за борт Австрию, но вместе с Австрией и немецкий элемент Австрийской монархии, сильный не столько числительностью, сколько историческими преданиями и своим значением исторического политического центра для католического населения Германии. Германская новейшая империя возникла не органически, но чрез завоевание. Она скреплена не нравственными узами, не тяготением, свободным и естественным, частей к центру, а «кровью и железом». «Кровь и железо» возведены ею в принцип, оправданы теориею, поставлены на рациональные основы. Ею не только проявлено на факте, но и провозглашено как руководящее начало: право сильного. Наконец, по роковому закону логики, Германская империя объявляет сама себя несовместимою со свободою верующей совести и с церковною стихией христианского общества и пытается снова закрепостить освобожденную христианством человеческую личность, снова поработить христианский мир языческому государственному принципу. На таком отрицании всех нравственных органических начал не может быть созиждено ничего прочного, — несмотря ни на какую грозную вещественную силу, ни на какую беспощадную последовательность рационализма. Напротив, именно в силу этой последовательности, — непременного свойства рационализма, — результаты внутреннего противоречия, которым проникнуто насквозь насильственное германское единство, не замедлят оказаться наружу. «Антагонизм, — повторим слова Тютчева, — только был усыплен, но не упразднен» (Биогр. С. 211–212).

Единству «железа и крови» противопоставлена у Тютчева Всемирная монархия, или, другими словами, Вселенская империя. «Было бы ошибочно, кажется нам, соединять с термином Тютчева «Вселенская Империя» представление о каком-то воплощенном завоевательном принципе, ищущем поработить себе все народы и страны, и проч.», — пишет Аксаков. «… Его будущая Империя характеризуется тою особенностью, что духовное начало, которым она имеет жить и двигаться, есть начало православное, т. е. христианское церковное предание, сохранившееся теперь на Востоке, — одним словом, начало, исключающее понятие о завоевании и порабощении. Напротив, судя по программе, Россия, по мнению Тютчева, призвана поставить все народы и страны в правильные, нормальные условия бытия, освободить и объединить мир Славянский, мир Восточный, вообще явить на земле силу земную, государственную, просветленную или определенную началом Веры, служащую только делу самозащиты, освобождения и добровольного объединения: вспомним его стихи, где он, обращаясь к славянам, говорит, что в противоположность Бисмарку, спаявшему единство Германии ferro et igne, «железом и кровью», — мы, т. е. славяне, «попробуем спаять единство любовью, —

А там увидим — что́ прочней.

В таком, собственно, смысле следует, кажется, разуметь и его выражения о будущем вселенском государстве, «опирающемся (appuyé) на Вселенскую Церковь», или «приобщенном к Церкви (associé)», а никак не в смысле какой-то солидарности или тождественности судеб России или этой будущей «Империи» и Вселенской Церкви. Точно так же и выражение, что эта «Христианская Империя будет окончательною (l’Empire définitif)», нужно, думаем мы, понимать таким образом, что этою «Империею» завершится историческое предание об Империи, заключится ряд преемственных политических формаций во образе и с притязаниями имперскими, и вообще во образе государства, и что затем, после известного периода существования, мир, износив все существующие ведомые нам исторические формы общежития, начнет новое бытие, в формах новых, неведомых…» (Биогр. С. 230–231).

Запечатленные в стихотворении идеи развивались Тютчевым еще задолго до этого в статьях «Россия и революция» и «Папство и римский вопрос»: западным началам революции и папства как антихристианских явлений человеческого «Я», предоставленного самому себе, противопоставлено Православие, из которого исходит для России принцип подлинного единства на уровне народном, государственном и церковном.

А. А. Киреев оставил в своем дневнике свидетельство, что Тютчев, потрясенный перспективой бомбардировки прусской армией осажденного Парижа, назвал пруссаков «гуннами, ходившими в школу»; а в одном из писем к жене поэт говорит о франко-прусской войне как о «публичном акте людоедства» (ЛН-2. С. 410).

