еще прежде, чем успевают узнать нравы и обычаи земли нашей. Еще недавно один из них, издавший свои записки с тем именно, чтобы показать Европе с дурной стороны Россию, не мог скрыть изумления своего при виде простых обитателей деревенских изб наших. Как пораженный, останавливался он перед нашими маститыми беловласыми старцами, сидящими у порогов изб своих, которые казались ему величавыми патриархами древних библейских времен. Не один раз сознался он, что нигде в других землях Европы, где ни путешествовал он, не представлялся ему образ человека в таком величии, близком к патриархально-библейскому. И эту мысль повторил он несколько раз на страницах своей растворенной ненавистью к нам книги» (Гоголь. С. 181).

Она заняла только кромку мира, уготованного ей Провидением… — Здесь Тютчев вновь подчеркивает провиденциальный характер истории.

Вот почему эта Империя, несмотря на величие своего основного начала, постоянно оставалась в состоянии эскиза… — Об «эскизности» «первой» (Византийской) империи, которую должна продолжить и восполнить Россия, см. коммент. к ст. «Россия и Германия». С. 276–277*.

…в 1462 году, великий Иван III вступил на престол в Москве. — Подчеркивается роль вел. кн. Московского и всея Руси Ивана III в укреплении единодержавия и в завершении объединения русских земель в большое и сильное государство, которое осознавало себя как наследника Византийской империи и столица которого вскоре станет восприниматься как Третий Рим. Историк С. М. Соловьев писал: «…державы Западной Европы узнают, что на северо-востоке существует обширное, самостоятельное Русское государство кроме той Руси, которая подчинена польским королям, и начинают отправлять в Москву послов, чтобы познакомиться с новым государством ‹…› Иоанну III принадлежит почетное место среди собирателей Русской земли, среди образователей Московского государства; Иоанну III принадлежит честь за то, что он умел пользоваться своими средствами и счастливыми обстоятельствами, в которых находился во все продолжение жизни» (Соловьев С. М. Соч. Кн. III. Т. 5–6. С. 8–9).

…теперь же стремится подорвать основания этой Церкви философской проповедью. — Возможно, Тютчев имеет в виду сочинения французского политического деятеля и католического мыслителя Ж. де Местра, критически относившегося к православной конфессии и провозглашавшего теократию римского папы высшим выражением божественной монархической власти, или популярные во Франции 1830–1840 гг. проповеди аббата Ф. де Ламенне и А. Лакордера, пытавшихся соединить традиционное христианство с социалистическими идеями и пролетарскими требованиями и тем самым подрывавших его основания. П. В. Анненков упоминает о близком к христианскому социализму «новом проповеднике г. Шателе, который воспевает хвалы даже автору “Орлеанской девственницы”» (Анненков П. В. Парижские письма. С. 63). Подразумевается также религиозно-культурная экспансия европейских стран на Востоке (см. коммент. С. 304*). В более широком и глубоком плане (не политическом и идеологическом, а онтологическом и историософском) соотношение между Откровением и философией оценено Тютчевым в его принципиальном возражении Ф. В. Шеллингу (см. коммент. к трактату «Россия и Запад». С. 415–416*).

…он стремится подстрекать и покровительствовать там созданию малых незаконнорожденных народностей… — Тютчев полагал, что дробление, поддержка или, напротив, осуждение тех или иных национально-освободительных движений среди славянских народов, тяготевших к России, является составной частью политики западных государства в их достижении собственных целей и выгод.

Происходившее недавно в Греции… — Имеется в виду восстание греческого населения против правления немцев-католиков (в 1832 г. сын баварского императора Людвига I Оттон I занял греческий престол по соглашению европейских государств). Оно в известной мере инициировалось Англией, стремившейся обеспечить за собой преобладающее влияние в Греции, вопреки намерениям двух других ее «держав-покровительниц» — Франции и России. Тем не менее в подготовке договора участвовали представители как «английской», так и «французской» и «русской» партий, а также патриотически настроенные офицеры. Народный бунт в Афинах усиливался, грозя уже самому существованию монархии в Греции. Оттон I вынужден был пойти на уступки восставшим, требовавшим конституционных изменений — создания временного правительства, увольнения иностранцев с государственной службы и т. д., что встретило одобрение иностранных посланников в Греции и их правительств. Лишь Николай I как последовательный приверженец монархического принципа и антиконституционалист выразил возмущение лояльным отношением к бунтовщикам своего посланника Г. А. Катакази и приказал отозвать его. Смягчить недовольство царя пытался К. В. Нессельроде, убеждавший его, что новое правительство тесно связано с духовными, историческими, политическими принципами самодержавной России, с религиозным и нравственным началами, объединяющими русский и греческий народы: хотя революционная группа «подняла мятеж для получения конституции, она очень далека от того, чтобы быть преданной конституционным теориям в том значении, которое им придают во Франции и в Англии, и очевидно, что по существу она хотела действовать в интересах православной религии, столь неблагоразумно пренебрегаемой королем Оттоном» (цит. по: Международные отношения на Балканах. 1830–1856 гг. М., 1990. С. 109). Тютчев надеялся, что действия в интересах православной религии позволят, как он пишет далее, укрепить духовную связь между «маленькой страной и великим целым».

Мы чересчур походили на учеников… — Подразумевается постоянная оглядка на Европу и западническая подражательность, сопутствовавшие русской истории и политике, общественной и культурной деятельности. Именно такое «ученичество» мешало, по мнению Тютчева, постигать двойной принцип (христианско-державный) исторического существования России, который он называет выше. В ст. «Мнение русских об иностранцах», сочувственно воспринятой поэтом, А. С. Хомяков подчеркивал, что «при нашей ученической зависимости от западного мира мы только и можем позволить себе поверхностную поверку его частных выводов и никогда не можем осмелиться подвергнуть строгому допросу общие начала или основы его систем» (Хомяков 1988. С. 107). Тютчев в своих политических статьях стремится как раз преодолеть подобную зависимость и на почве конкретных событий и фактов выделить «общие начала» западного мира.

