дождевая
В купах зелени поет.
15 июля 1865 г.*
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
С того блаженно-рокового дня,
Как душу всю свою она вдохнула,
Как всю себя перелила в меня.
И вот уж год, без жалоб, без упреку,
Утратив все, приветствую судьбу…
Быть до конца так страшно одиноку,
Как буду одинок в своем гробу.
«Молчит сомнительно Восток…»
Молчит сомнительно Восток*,
Повсюду чуткое молчанье…
Что это? Сон иль ожиданье,
И близок день или далек?
Еще в тумане лес и долы,
Спят города и дремлют селы,
Но к небу подымите взор…
Смотрите: полоса видна,
И, словно скрытной страстью рдея,
Она все ярче, все живее —
Вся разгорается она —
Еще минута — и во всей
Неизмеримости эфирной
Победных солнечных лучей.
Накануне годовщины 4 августа 1864 г.*
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня…
Тяжело мне, замирают ноги…
Друг мой милый, видишь ли меня?
Все темней, темнее над землею —
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
«Как неожиданно и ярко…»
Как неожиданно и ярко*,
На влажной неба синеве,
Воздушная воздвиглась арка
В своем минутном торжестве!
Другим за облака ушла —
Она полнеба обхватила
И в высоте изнемогла.
О, в этом радужном виденье
Какая нега для очей!
Оно дано нам на мгновенье,
Лови его — лови скорей!
Смотри — оно уж побледнело,
Еще минута, две — и что ж?
Ушло, как то уйдет всецело,
Чем ты и дышишь и живешь.
«Ночное небо так угрюмо…»
Ночное небо так угрюмо*,
Заволокло со всех сторон.
То не угроза и не дума,
То вялый, безотрадный сон.
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
Как по условленному знаку,
Вдруг неба вспыхнет полоса,
И быстро выступят из мраку
Поля и дальние леса.
И вот опять все потемнело,
Все стихло в чуткой темноте —
Как бы таинственное дело
Решалось там — на высоте.
23 ноября 1865 г.*
Нет дня, чтобы душа не ныла,
Не изнывала б о былом —
Искала слов, не находила —
И сохла, сохла с каждым днем, —
Как тот, кто жгучею тоскою
Томился по краю родном
И вдруг узнал бы, что волною
Он схоронен на дне морском.
«Как ни бесилося злоречье…»
Как ни бесилося злоречье*,
Как ни трудилося над ней,
Но этих глаз чистосердечье —
Оно всех демонов сильней.
Все в ней так искренно и мило,
Так все движенья хороши;
Ничто лазури не смутило
Ее безоблачной души.
К ней и пылинка не пристала
От глупых сплетней, злых речей;
И даже клевета не смяла
Воздушный шелк ее кудрей.
Графине А. Д. Блудовой*
Как жизнь ни сделалась скуднее,
Как ни пришлось нам уяснить
То, что нам с каждым днем яснее,
Что пережить — не значит жить…
Во имя милого былого,
Во имя вашего отца —
Не изменяться до конца.
«Так! Он спасен! Иначе быть не может!..»
Так! Он спасен — иначе быть не может!*
И чувство радости по Руси разлилось…
Но посреди молитв, средь благодарных слез,
Мысль неотступная невольно сердце гложет:
Все этим выстрелом, все в нас оскорблено!
И оскорблению как будто нет исхода:
Легло, увы! легло позорное пятно
На всю историю Российского народа!
«Когда сочувственно на наше слово…»
Когда сочувственно на наше слово*
Одна душа отозвалась —
Не нужно нам возмездия иного,
Довольно с нас, довольно с нас…
Князю Суворову*
Два разнородные стремленья
В себе соединяешь ты —
Юродство без душеспасенья
И шутовство без остроты.
На безответственное дело,
На безнаказанную речь.
«И в божьем мире то ж бывает…»
И в Божьем мире то ж бывает*,
А все ж Весна не унывает
И говорит: «Черед за мной!..»
Бессильна, как она ни злися,
Несвоевременная дурь, —
Метели, вьюги улеглися,
Уж близко время летних бурь.
«Когда расстроенный кредит…»
Когда расстроенный кредит*
Не бьется кое-как,
А просто на мели сидит,
Сидит себе как рак,—
Кто ж тут спасет, кто пособит?
