силам и способностям человека». «…Выражением этого бессилия ума и воли, подавляемых внешними силами, является небольшое восьмистишие, которое может быть рассматриваемо как своего рода поэтическое исповедание Тютчева». Вывод стих. «Не рассуждай, не хлопочи…» представлялся критику «безотрадным», но «неизбежным» «для того, кто видит в человеке и его могучей мысли лишь слабое отражение игры «внешних тайных сил…» (А. Круковский. Поэзия Ф. И. Тютчева // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1910. Октябрь. С. 182–183). А. Г. Горнфельдом оно также рассматривается как выражение житейской философии Тютчева, но силой, захватывающей и покоряющей поэта, мыслится здесь «мир мелких человеческих интересов» (Горнфельд. С. 7).
Напротив, священник В. Беседа в работе «Религиозные мотивы в поэзии Тютчева» увидел в этом восьмистишии «урок христианского повседневного настроения»: «Прекрасно стихотворение, в котором выражается истинно Евангельский взгляд на то, в каком настроении должны мы проводить дни своей земной жизни:
Не рассуждай, не хлопочи…
Как это напоминает знаменитое Златоустовское «слава Богу за все», сказанное на вечере его жизни!
Раны дневные лечи сном, забыв в нем все накопившееся днем раздражение против людей и неблагоприятных жизненных обстоятельств и не разжигая в себе духа злобы на всех и все. Предайся на завтра в волю Божию; ничего не желай и ни о чем не тужи, а за прошедшее, хорошо ли оно или худо, благодари Бога. Ведь в этих словах идеал совершенной преданности Божественному Провидению» («Странник. Духовный журнал современной жизни, науки и литературы». Петроград, 1915. Март. С. 391).
Разночтения в трактовке основных выводов стихотворения могут объясняться созвучием последнего не только философии христиан, но и мироощущению античных стоиков.
Тематически произведение Тютчева соотносится с пушкинским «Если жизнь тебя обманет…» (1825). Общими являются вопрос о приятии-неприятии жизни, форма совета, продуктивная для выражения философии поэта. Стихотворения отличаются по тональности. Мягкая проповедь смирения уступает у Тютчева место призыву к мужественному терпению и стойкости (А. М.).
«ПОШЛИ, ГОСПОДЬ, СВОЮ ОТРАДУ…»
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 27. Л. 1–2.
Списки — Сушк. тетрадь (с. 42–43); Альбом Тютчевой (с. 119); Муран. альбом (с. 49–50).
Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 33–34. Вошло в Изд. 1854. С. 68; Изд. 1868. С. 135–136; Изд. СПб., 1886. С. 164–165; Изд. 1900. С. 177–178.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 277*.
Автограф беловой. Текст стих. занимает 3 страницы: 1–1 об. — 2. Вместо заглавия стоит дата: «Июля 1850»; так и датируется. Строфы отчеркнуты. Начиная со 2-й строфы, строчки «съезжают» вверх, к правой кромке листа. Плохо прочитываются слова «манит», «осенит», в последнем буквы жирно выделены. С прописной буквы написаны «Господь», «Саду», «Зной», «Злак», «Грот». Недоступность, загражденность роскошного сада для «бедного нищего» подчеркивается несколькими тире: в конце 4-й строки, в 5-й («— через ограду —»), 6-й, середине 9-й («не для него —»), в строках 10-й, 16-й, 19-й («— мимо саду —»); но в 1-й строфе, 3-й строке оборот «мимо саду» стоит в запятых. Точкой завершаются лишь 2-я и последняя строфы.
В первой публикации есть отступления от текста автографа. Редактор совсем отказывается от тире, «выравнивая» пунктуацию в соответствии с принятыми нормами. Вместо «жесткой» в 4-й строке появляется «жаркой», «не осенит» в 16-й строке заменяется «не освежит». В большинстве изданий отдано предпочтение тургеневскому тексту. С сохранением тютчевского варианта в строке 4 опубликовано в Изд. 1900. С. 177. Чулков II. С. 39.