…в абсурдном и тем не менее всеобщем мнении, признающем и даже преувеличивающем нашу материальную силу и вместе с тем сомневающемся в том, что такое могущество одушевлено нравственной и самобытной исторической жизнью. — См. коммент. С. 293*.

…Империя ‹…› оказывающаяся единственной выразительницей двух необъятных явлений: судеб целого племени и лучшей, самой неповрежденной и здоровой половины Христианской Церкви. — Тютчев неоднократно подчеркивает онтологические и исторические «преимущества» (ими можно при должном их осознании воспользоваться или, напротив, не воспользоваться) связи славянских народов (прежде всего русского) с «лучшим», неискаженным и неразвращенным христианством в православии.

…современное поколение так заблудилось в тени горы, что с трудом различает ее вершину?.. — Ср. аналогичный образ горы применительно к России (коммент. к ст. «Россия и Германия». С. 250*), историческое величие и значение которой, по мнению Тютчева, недопонимают ее «торопливые» защитники от инвектив книги А. де Кюстина «Россия в 1839 году».

Не должны ли мы сами положить конец такому положению дел? — Тютчев был сторонником более активной политики в нейтрализации антирусской пропаганды и поиске на Западе интеллектуальных сил, симпатизировавших России и способных достойно освещать ее интересы в заграничной печати. В этом он отличался от Николая I, склонявшегося к действию по принципу: «собака лает, а караван идет».

…о недавнем прискорбном и скандальном отступничестве… — Можно предположить, что речь идет о тайном переходе в 1842 г. в католичество И. С. Гагарина, приятеля и сослуживца Тютчева по дипломатическому представительству в Мюнхене, и принятой им на себя миссии. «Гагарин считал своей миссией “обращение в истинную веру не только России, но и всех славянских стран, все еще пребывающих в схизме”, что и было им изложено в сочинении, написанном при вступлении в 1842 г. в орден иезуитов» (Дмитриева Е. Е. Обращения в католичество в России в XIX в. // Мировое Древо. М., 1996. Вып. 4. С. 93).

…в состоянии раздробленности существующих в Европе мнений и интересов… — Т. е. монархических, республиканских, демократических, социалистических, коммунистических, гуманистических и т. д. «мнений» и разнообразных противоборствующих политических и экономических «интересов» в Европе.

Не раз люди выдающиеся ‹…› давали мне недвусмысленные знаки своей доброй воли и благосклонного отношения к нам. — К числу таких людей Тютчев мог относить известного немецкого профессора-эллиниста Ф. Тирша, выступавшего с грекофильскими и прорусскими статьями в AZ, или мюнхенского востоковеда Я. Ф. Фалльмерайера (см. коммент. к трактату «Россия и Запад». С. 445–447*). А. И. Тургенев в письме от 9 августа 1842 г. сообщал брату о своем разговоре с Тютчевым: «…он много рассказывал мне о некоем Фалльмерайере, бывшем мюнхенском профессоре, который, говорят, является русским шпионом и о котором передавали мне в Киссингене как о человеке, способном служить нашим интересам в немецких газетах, но чьими услугами Россия не пользуется» (цит. по: НЛО. 1992. № 1. С. 93).

…истинно полезным было бы ‹…› обосноваться в самой уважаемой газете Германии, иметь в ней авторитетных и серьезных посредников… — Имеется в виду AZ. По словам Тютчева (в передаче А. И. Тургенева в письме брату от 7 июля 1842 г.), эта газета «охотно вошла бы в отношения с нами; она это много раз предлагала и даже сулила деньги тем, кто станет писать для нее о России, но тогда наше министерство [иностранных дел] кобенилось: с презрением отвергло предложение, говоря, что ему дела нет до того, что говорят или пишут немецкие журналисты о России» (там же).

…на местах будет находиться умный человек… — Таким человеком (с соответствующими полномочиями и функциями) Тютчев видел самого себя.

Если эта идея будет принята благосклонно… — О благосклонной реакции Николая I см. коммент. С. 288*.

РОССИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ

Автограф неизвестен. Возможно, его не существовало вообще, поскольку «записка» была продиктована Тютчевым жене (см. ниже).

Списки — Эрн. Ф. Тютчевой с заголовком «La Révolution et la Russie» — РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 13. Л. 1-40. В конце первого — подпись рукою Д. И. Сушковой «Théodore Tutchev», а в начале второго рукою К. Пфеффеля надписано: «1848. Mémoire de Tutchev» («1848. Записка Тютчева»). Писарская копия без подписи и заглавия — в архиве Н. К. Шильдера (РНБ. Ф. 859. К. 30. Ед. хр. 12. Л. 1-10). Писарский экземпляр — архив Вяземских (РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 1118. Л. 28–37). Перед первым абзацем отмечено рукою П. А. Вяземского: «Писано Тютчевым 1848, после февральской революции».

Первая публикация — Mémoire présenté à l’Empereur Nicolas depuis la Révolution de février par un Russe, employé supérieur des affaires étrangères // P. de B‹ourgoing›. Politique et moyens d’action de la Russie, impartialement appréciés. P., 1849.

На фр. яз. под заглавием «La Russie et la Révolution» (в плане трактата «Россия и Запад» на месте 8-й главы тот же заголовок) с указанием имени автора и впервые в рус. переводе напечатано в РА. 1873. № 5. С. 895–912; 912–931. Публикация легла в основу Изд. СПб., 1886. С. 442–460 и 529–545; Изд.