не оборваться

В задорном натиске своем!..

Да, стенка есть — стена большая,—

И вас не трудно к ней прижать.

Да польза-то для них какая?

Вот, вот что трудно угадать.

Ужасно та стена упруга,

Хоть и гранитная скала, —

Шестую часть земного круга

Она давно уж обошла…

Ее не раз и штурмовали —

Кой-где сорвали камня три,

Но напоследок отступали

С разбитым лбом богатыри…

Стоит она, как и стояла,

Твердыней смотрит боевой:

Она не то чтоб угрожала,

Но… каждый камень в ней живой.

Так пусть же с бешеным напором

Теснят вас немцы и прижмут

К ее бойницам и затворам, —

Посмотрим, что они возьмут!

Как ни бесись вражда слепая,

Как ни грози вам буйство их —

Не выдаст вас стена родная,

Не оттолкнет она своих.

Она расступится пред вами

И, как живой для вас оплот,

Меж вами станет и врагами

И к ним поближе подойдет.

«Напрасный труд — нет, их не вразумишь…»

Напрасный труд — нет, их не вразумишь*.

Чем либеральней, тем они пошлее,

Цивилизация — для них фетиш,

Но недоступна им ее идея.

Как перед ней ни гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы:

В ее глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы.

К портрету государственного канцлера, князя А. М. Горчакова*

В те дни кроваво-роковые*,

Когда, прервав борьбу свою,

В ножны вложила меч Россия —

Свой меч, иззубренный в бою, —

Он Волей призван был верховной

Стоять на страже, — и он стал* —

И бой упорный, бой неровный —

Один — с Европой продолжал.

И вот двенадцать лет уж длится

Упорный поединок тот —

Иноплеменный мир дивится,

Но Русь легко его поймет.

Он, первый, угадал в чем дело, —

И им, впервые, Русский Дух

Союзной силой признан смело —

И вот венец его заслуг.

«Lorsqu’un noble prince, en ces jours de demence»

Lorsqu’un noble prince, en ces jours de démence*,

Decort de sa main le bourreau des Chrétiens, —

Pourrait-on dire encore, ainsi qu’aux temps anciens:

«Honny soit qui mal y pense»?

<См. перевод>*

«Как ни тяжел последний час…»

Как ни тяжел последний час* —

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья, —

Но для души еще страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучшие воспоминанья…

«Свершается заслуженная кара…»

Свершается заслуженная кара*

За тяжкий грех, тысячелетний грех…

Не отвратить, не избежать удара —

И правда Божья видима для всех.

То Божьей правды праведная кара,

И ей в отпор чью помощь ни зови,

Свершится суд… и папская тиара*

В последний раз купается в крови.

А ты — ее носитель неповинный,

Спаси тебя Господь и отрезви —

Молись Ему, чтобы твои седины

Не осквернились в пролитой крови…

По прочтении депеш императорского кабинета, напечатанных в «Journal de St.-Pétersbourg»*

Когда свершится искупленье

И озарится вновь Восток —

О, как поймут тогда значенье

Великодушных этих строк.

Как первый, яркий луч денницы,

Коснувшись их — озолотит

Все эти вещие страницы

И для потомства освятит.

И в излияньи чувств народных —

Как Божья чистая роса —

Племен признательно-свободных

На них затеплится слеза…

Они раскроют для потомства,

Как, сильны верою живой,

Всем видам лжи и вероломства

Отпор мы дали роковой…

На них записана вся повесть

О том, что́ было и что́ есть —

Изобличив Европы совесть,

Они спасли России честь.

«Печати русской доброхоты…»

Печати русской доброхоты*,

Как всеми вами, господа,

Тошнит ее — но вот беда,

Что дело не дойдет до рвоты.

Июнь 1868 г.*

Опять стою я над Невой,

И снова, как в былые годы,

Смотрю и я, как бы живой,

На эти дремлющие воды.

Нет искр в небесной синеве,

Все стихло в бледном обаянье,

Лишь по задумчивой Неве

Струится лунное сиянье.

Во сне ль все это снится мне,

Или гляжу я в самом деле,

На что при этой же луне

С тобой живые мы глядели?

Пожары*

Широко, необозримо,

Грозной тучею сплошной,

Дым за дымом, бездна дыма

Тяготеет над землей.

Мертвый стелется кустарник,

Травы тлятся, не горят,

И сквозит на крае неба

Обожженных елей ряд.

На пожарище печальном

Нет ни искры, дым один, —

Где ж огонь, злой истребитель,

Полномочный властелин?

Лишь украдкой, лишь местами,

Словно красный зверь какой,

Пробираясь меж кустами,

Пробежит огонь живой!

Но когда наступит сумрак,

Дым сольется с темнотой,

Он потешными огнями

Весь осветит лагерь свой.