Стремление реализовать в первой и последней строфах оба элемента 2-й строки «Тому, кто в летний жар и зной» (В. Н. Топоров. Заметки о поэзии Тютчева / Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством // Тютч. сб. 1990. С. 60) понятно, но кажется излишним. «Не освежит» лексически целесообразнее, однако «не осенит» созвучнее 13, 14 стихам по смыслу и рифме.
Интересным представляется указание на литературное происхождение строки «Бредет по жаркой мостовой» в Изд. Маркса (с. 626): «… Вся эта строка: «Бредет по жаркой мостовой» напоминает подобный же стих «Тащусь по жаркой мостовой» в анонимном стихотворении «Характеристика», напечатанном в «Литературной газете» 1831 г., т. III, № 16, с. 129.
Бумаги деловым мараньем
Лишенный жизни остальной,
В душе с тоской, в чертах с страданьем,
Тащусь по жаркой мостовой.
На утомительной дороге
Мне попадаются порой
Иль гордый шут в мишурной тоге,
Или товарищ разгульной.
И наблюдатель без ошибки
И Баранжера пол-улыбки
Вероятность такой реминисценции невелика, учитывая тот факт, что эпитет «жаркой» появился лишь в Совр.
По мнению Р. Ф. Брандта, «в общем чу́дное, это стихотворение несколько испорчено повтореньями…». Критик делает предположение, что три средних строфы «представляют разные редакции одной строфы», отдавая предпочтение второй из них (Материалы. С. 52). Мысль Брандта не получила развития у исследователей.
Стихотворение вызвало ряд разноречивых откликов.
В статье «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» (Совр. 1854, апрель) И. С. Тургенев отмечал, что «стихотворения, каковы «Пошли, Господь, свою отраду…» и другие, пройдут из конца в конец Россию и переживут многое в современной литературе, что теперь кажется долговечным и пользуется шумным успехом» (Тургенев. Т. 5. С. 427).
Л. Н. Толстой увидел в нем неповторимую тютчевскую интонацию (помета «Т.»), но наиболее удачными показались писателю лишь 3 строфы (отчеркнуты первые 12 стихов) (ТЕ. С. 146).
И. С. Аксаков приводил стихотворение в качестве примера «поэтической мысли», «чувствующей и живой». «Здесь мысль стихотворения вся в аналогии этого образа нищего, смотрящего в жаркий летний день сквозь решетку роскошного прохладного сада, — с жизненным жребием людей-тружеников. Но эта аналогия почти не высказана, обозначена слегка, намеком, в двух словах в последней строфе, почти не замечаемых: жизненной тропой, а между тем она чувствуется с первого стиха. Образ нищего, вероятно, в самом деле встреченного Тютчевым, мгновенно осенил поэта сочувствием и — мыслью об этом сходстве. Мысль, вместе с чувством, проняла насквозь самый образ нищего, так что поэту достаточно было только воспроизвести в словах один этот внешний образ: он явился уже весь озаренный тем внутренним значением, которое ему дала душа поэта, и творит на читателя то же действие, которое испытал сам автор» (Биогр. С. 107–108).
Д. С. Дарский также обратил внимание на реальность изображенных в стихотворении фактов и событий, но только в сфере душевной жизни. В образе нищего критик увидел самого поэта: «Есть у Тютчева еще одно стихотворение, в котором поэтическое иносказание показывает, каким непереносимым бременем ложилась ему на душу дневная тягота. Уже осведомленные в значении, какое вкладывалось Тютчевым в слова: день знойный, полдень, дневной зной, — мы не ошибемся в настоящем толковании стихотворения:
Пошли, Господь, свою отраду…
С наглядной убедительностью предстает душевное состояние поэта. Бесплодной тоской изнуряет его удушливая жестокость жизни. Лишенная живых вод, иссыхает душа» (Дарский. С. 40).
