общего братства всех людей (перекликающимся с заключительными словами вольтеровского „Кандида“: „Надо обрабатывать свой сад“) и было, по-видимому, заключено зерно замысла неосуществленного „Русского Кандида“ Достоевского, основные идеи которого получили гениальное философско-художественное выражение в его последнем романе.
Особого упоминания заслуживает то, что в главах 8–9 повести Вольтера выведен Великий инквизитор, а в главах 14–15 действие переносится в государство иезуитов в Парагвае, о котором в „Кандиде“ говорится: „Los padres (отцы-иезуиты. — Ред.) владеют там всем, а народ ничем: не государство, а образец разума и справедливости“.[41] Эти мотивы, предваряющие проблематику поэмы „Великий инквизитор“, могли учитываться Достоевским при обдумывании замысла „Русского Кандида“.
Первое сообщение о замысле, к реализации которого Достоевский собирался приступить, прощаясь в конце 1877 г. с читателями „Дневника писателя“, содержится в письме к писателю и педагогу В. М. Михайлову от 16 марта 1878 г.: „Я замыслил и скоро начну большой роман, в котором, между другими, будут много участвовать дети и именно малолетние, с семи до пятнадцати лет примерно. Детей будет выведено много. Я их изучаю, и всю жизнь изучал, и очень люблю, и сам их имею. Но наблюдения такого человека, как Вы, для меня (я понимаю это) будут драгоценны. Итак, напишите мне об детях то, что сами знаете“.
0 том, что в начале 1878 г. Достоевский всецело был погружен в составление плана романа „Братья Карамазовы“, пишет в своих воспоминаниях А. Г. Достоевская.[42]
Первый же листок с черновыми заметками, сделанными в 10-х числах апреля 1878 г., позволяет заключить, что к этому времени план будущего романа „о детях“ еще обдумывался, но уже было ясно, что сюжет его вберет в себя события, о которых Достоевский собирался рассказать в неосуществленном замысле 1874 г. „Драма. В Тобольске…“. Об этом свидетельствует запись: „Справиться: жена осужденного в каторгу тотчас ли может выйти замуж за другого?“.
Здесь убийца — младший брат кается и перед отсылкой на каторгу „просит старшего быть отцом его детей“. В связи с этим у Достоевского и возник приведенный вопрос. В „Братьях Карамазовых“ эта сюжетная ситуация видоизменилась. Хотя один из братьев (Иван) любит невесту другого (Мити), соперничества между ними нет. Кроме того, развитие действия здесь завершается осуждением Мити. История же покаяния убийцы нашла в „Братьях Карамазовых“ косвенное отражение, с одной стороны, в рассказе Зосимы „Таинственный посетитель“, а с другой — в публичном признании Ивана, что убил отца не Митя, а Смердяков, которого сам он „научил убить“.
Помимо братьев Ильинских, в романе „о детях“ должны были фигурировать: лицо, названное по близости характера с героем прежнего романа Идиотом, и юноша-дворянин, что зафиксировано в следующей записи „Имеет ли право Идиот держать такую ораву приемных детей иметь школу и проч.?“ (XV, 199)
Очевидно, что Идиот и юноша-дворянин (хотя они и напоминают каждый по-своему, будущего Алешу Карамазова) пока мыслились как два разных персонажа, ибо юноша-дворянин, которого Достоевский предполагал сделать послушником, по своему положению не мог бы, как это сказано об Идиоте, „держать такую ораву приемных детей, иметь школу“.
Дальнейшая история работы над „Карамазовыми“ рисуется в следующих чертах.
16 мая 1878 г. умер сын Достоевских Алеша. Писатель тяжело переживал утрату и долгое время не мог работать. „Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, — рассказывает А. Г. Достоевская, — я упросила Вл. С. Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Федора Михайловича…“.[43]
18 июня 1878 г. Достоевский выехал с Вл. Соловьевым из Петербурга в Москву, а оттуда через четыре дня в Оптину пустынь. Поездка длилась, как подсчитал Достоевский в письме к жене от 29 июня 1878 г., семь дней и имела важные последствия для работы над „Братьями Карамазовыми“, первые книги романа были написаны под живым впечатлением увиденного в этом монастыре.
Во время поездки Достоевский беседовал со своим спутником о задуманной и отчасти уже начатой им работе. Позднее, вспоминая о беседах с писателем, Вл. Соловьев утверждал, что „церковь как положительный общественный идеал должна была явиться центральною идеей нового романа или нового ряда романов, из которых написан только первый — „Братья Карамазовы“ (под „церковью“ и Достоевский, и Соловьев понимали не церковь в узком смысле — как особый общественный институт, а всю совокупность верующих, т. е. в первую очередь народ. — Ред.).[44] И дошедшие до нас черновые материалы, и сам роман свидетельствуют о том, что, передавая содержание своих тогдашних разговоров с писателем, Соловьев несколько стилизовал взгляды Достоевского в духе собственных идеалов.[45]
11 июля 1878 г. в письме к С. А. Юрьеву, предлагавшему ему напечатать роман в задуманном им журнале, который должен был начать выходить с 1879 г., Достоевский, сообщая, что хотя роман обещан в „Русский вестник“, но вопрос об этом еще не решен окончательно и что ответ Юрьеву он сможет дать в октябре, высказал в то же время предположение, что работа над романом будет протекать так же, как над предыдущими: „Роман я начал и пишу, но он далеко не докончен, он только что начат. И всегда у меня так было: я начинаю длинный роман (NB форма моих романов — 40–45 листов) с середины лета и довожу его почти до половины к Новому году, когда обыкновенно является в том или другом журнале, с января, первая часть. Затем печатаю роман с некоторыми перерывами в том журнале весь год до декабря включительно и всегда кончаю в том году, в котором началось печатание. До сих пор еще не было примера перенесения романа в другой год издания“ (XXX кн. 1, 37, 38). Предположение это, однако, в дальнейшем не оправдалось и печатание романа растянулось на два года.
