и они (Пушкин и Лермонтов. — В. В.) заимствовали иногда мотивы и образы для своих произведений из так называемой „народной поэзии“, но это были не живые мотивы и образы, взятые непосредственно из жизни, а архаические, которые они извлекали из разных памятников прожитой старины и приноравливали их к вкусам и потребностям все той же среды, жизнью которой сами жили и для которой творили…» (Биржевые ведомости. 1878. 6 янв. № 6).
670
…фигуры летописца в «Борисе Годунове»… — Об этом пушкинском образе Достоевский подробно писал в статье «Книжность и грамотность» из «Ряда статей о русской литературе». Позднее в речи о Пушкине он сказал: «О типе русского инока-летописца, например, можно было бы написать целую книгу, чтоб указать всю важность и все значение для нас этого величавого русского образа, отысканного Пушкиным в русской земле, им выведенного, им изваянного и поставленного пред нами теперь уже навеки в бесспорной, смиренной и величавой духовной красоте своей как свидетельство того мощного духа народной жизни, который может выделять из себя образы такой неоспоримой правды».
671
…песнях будто бы западных славян… — Речь идет о «Песнях западных славян» (1834), сопровожденных (в издании «Стихотворения Пушкина». Ч. 4. 1835) предисловием автора. В нем назывался источник, вдохновивший поэта, и раскрывалась мистификация Мериме (1803–1870), жертвой которой оказались А. Мицкевич и отчасти Пушкин. Создавая свои «Песни», Пушкин шел в том же направлении, что и Мериме: из шестнадцати «песен» одиннадцать служат подражанием французскому оригиналу, две взяты из сборника народных сербских песен и три сочинены самим поэтом. Достоевский с неизменным восхищением говорил об этих «Песнях».
672
…прелестные шутки Пушкина, как, например, болтовня двух пьяных мужиков… — Имеется в виду стихотворение «Сват Иван, как пить мы станем…» (1833).
673
…или Сказание о медведе… — Имеется в виду не оконченная Пушкиным «Сказка о Медведихе» (1830?). Среди других любимых стихотворений поэта, как свидетельствует Е. А. Штакеншнейдер, Достоевский читал и эту «Сказку». (См.: Штакеншнейдер Е. А. Дневник и записки (1854–1886). М.; Л., 1934. С. 426–427.
674
Мне дорого, очень дорого, что он «печальник народного горя»… — Достоевский вспоминает одну из надписей на венках, которые несли впереди траурной процессии.
675
…преклонялся перед народной правдой всем существом своим, о чем и засвидетельствовал в своих лучших созданиях. — Эти суждения Достоевского, как и вообще развернутая им в «Дневнике» концепция народности творчества Некрасова, частично восходят к «почвенническим» тезисам А. Григорьева в статье «Стихотворения Н. Некрасова», опубликованной в журнале «Время» (1862. № 7. С. 1–46).
676
Лермонтов, конечно, был байронист… — О своеобразии «байронизма» Лермонтова, его демонически «мрачной», «насмешливой» и «капризной» поэзии Достоевский более подробно писал во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе». В. В. Тимофеева (О. Починковская, 1850–1931), корректор типографии Траншеля, где печатался «Гражданин», в 1873–1874 гг. редактировавшийся Достоевским, вспоминает: «…он (Достоевский. — В. В.) <…> обратился ко мне <…> и проговорил <…>
— А как это хорошо у Лермонтова:
Но подавили грудь и ум
Непроходимых мук собор
С толпой неусыпимых дум…
— Это из Байрона — к жене его относится, — но это не перевод, как у тех, — у Гербеля и прочих, — это Байрон живым, как он есть. Гордый, ни для кого не проницаемый гений… Даже у Лермонтова глубже, по-моему, это вышло…» (см. в кн.: Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. М., 1964. Т. 2. С. 171–172).
677
…убил он государева слугу Кирибеевича «вольной волею, а не нехотя». — Контаминация разных стихов «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (впервые опубликована в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» (1838. 30 апр. № 18. С. 344–347)). Избирая в качестве примера «народности» Лермонтова «Песню про царя Ивана Васильевича…», Достоевский не только следует собственному убеждению, но, безусловно, учитывает и мнение Белинского, согласно которому поэт в этом сочинении «вошел в царство народности как ее полный властелин…» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1954. Т. 4. С. 517; ср. также: с. 521, 197).
678
Помните ли — «раба Шибанова»? — Достоевский цитирует письмо Ивана Грозного (1530–1584). Слова «раб… Шибанов» повторяются в статье Н. А. Добролюбова «О степени участия народности в развитии русской литературы», а также в балладе А. К. Толстого (1817–1875) «Василий Шибанов» (1840-е гг.), впервые напечатанной в «Русском вестнике» (1858. Сент. Кн. 1. С. 236–240), возможно, не без полемической по отношению к статье Добролюбова цели.
679
Раб Шибанов был раб князя Курбского, русского эмигранта 16-го столетия, писавшего все к тому же царю Ивану… — Имеется в виду переписка князя Андрея Михайловича Курбского (1528–1583) с Иваном Грозным, начавшаяся в 1564 г. письмом князя, бежавшего от гнева Грозного в Литву после проигранного сражения. См. об этом статью Я. С. Лурье «Переписка Ивана Грозного с Курбским в общественной мысли Древней Руси» в кн.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским (Л., 1979. С. 214–249). Ироническая характеристика князя Курбского у Достоевского восходит к рассуждению Добролюбова (статья «О степени участия народности в развитии русской литературы» (Современник. 1858. № 2. Отд. II. С. 113–167)) об Иване Грозном и Курбском, которых критик противопоставляет на основании «греческого» (иначе — византийского) начала в характере одного и западного (личностного) начала в характере другого: «Он (Иван. — В.В.) силится доказать, что бояре, как и все подданные, обязаны были до конца претерпеть с кротостью и незлобием все его жестокости; в пример подобной кротости приводит он раба Курбского, Василия Шибанова, который спокойно стоял пред Иоанном, когда этот своим костылем пригвоздил его ногу к полу и, облокотясь на костыль, читал письмо Курбского. Но Курбский уже не убеждается доводами Иоанна: у него другая точка опоры — сознание собственного своего достоинства. Взгляд его не может еще возвыситься до того, чтобы объяснить надлежащим образом и поступок Грозного с Шибановым; нет — Шибанов пусть терпит <…> Но с собой, с князем Курбским, аристократом и доблестным вождем, он не позволит так обращаться. За себя и за своих сверстников-аристократов он мстит Иоанну гласностью, историей <…> В царствование Грозного горькая истина должна была высказываться в чужой земле, далеко от России, в которой вся письменность блуждала еще в византийских отвлечениях, не касаясь жизни. Книга Курбского первая написана отчасти уже под влиянием западных идей: ею Россия отпраздновала начало своего избавления от восточного застоя в узкой односторонности понятий» (Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 9 т. М.; Л., 1962. Т. 2. С. 246–247).
680
…велел ему письмо снести в Москву и отдать царю лично ~ не шевельнулся. — Ср.: «В порыве сильных чувств он (Курбский — В. В.) написал письмо к царю: усердный слуга, единственный товарищ его, взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому Государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: „От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича“. Гневный царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилась из язвы: слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского…» (Карамзин Н. М. История государства Российского. 3-е изд. СПб., 1831. Т. 9. С. 65). Некоторые детали события, как они переданы Достоевским (выход царя из собора, окружение приспешников и пр.), опираются