В газ. «Голос» сообщалось, что на торжественном обеде в честь присоединения тринадцати чехов-католиков к Православию, где было прочитано стих. «Два единства», сам автор стихотворения отсутствовал по болезни. Однако М. Ф. Тютчева-Бирилева писала, что «это была простая отговорка, и утром того же дня он присутствовал при отлично удавшейся церковной церемонии отречения». Газ. «Голос» также отмечала: «Громкими взрывами рукоплесканий сопровождалось чтение этого восьмистишия, повторенного по желанию всего общества, и тост, предложенный за маститого поэта, был принят с единодушным восторгом» (ЛН-2. С. 410) (Ф. Т.).

«ВЕЛЕНЬЮ ВЫСШЕМУ ПОКОРНЫ…»

Автограф неизвестен.

Первая публикация — газ. «Русь» от 22 ноября 1880 г. № 2. С. 17, под заголовком «В альбом П. А. Вакара». Вошло в Изд. Маркса. С. 218.

Список — РГБ. К. 4409. Ед. хр. 2. Л. 72–72 об., в письмах К. П. Победоносцева к Е. Ф. Тютчевой от 10 августа 1880 г., с первой строкой «Веленью высшему послушны…» и датой «27 октября 1870 г.». К. В. Пигарев указал, что список сделан с автографа (Лирика II. С. 405). Однако первая строка прочтена была, видимо, неверно (рифма «покорны» — «задорны»).

Печатается по списку, с исправлением первой строки по газ. «Русь».

Датируется 27 октября 1870 г. согласно списку.

В стихотворении речь идет о работе Комитета иностранной цензуры, председателем которого с 1858 г. был Тютчев. Платон Александрович Вакар (1820–1899), в альбом которого было вписано стихотворение, — член Совета главного управления по делам печати, ему посвящено и стих. «Давно известная всем дура…» (см. коммент. С. 592). И. С. Аксаков охарактеризовал работу поэта в Комитете (см. Биогр. С. 274–275): «Можно себе представить, каким воздухом, с назначением Тютчева, повеяло от того учреждения <…>, как ожили, как обрадовались все, кому были дороги ум и знание, — как благодарили они ту власть, которая вверила обязанность председателя такому европейски образованному и благородно-мыслящему человеку, каким был Тютчев. <…> Около Тютчева сгруппировалось вскоре в Комитете несколько молодых людей из числа наших литераторов, между прочим, известные поэты Полонский и Майков». Так отчасти расшифровывается поэтическое «мы» в стихотворении; Вакар, видимо, тоже к ним относился. Аксаков упомянул, «что в начале» «эта деятельность была для русского просвещения и русской печати чрезвычайно благотворна». О работе Тютчева см.: Брискман М. Ф. И. Тютчев в Комитете цензуры иностранной. ЛН. Т. 19–21. 1935. С. 565–578; Пигарев. С. 158–168. О сотрудничестве Тютчева и Майкова в Комитете см.: Касаткина В. Н. «Древнерусский стиль» в романтической лирике Ф. И. Тютчева и А. Н. Майкова (Проблемы развития русской лирической поэзии XVIII–XIX веков. М., 1982. С. 83–92) (В. К.).

«ЧЕМУ БЫ ЖИЗНЬ НАС НИ УЧИЛА…»

Автографы (3) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 10 (три первых строфы), с заглавием «В альбом»; РГАЛИ. Ф. 2567 (Ю. Г. Оксман). Ед. хр. 122. Л. 2–3, с заглавием «А. В. Плетневой»; ИРЛИ. Ф. 137 (К. Р.). № 127, 6-й конверт.

Список Эрн. Ф. Тютчевой — Альбом Тютч. — Бирилевой (с. 250–251), под заглавием: «А. В. Плетневой». Здесь же отдельно представлен и вариант последних двух строф. Под текстом — дата: «1871». Ошибочная датировка (как и в Изд. СПб., 1886) основывается, скорее всего, на времени появления первопечатного текста.

Первая публикация — РВ. 1871, январь. Т. 91. С. 118, с пометой перед текстом, в скобках: «А. В. Пл-вой». Вошло в Изд. СПб., 1886. С. 350–351, с заглавием: «В альбом А. В. Плетневой»; Изд. 1900. С. 346–347, под заглавием: «А. В. Плетневой».