3
Творческая история „Братьев Карамазовых“ изучена В. Л. Комаровичем, А. С. Долининым и Е. И. Кийко (см. XV, 413–447). Здесь мы приведем лишь отдельные наиболее важные и характерные отрывки из черновых наметок и предварительных записей писателя. (XV, 199–374) Вот некоторые из них:
„Memento (помнить. — Ред.) <о романе>.
Узнать, можно ли пролежать между рельсами под вагоном, когда он пройдет во весь карьер?
Справиться: жена осужденного в каторгу тотчас ли может выйти замуж за другого? <…>
Справиться о детской работе на фабриках.
О гимназиях, быть в гимназии.
Справиться о том: может ли юноша дворянин и помещик, на много лет заключиться в монастыре (хоть у дяди) послушником? (По поводу провонявшего Филарета.)“ (XV, 199)
Уже эти предварительные заметки намечают ряд важных эпизодов романа. Далее в рукописях бегло предвосхищены сцены из первых его книг:
„Кажется, на Алешу произвел сильное влияние приезд братьев. С Дмитрием сошелся. К Ивану присматривался.
Два знакомых: Семинарист и Мечтатель.
Алеша приглядывался, но более всего кипел идеей о славе Старца.
Жил в келье у Старца, который был очень добр к нему.
Алеша мог выходить из монастыря. Жил в келье и носил подрясник по благослов<ению>, не принадлежа, однако же, вовсе монастырю.
Описание скита, цветы <слегка>.
NB. Были в монастыре и враждебные Старцу монахи, но их было немного. Молчали, затаив злобу, хотя важные лица. Один постник, другой полуюродивый. Но большинство стояло, были фанатики до того, что, предвидя близкую смерть, многие честно считали за святого, не один Алеша, ждали смерти, будет святой. (Молчаливое ожидание).
Слова. Говорили, Макарий видит по глазам.
Может быть, 4-х лет воспомина<ние> луч солнца, амвон и мать.
Уединенность полюбит, целомудрие.
Красота пуст<ыни>, пение, вернее же всего, Старец. Честность поколения. Герой из нового поколения.
Захотел и сделал — умилительное, а не фанатическое.
Старцы. Порядок“ (XV, 200).
Далее мы читаем в черновиках:
„Предисловная глава.
Я сказал, что не буду в подробности. Но вот эти-то главные и основные черты.
Глав<ное> — почему в монастыре?
Фанатик? Отнюдь!
Стар<ший>, Дмитрий — 27 — да 23, а Алексею всего только двадцатый. Был он вовсе не фанатик. Он и явился год назад, но как-то дико — с странной целью, которую вовсе и не скрывал. Отец тогда приехал из Одессы. Но явился он не к отцу, не кончив курса. Явился он не потому, что там не у кого жить, — его любили. Явился найти могилу матери. У отца.
Ст<арец?> — все дви<жения> болезненны.
Ноги болезненные. Красные щеки.
Я должен сказать, что, предавшись раз, он уверовал вполне, несмотря на то, что ум его был сильно развит.
Предаваться личности — дело второстепенное, первостепенное — Старец. Алексей не так, как Иван, деньги — сердце цело, а остальное все только временно отвело Ал<ешу>.
Об этом Алексее, моем герое, всего труднее сказать что-нибудь рассказом. Предисловие, прежде чем вывести его на сцену. Но, повторяю без этого мне нельзя ничего начать, но я ограничусь лишь главными пунктами.
Его тоже ничего не поразил отец, но от оргий он уходил молча.
Сначала упрекал. Отец целовать начал.
Ведь он <отец> какой был враль. Так и болтал всякий вздор, ну и насчет женского пола. Как один поп хотел…
Он <Алеша> уверовал как реалист. Такой коли раз уверует то уверует совсем, бесповоротно.
Мечтатель уверует с условиями, по-лютерански. Этакого же не только не смутит чудо, но он сам захочет чуда.
Он понял, что знание и вера — разное и противуположное, но он понял — постиг, по крайней мере, или почувствовал даже только, — что если есть другие миры и если правда, что человек бессмертен, то есть и сам из других миров, то, стало быть, есть и все, есть связь с другими мирами. Есть и чудо. И он жаждал чуда. Но тут Старец в святость в святыню.
В мире много необъяснимого, если не чудес.
Почему же и не быть чудесам? Но тут Старец.
Дама. „Как вы дерзаете делать такие дела?“
Гроб летающий.
Старчество, инок Парфений.
Монахи, 2 партии.
Владыко поощрял старчество.
С братьями еще не сошелся.
(Если есть связь с тем миром, то ясное дело, что она может и должна даже выражаться иногда фактами (гроб летающий) необыкновенными, не на сей только одной земле восполняемыми.
Неверие же людей не смущало его вовсе; те не верят в бессмертие и в другую жизнь, стало быть, и не могут верить в чудеса, потому что для них все на земле совершено (?)
А что до доказательств, так сказать, научных, то он хоть и не кончил курса, но все-таки считал и был вправе не верить этим доказательствам ибо чувствовал, и что знанием, которое от мира сего, нельзя опровергнуть дела, которые по существу своему не от мира сего, короче, в то время он был спокоен и тверд, как скала.
Щека.
Красив.
Чудо — Фома. Пожелал поверить. То же и было.
Я сказал уже, что у него человеколюбие