Контраст блаженства, роскоши, нищеты и обездоленности, лежащий в основе стихотворения, приобрел социальные черты в пародийном отклике Николая Ломана, сотрудничавшего в 1860-е гг. в «Искре» под псевдонимом «Н. Л. Гнут». Иронически изображая «рабское подражание любимому поэту», сатирик признается: «Может быть, я не слишком требователен, вкус мой неразборчив; но ведь это совсем иное дело <…> Вариация не пародия: она только выясняет основной мотив, выставляет рельефнее красоты подлинника. Вариировал же я стихотворение г. Тютчева: «Пошли, Господь, свою отраду…», хотя мне очень хорошо известно, что оно перейдет в потомство наравне с лучшими произведениями Пушкина» («Искра». 1860. № 39. С. 418–419). Сама пародия появилась в «Искре» в 1860 г. № 8, с. 94, под заглавием «Перед милютиными лавками». Ломан иронизирует над чувством сострадания «бедному нищему», считая сочувствие, участие социальными категориями:
ПЕРЕД МИЛЮТИНЫМИ ЛАВКАМИ
Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной,
Бредет по жесткой мостовой…
Пошли, господь, свою подачку
Тому, кто жаркою порой,
Как утлый челн в морскую качку,
Идет по знойной мостовой…
Он смотрит к Вьюшину тоскливо
На абрикосы, дули, сливы,
На пастилу и мармелад.
Не для него кокос, арбузы,
Гранаты в золотом огне,
Не для него и толстопузый
Гомер разлегся на окне…
И фрукт привозный из Мессины
Напрасно взор его манит:
Сок ароматный, апельсинный,
Увы, его не освежит!..
Тому, кто много претерпел,
Кто в здешний жизни, кроме фиги,
Других плодов еще не ел.
(Цит. по: Поэты «Искры». Л., 1933. С. 502–503).
Образным строем «Пошли, Господь, свою отраду…» перекликается с написанным в начале 1830-х гг. стих. «Странник». Тютчев вновь обращается к образам дороги, путника, решая вопрос о выборе пути, жизненного предназначения. «Дивный мир», открытый страннику в одноименном стихотворении, оказывается недоступным «бедному нищему». Блаженство связывается теперь «не с движением, но с пребыванием» (В. Н. Топоров. Заметки о поэзии Тютчева / Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством // Тютч. сб. 1990. С. 60).
Большое место в структуре стихотворения занимает картина райского блаженства в саду. Включением мотива утраченного рая проясняется метафизический характер пути «бедного нищего» (А. М.).
НА НЕВЕ
Автографы (2) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 5–5 об. и Альбом Тютч. — Бирилевой.
Списки — Сушк. тетрадь (с. 39–40); Муран. альбом (с. 45–46).
Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLV. С. 13. Вошло в Изд. 1854. С. 96; Изд. 1868. С. 123; Изд. СПб., 1886. С. 161–162; Изд. 1900. С. 176.
Печатается по автографу РГАЛИ. См. «Другие редакции и варианты». С. 277*.
Автограф РГАЛИ беловой. Озаглавлено: «На Неве», после текста дата: «Июль 1850». Особенности авторской пунктуации — тире в конце 2-й, 6-й, 14-й строк и многоточие в конце 4-й, 8-й; 10-я и 12-я строки завершаются вопросительным знаком и многоточием.
В автографах и списках 1-я строка читается как: «И опять звезда играет». Только Изд. 1900 повторяет этот вариант строки. В Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886 другой вариант: «И опять звезда ныряет». Образ «звезда играет» более соответствует тютчевской романтической эстетике — восприятию одухотворенной природы. Слово «игра» в разных вариантах — одно из часто повторяющихся: весенний гром, «резвяся и играя, грохочет…»; «играют выси ледяные с лазурью неба огневой…»; летом листья «играли с лучами»; «сны играют на просторе…»; «игра и жертва жизни частной…» и т. д. В Совр. и след. изд. образ упрощен и приближен к обыденности: «звезда ныряет» (последнее слово Тютчев не использует). Существуют варианты и 14-й строки: автографы, списки, Изд. 1900— «Дивно-пышная волна»; Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886— «Пышноструйная волна». И здесь в Совр. и след. изд. упрощен тютчевский романтический образ, его эстетическое ви́дение «дивного мира» (ср.: «Сей дивный мир, их рук созданье…» (речь идет о богах); «изящно-дивные черты», «дивовалися народы…» и т. д.; слово «дивные» — также одно из важных в тютчевском лексиконе).
Датируется июлем 1850 г. по автографу РГАЛИ (А. Ш.).
«КАК НИ ДЫШИТ ПОЛДЕНЬ ЗНОЙНЫЙ…»
Автограф —