Ну кто ж, коль не моряк.
«Тихо в озере струится…»
Тихо в озере струится*
Отблеск кровель золотых,
Достославностей былых —
Но под нею и под ним
Здесь былое чудно веет
Обаянием своим.
Солнце светит золотое,
Блещут озера струи…
Здесь великое былое
Словно дышит в забытьи;
Дремлет сладко, беззаботно,
Не смущая дивных снов
И тревогой мимолетной
Лебединых голосов…
Мы, вместо всех венков, кладем слова простые:
Не много было б у него врагов,
Когда бы не твои, Россия.
«Когда дряхлеющие силы…»
Когда дряхлеющие силы*
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, —
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
От желчи горького сознанья,
Что нас поток уж не несет
И что другие есть призванья,
Другие вызваны вперед;
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор, —
И старческой любви позорней
«Небо бледно-голубое…»
Небо бледно-голубое*
Дышит светом и теплом
И приветствует Петрополь
Небывалым сентябрем.
Зелень свежую поит
И торжественные флаги
Тихим веяньем струит.
Вдоль по невской глубине —
Югом блещет, югом веет,
И живется как во сне.
Все привольней, все приветней
Умаляющийся день —
И согрета негой летней
Вечеров осенних тень.
Ночью тихо пламенеют
Разноцветные огни —
Очарованные ночи,
Очарованные дни…
Словно строгий чин природы
Уступил права свои
Духу жизни и свободы,
Вдохновениям любви…
Словно, ввек ненарушимый,
И любившей и любимой
Человеческой душой…
В этом ласковом сиянье,
В этом небе голубом —
Есть сочувственный прием.
И святое умиленье
С благодатью чистых слез
К нам сошло, как откровенье —
И во всем отозвалось…
Небывалое доселе
И Дагмарина неделя
Перейдет из рода в род.
«Умом Россию не понять…»
Умом — Россию не понять*,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать —
Мы, поминая братской тризной, —
Что скажем здесь, перед отчизной,
На что б откликнулась она?
Какой хвалой благоговейной,
Каким сочувствием живым
Народный праздник и семейный —
Тебе, наш чистый, добрый гений,
Средь колебаний и сомнений
Многотревожных этих лет —
При этой смеси безобразной
Бессильной правды, дерзкой лжи,
Так ненавистной для души —
Высокой и ко благу страстной
Души, какой твоя была,
Как здесь она еще боролась —
Неудержимо к цели шла?
Мы скажем: будь нам путеводной,
Будь вдохновительной звездой —
Дух целомудренно-свободный,
Умевший все совокупить
В ненарушимом полном строе,
Все человечески-благое,
И русским чувством закрепить —
Умевший, не сгибая выи
Пред обаянием венца,
Царю быть другом до конца
И верноподданным России.
«Ты долго ль будешь за туманом…»
Ты долго ль будешь за туманом*
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?
Ужель, навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?
Все неминуемей беда —
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись — теперь иль никогда.
«Хотя б она сошла с лица земного…»
Хотя б она сошла с лица земного*,
В душе царей для правды есть приют.
Кто не слыхал торжественного слова?
Века векам его передают.
И что ж теперь? Увы, что видим мы?
Кто приютит, кто призрит гостью Божью?
Ложь, злая ложь растлила все умы,
И целый мир стал воплощенной ложью!..
Опять Восток дымится свежей кровью,
Опять резня… повсюду вой и плач,
А жертвы… преданы злословью!
О, этот век, воспитанный в крамолах,
Век без души, с озлобленным умом,
На площадях, в палатах, на престолах —
Везде он правды личным стал врагом!
Но есть еще один приют державный,
Для правды есть один святой алтарь:
В твоей душе он, царь наш православный,
Наш благодушный, честный русский царь!
В Риме*
Средь Рима древнего сооружалось зданье —
То Нерон* воздвигал дворец свой золотой;
Под самою дворца гранитною пятой
Былинка с кесарем вступила в состязанье:
«Не уступлю тебе, знай это, царь земной,
И ненавистное твое я сброшу бремя».
— Как, мне не уступить? Мир гнется подо мной. —
«Весь мир тебе слугой, а мне слугою — время».
«Над Россией распростертой…»
Над Россией распростертой*
Встал внезапною грозой
Петр, по прозвищу четвертый,
Аракчеев же второй.