Пред стихийной вражьей силой

Молча, руки опустя,

Человек стоит уныло,

Беспомощное дитя.

«В небе тают облака…»

В небе тают облака*,

И, лучистая на зное,

В искрах катится река,

Словно зеркало стальное…

Час от часу жар сильней,

Тень ушла к немым дубровам,

И с белеющих полей

Веет запахом медовым.

Чудный день! Пройдут века —

Так же будут, в вечном строе,

Течь и искриться река

И поля дышать на зное.

Михаилу Петровичу Погодину*

Стихов моих вот список безобразный —

Не заглянув в него, дарю им вас,

Не совладал с моею ленью праздной,

Чтобы она хоть вскользь им занялась…

В наш век стихи живут два-три мгновенья,

Родились утром, к вечеру умрут…

О чем же хлопотать? Рука забвенья*

Как раз свершит свой корректурный труд.

Памяти Е. П. Ковалевского*

И вот в рядах отечественной рати

Опять не стало смелого бойца —

Опять вздохнут о горестной утрате

Все честные, все русские сердца.

Душа живая, он необоримо

Всегда себе был верен и везде —

Живое пламя, часто не без дыма

Горевшее в удушливой среде…

Но в правду верил он, и не смущался,

И с пошлостью боролся весь свой век,

Боролся — и ни разу не поддался…

Он на Руси был редкий человек.

И не Руси одной по нем сгрустнется —

Он дорог был и там, в земле чужой, —

И там, где кровь так безотрадно льется,

Почтут его признательной слезой.

Мотив Гейне*

Если смерть есть ночь, если жизнь есть день —

Ах, умаял он, пестрый день, меня!..

И сгущается надо мною тень,

Ко сну клонится голова моя…

Обессиленный, отдаюсь ему…

Но все грезится сквозь немую тьму —

Где-то там, над ней, ясный день блестит

И незримый хор о любви гремит…

«Вы не родились поляком…»

Вы не родились поляком*,

Хоть шляхтич вы по направленью,

А русский вы — сознайтесь в том —

По Третьему лишь отделенью…

Слуга влиятельных господ,

С какой отвагой благородной

Громите речью вы свободной

Всех тех, кому зажали рот!

Недаром вашим вы пером

Аристократии служили —

В какой лакейской изучили

Вы этот рыцарский прием?

«Нет не могу я видеть вас…»

«Нет, не могу я видеть вас*…» —

Так говорил я в самом деле,

И не один, а сотню раз, —

А вы — и верить не хотели.

В одном доносчик мой неправ —

Уж если доносить решился,

Зачем же, речь мою прервав,

Он досказать не потрудился?

И нынче нудит он меня —

Шутник и пошлый и нахальный —

Его затею устраня,

Восстановить мой текст буквальный.

Да, говорил я, и не раз —

То не был случай одинокий —

Мы все не можем видеть вас —

Без той сочувственно-глубокой

Любви сердечной и святой.

С какой — как в этом не сознаться? —

Своею лучшею звездой

Вся Русь привыкла любоваться.

14-ое февраля 1869*

   Великий день Кирилловой кончины —

Каким приветствием сердечным и простым

   Тысячелетней годовщины

   Святую память мы почтим?

Какими этот день запечатлеть словами,

   Как не словами, сказанными им,

Когда, прощаяся и с братом и с друзьями,

Он нехотя свой прах тебе оставил, Рим…

   Причастные его труду

Чрез целый ряд веков, чрез столько поколений,

И мы, и мы его тянули борозду

   Среди соблазнов и сомнений,

И в свой черед, как он, не довершив труда,

И мы с нее сойдем — и словеса святые

Его воспомянув — воскликнем мы тогда:

«Не изменяй себе, великая Россия!

   Не верь, не верь чужим, родимый край,

Их ложной мудрости иль наглым их обманам,

И как святой Кирилл, и ты не покидай

   Великого служения Славянам»…

«Нам не дано предугадать…»

Нам не дано предугадать*,

Как слово наше отзовется, —

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…

«Две силы есть — две роковые силы…»

Две силы есть — две роковые силы*,

Всю жизнь свою у них мы под рукой,

От колыбельных дней и до могилы, —

Одна есть Смерть, другая — Суд людской.

И та и тот равно неотразимы,

И безответственны и тот и та,

Пощады нет, протесты нетерпимы,

Их приговор смыкает всем уста…

Но Смерть честней — чужда лицеприятью,

Не тронута ничем, не смущена,

Смиренную иль ропщущую братью —

Своей косой равняет всех она.

Свет не таков: борьбы, разноголосья —

Ревнивый властелин — не терпит он,

Не косит сплошь, но лучшие колосья

Нередко с корнем вырывает вон.