Печатается по тексту РВ, в который Тютчев, как правило, сам отсылал окончательную редакцию стихотворений. См. «Другие редакции и варианты». С. 311*.

В первом автографе отсутствуют строфы 4 и 5, в 3-й строке вариант «Есть неизменчивая сила», позднее — уже в следующем автографе — заменен на «Есть нескудеющая сила».

Главное отличие второго автографа — дополнительная вторая строфа, перешедшая затем в Изд. СПб., 1886 и Изд. 1900:

Нет — то не призрачные тени,

Не мир, лишь видимый во сне,

Оне — превыше всех сомнений —

Уж потому, что то — оне…

По сравнению с опубликованным текстом есть расхождения в 5, 13, 14, 15 и 18-й строках.

Очевидно, что в распоряжении издателей Изд. СПб., 1886 и Изд. 1900 находились автографы. В Изд. 1900 представлены, кроме того, варианты последних двух строф.

Написано в 1870 г., не позднее начала ноября: 12 ноября этого года оно уже было послано М. Ф. Тютчевой-Бирилевой И. С. Аксакову как «последние стихи» поэта. См. ЛН. Т. 19–21. 1935. С. 243.

Посвящено Александре Васильевне Плетневой (1826–1901), урожд. кнж. Щетининой, жене поэта и критика П. А. Плетнева. С А. В. Плетневой Тютчева в последние годы жизни связывали теплые дружеские отношения.

П. Ф. Гриневич полагал, что страдание внушает Тютчеву «почти благоговейное уважение», в нем «прежде и больше всего видит он величие и достоинство человека, превосходство его над окружающим миром неодушевленной природы» (Гриневич П. Ф. Тютчев // Русское богатство. 1903. № 7. С. 23). По мнению критика, «культ страдания» «тесно сплетается у Тютчева с христианским идеалом» (там же).

Д. С. Мережковский считал, что поэт «лепечет мертвыми устами мертвые слова, в которые надо бы верить, если бы верилось» (Мережковский. С. 95).

А. Лаврецкий утверждал, что стихотворение было написано «в религиозном порыве» (Лаврецкий А. Взыскующей благодати (Ф. И. Тютчев: поэт и поэзия) // Слово о культуре. М., 1918. С. 78). Он был убежден, что в «томившуюся душу» Тютчева «как радужный сон», нисходила религия» (там же).

Священник В. Беседа в работе «Религиозные мотивы в поэзии Тютчева»(1915) рассматривает «Чему бы жизнь нас ни учила…»в контексте православного учения: «Божественная правда и милосердие при всемогуществе Божием делают вполне возможным вмешательство Господа Бога в естественное течение судеб для праведного наказания одних и милосердного помилования других. Отсюда вера в чудо, как непосредственное действие Промысла Божия»(Свящ. В. Беседа. Религиозные мотивы и поэзия Тютчева// Странник. Духовный журнал современной жизни, науки и литературы. Пг., 1915. Март. С. 378–394). С евангельским Заветом соотносит стихотворение Тютчева и современный исследователь М. М. Дунаев: «Обладание верою в необходимую горнюю укрепляющую человека силу Тютчев, безусловно, видит доступным лишь тем, кто следует заповедям Христа, — и такое его убеждение было естественным и единственно возможным для христианина. <…> Завершение стихотворения есть неявное цитирование, парафраз слов Спасителя: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15, 13), «…Претерпевший же до конца спасется»(Мф. 10, 22) (Дунаев М. М. Православие и русская литература. Учебное пособие для студентов духовных академий и семинарий. В 5-ти ч. М., 1997. Ч. II. С. 393) (Ю. Р., А. Ш., А. М.).

«ДА, ВЫ СДЕРЖАЛИ ВАШЕ СЛОВО…»

Автографы (5) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 46. Л. 8–8 об.; ИРЛИ. Р. I. Оп. 42. № 20. Л. 32–32 об., с надписью «Князю Горчакову»; Гос. центр. музей муз. культуры им. М. И. Глинки (собрание А. Б. Гольденвейзера) с заглавием: «Князю А. М. Горчакову (по разрешению Черноморского