«Как этого посмертного альбома…»
Как этого посмертного альбома*
Мне дороги заветные листы,
Как все на них так родственно-знакомо,
Как полно все душевной теплоты!
Как этих строк сочувственная сила
Всего меня обвеяла былым!
Храм опустел, потух огонь кадила,
Но жертвенный еще курится дым.
«И дым отечества нам сладок и приятен…»
«И дым отечества нам сладок и приятен!*» —
Так поэтически век прошлый говорит.
А в наш — и сам талант все ищет в солнце пятен,
И смрадным дымом он отечество коптит!
Дым*
Здесь некогда, могучий и прекрасный,
Шумел и зеленел волшебный лес,—
Не лес, а целый мир разнообразный,
Исполненный видений и чудес.
Лучи сквозили, трепетали тени;
Не умолкал в деревьях птичий гам;
Мелькали в чаще быстрые олени,
И ловчий рог взывал по временам.
На перекрестках, с речью и приветом,
Навстречу к нам, из полутьмы лесной,
Обвеянный каким-то чудным светом,
Знакомых лиц слетался целый рой.
Какая жизнь, какое обаянье,
Какой для чувств роскошный, светлый пир!
Нам чудились нездешние созданья,
Но близок был нам этот дивный мир.
И вот опять к таинственному лесу
Мы с прежнею любовью подошли.
Но где же он? Кто опустил завесу,
Спустил ее от неба до земли?
Что это? Призрак, чары ли какие?
Где мы? И верить ли глазам своим?
Здесь дым один, как пятая стихия,
Дым — безотрадный, бесконечный дым!
Кой-где насквозь торчат по обнаженным
Пожарищам уродливые пни,
И бегают по сучьям обожженным
С зловещим треском белые огни…
Нет, это сон! Нет, ветерок повеет
И дымный призрак унесет с собой…
И вот опять наш лес зазеленеет…
Все тот же лес, волшебный и родной.
Славянам
(«Привет вам задушевный, братья…»)*
Привет вам задушевный, братья
Со всех Славянщины концов,
Привет наш всем вам, без изъятья!
Для всех семейный пир готов!
Недаром вас звала Россия
На праздник мира и любви;
Но знайте, гости дорогие,
Вы здесь не гости, вы — свои!
Чем там, на родине своей, —
Здесь, где господство незнакомо
Иноязыческих властей,
Здесь, где у власти и подда́нства
И не считается Славянство
За тяжкий первородный грех.
Хотя враждебною судьбиной
И были мы разлучены,
Единой матери сыны;
Но все же братья мы родные.
Вот, вот что ненавидят в нас:
Вам не прощается Россия,
России не прощают вас!
Смущает их, и до испугу,
Что вся славянская семья
В лицо и недругу и другу
Впервые скажет: — Это я!
При неотступном вспоминаньи
О длинной цепи злых обид
Славянское самосознанье,
Как Божья кара, их страшит!
Давно на почве европейской,
Где ложь так пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской
Двойная правда создалась:
Для них — закон и равноправность,
Для нас — насилье и обман,
И закрепила стародавность
Их как наследие славян.
И то, что длилося веками,
Не истощилось и поднесь,
И тяготеет и над нами —
Над нами, собранными здесь…
Еще болит от старых болей
Вся современная пора…
Не тронуто Коссово поле*,
Не срыта Белая Гора*!
А между нас — позор немалый, —
В славянской, всем родной среде,
Лишь тот ушел от их опалы
И не подвергся их вражде,
Злодеем был передовым:
Они лишь нашего Иуду
Честят лобзанием своим.
Опально-мировое племя,
Когда же будешь ты народ?
Когда же упразднится время
Твоей и розни и невзгод,
И грянет клич к объединенью,
И рухнет то, что делит нас?..
Мы ждем и верим Провиденью —
Ему известны день и час…
И эта вера в правду Бога
Уж в нашей не умрет груди,
Еще мы видим впереди…
Он жив — Верховный Промыслитель,
И суд Его не оскудел,
И слово «Царь-Освободитель»
Славянам («Они кричат, они грозятся…»)*
Man muß die Slaven an die Mauer drücken[7]
Они кричат, они грозятся:
«Вот к стенке мы славян прижмем!»
Ну, как бы им