И горе ей — увы, двойное горе, —

Той гордой силе, гордо-молодой,

Вступающей с решимостью во взоре,

С улыбкой на устах — в неравный бой,

Когда она, при роковом сознанье

Всех прав своих, с отвагой красоты,

Бестрепетно, в каком-то обаянье

Идет сама навстречу клеветы,

Личиною чела не прикрывает,

И не дает принизиться челу,

И с кудрей молодых, как пыль, свевает

Угрозы, брань и страстную хулу, —

Да, горе ей — и чем простосердечней,

Тем кажется виновнее она…

Таков уж свет: он там бесчеловечней,

Где человечно-искренней вина.

11-ое мая 1869*

Нас всех, собравшихся на общий праздник снова,

Учило нынче нас Евангельское Слово

   В своей священной простоте:

«Не утаится Град от зрения людского,

   Стоя на Горней высоте».

Будь это и для нас возвещено не всуе —

   Заветом будь оно и нам —

И мы, великий день здесь братски торжествуя,

Поставим наш союз на высоту такую,

Чтоб всем он виден был — всем братским племенам.

«Как насаждения Петрова…»

Как насаждения Петрова*,

В Екатерининской долине*

Деревья пышно разрослись —

Так насаждаемое ныне,

Здесь русское живое слово

Расти и глубже коренись.

О. И. Орловой-Давыдовой*

Здесь, где дары судьбы освящены душой,

Оправданы благотвореньем,

Невольно человек мирится здесь с судьбой,

Душа сознательно дружится с Провиденьем.

Андрею Николаевичу Муравьеву*

Там, где на высоте обрыва

Воздушно-светозарный храм

Уходит выспрь — очам на диво —

Как бы парящий к небесам,

Где Первозванного Андрея

Еще поднесь сияет крест —

На небе киевском белея,

Святой блюститель этих мест —

К стопам его свою обитель

Благоговейно прислоня,

Живешь ты там — не праздный житель —

На склоне трудового дня.

И кто бы мог, без умиленья,

И ныне не почтить в тебе

Единство жизни и стремленья

И твердость стойкую в борьбе?

Да, много, много испытаний

Ты перенес и одолел…

Живи ж не в суетном сознанье

Заслуг своих и добрых дел —

Но для любви, но для примера,

Да убеждаются тобой,

Что может действенная вера

И мысли неизменной строй.

В деревне*

Что за отчаянные крики,

И гам, и трепетанье крыл?

Кто этот гвалт безумно-дикий

Так неуместно возбудил?

Ручных гусей и уток стая

Вдруг одичала и летит,

Летит — куда, сама не зная,

И как шальная голосит.

Какой внезапною тревогой

Звучат все эти голоса!

Не пес, а бес четвероногий,

Бес, обернувшийся во пса,

В порыве буйства, для забавы,

Самоуверенный нахал,

Смутил покой их величавый

И их размыкал, разогнал!

И словно сам он, вслед за ними,

Для довершения обид,

С своими нервами стальными,

На воздух взвившись, полетит!

Какой же смысл в движеньи этом?

Зачем вся эта трата сил?

Зачем испуг таким полетом

Гусей и уток окрылил?

Да, тут есть цель! В ленивом стаде

Замечен страшный был застой,

И нужен стал, прогресса ради,

Внезапный натиск роковой, —

И вот благое провиденье

С цепи спустило сорванца,

Чтоб крыл своих предназначенье

Не позабыть им до конца.

Так современных проявлений

Смысл иногда и бестолков, —

Но тот же современный гений

Всегда их выяснить готов.

Иной — ты скажешь — просто лает,

А он свершает высший долг, —

Он, осмысляя, развивает

Утиный и гусиный толк!

Чехам от московских славян*

На ваши, братья, празднества́*,

Навстречу вашим ликованьям,

Навстречу вам идет Москва

С благоговейным упованьем.

В среду восторженных тревог,

В разгар великого волненья,

Приносит вам она залог,

Залог любви и единенья.

Примите же из рук ея

То, что́ и вашим прежде было,

Что́ старочешская семья*

Такой ценой себе купила,

Такою страшною ценой,

Что память эта и поныне —

И вашей лучшею святыней,

И вашей жизненной струей.

Примите Чашу! Всем звездой

В ночи судеб она светила

И вашу немощь возносила

Над человеческой средой.

О, вспомните, каким она

Была вам знаменьем любимым,

И что в костре неугасимом

Она для вас обретена.

И этой-то великой мзды,

Отцов великих достоянья,

За все их тяжкие труды,

За все их жертвы и страданья,

Себя лишать даете вы

Иноплеменной дерзкой ложью*,

Даете ей срамить, увы,

И честь отцов и правду Божью.

И долго ль, долго ль этот плен,

Из всех