как порождение произвола и как мать революции ‹…› утрачивается нечто очень важное — подлинное понимание церкви ‹…› Нам всегда казалось, что упорство в расколе имеет своей настоящей причиной отклонение от истинной идеи церкви: легко определить, что подобное отклонение нашло свое наиболее сильное выражение в записке Тютчева» (там же. С. 246–247). Данный вывод показывает, сколь устойчивым в процессе полемики оставалось неадекватное истолкование тютчевской логики, поскольку именно «подлинное понимание церкви» и связанных с ним онтологических, догматических, историософских, антропологических, духовных, нравственных вопросов составляет, как и у А. С. Хомякова, фундамент его мысли, определяющий социально-политические построения. Перестановка «базиса» и «надстройки» и преувеличенное внимание ко второй без учета (и в ущерб) первого и приводила немецкого обозревателя (как и П. С. Лоранси, и И. С. Гагарина) к подобным умозаключениям. «Это, насколько удалось установить, — отмечает Р. Лэйн, — последний значительный отклик на тютчевскую статью о папстве. В 1862 г. еще раз ополчится против нее неистощимый Лоранси в книге “Le Pape et le Czar” (“Папа и царь”). В 1863 г. лондонский “The Times” назовет Тютчева “московским Ювеналом”. Двумя днями позже это будет подхвачено Герценом в его статье с нападками на стихотворение Тютчева “Его светлости князю А. А. Суворову”. В 1864 г. отзовется на “Папство…” немецкий публицист А. Пихлер. В 1867 г. польский журналист Ю. Клячко вспомнит о резонансе, вызванном в свое время этой статьей. Он охарактеризует Тютчева как “любопытный тип представителя русского общества”, “московского Исайю”. В 1873 г. Л. Боре упомянет о газетной шумихе, связанной с “Папством…”, и процитирует несколько строк из “России и Революции”, назвав их “замечательными во всех отношениях”. Но к этому времени политические статьи Тютчева уже теряют остроту злободневности и становятся достоянием истории» (там же. С. 247).

…неумолимой логике, вносимой Богом, как тайное правосудие, в события сего мира. — Убеждение Тютчева в том, что в исторических событиях и эмпирической жизни сокрыта высшая божественная зависимость и упорядоченность, не раз выражалось в его стихах: «Мы ждем и верим Провиденью — / Ему известны день и час…» («Славянам», 1867); «По Всемогущему призыву / Свет отделяется от тьмы…» («Ю. Ф. Абазе», 1869) и т. д. Следовательно, истинное призвание человека и народа заключается в том, чтобы идти к «таинственной мете», постичь «правду Бога», обрести высшее сознание «путей небесных» (стих. «Как дочь родную на закланье…», 1831; «Неман», 1853; «Хотя б она сошла с лица земного…», 1866 и др.). В противном случае богоотступничество само в себе несет наказание, рано или поздно, всем ходом истории и внутренней логикой событий «свершается заслуженная кара за тяжкий грех, тысячелетний грех…» («Свершается заслуженная кара…», 1867). Вместе с тем, по свидетельству дочери Анны Федоровны, Тютчев иногда выражал сомнение в провиденциальном характере истории, заявляя в отчаянии, что «мир движется идеями и произволом людей», т. е. столь губительным и неприемлемым для него «самовластием человеческого я». В возражении А. Ф. Тютчевой на эти сомнения угадывается ее влияние на обозначенные выше убеждения отца: «Но когда знаешь, что Провидение не только поэтическая метафора, начинаешь понимать, что все на свете имеет скрытую причину и цель» (ЛН-2. С. 265). Такое понимание неоднократно подчеркивается Тютчевым. Поэтому представляется неправомерным чересчур однозначное акцентирование в его мировоззрении идеи всемогущего античного Рока: «Тютчевское ощущение бытия человека — и личного, и исторического — трагично. Человек обречен и в более широком плане (как бы ни определить тяготеющую над ним силу: Рок, Всеобщая Необходимость или иногда у Тютчева даже Всеобщее Бессмыслие), и в более узком, личном (судьба, жребий отдельного человека)» (Петрова И. В. Мир, общество, человек в лирике Тютчева // ЛН-1. С. 45). На самом деле языческое понимание Судьбы не перевешивает в творчестве Тютчева христианских представлений о Божественном Промысле. К тому же, вырастая из юношеского «горацианства», поэт все более критически относился к «мысли греков» («история ошибок и неудачных попыток стать в области мышления на почву твердую») и противопоставлял «христианскую цивилизацию» «римскому варварству». П. Я. Чаадаев в «Философических письмах» подверг уничтожающей критике античное мировоззрение и его носителей как «страну обольщения и ошибок, откуда гений обмана так долго распространял по всей земле соблазн и ложь» (см. об этом: Тарасов Б. Н. Цена веков // Чаадаев П. Я. Цена веков. М., 1991. С. 15–17).

Глубокий и непримиримый раскол, веками подтачивающий Запад… — Подразумевается борьба между первосвященниками и императорами, католицизмом и протестантизмом, христианством и революцией.

…свершившимся на наших глазах в Риме… — Речь идет о революционных событиях 1848–1849 гг. в Италии и о двусмысленной роли в них католического духовенства и римского первосвященника.

…кроме разве что Англии… — Имеется в виду одно из направлений в протестантизме Англии — англиканство, зародившееся в период Реформации после разрыва местной католической церкви с Римом и сложившееся как «средний путь» между римским католицизмом и континентальным протестантизмом во время царствования королевы Елизаветы I (вторая пол. XVI в.). В области догматики и обряда в англиканстве существовало определенное размежевание между «высокой» (близкой к католицизму) и «низкой» (сугубо протестантской) церковью. Именно в среде «высокой» церкви в 30-40-х гг. XIX в. наблюдались известный подъем и особая активность англиканских богословов (Э. Пьюзи, Дж. Ньюмен, Г. Мэннинг, Дж. Кэбл и др.), вошедших в так называемое Оксфордское движение.

…идолопоклонство западных людей перед всем, что является формой, формулой и политическим механизмом. — Это идолопоклонство, «последнюю религию Запада», Тютчев выводит из более фундаментального, связанного с революционным принципом «самовластия человеческого я» и вытекающими из него глобальными рационалистическими и индивидуалистическими тенденциями. В этом плане Тютчев опять-таки обнаруживает типологическое единство с теми русскими писателями и мыслителями, кто был озабочен духовным оскудением человека в ходе исторического развития отмеченных идолопоклонств. «Весь частный и общественный быт Запада основывается на понятии о индивидуальной, отдельной независимости, предполагающей индивидуальную изолированность. Оттуда святость внешних формальных отношений, святость собственности и условных постановлений важнее личности» (Киреевский. С. 147). Достоевский оценивал условные политические и общественные механизмы как несвятые святыни, законнический формализм которых скрывает и тем самим еще более укрепляет эгоистическую природу индивида, «съедая» все, что не вмещается в его рамки и относится к высшим, созидающим личность, началам (любовь, совесть, милосердие, благородство, справедливость, честь, достоинство и т. п.). По убеждению Тютчева, именно нравственная ослабленность и духовная необеспеченность либеральных и полулиберальных установлений, их замаскированное произрастание из темных корней эгоцентризма и открывают широкие двери, как он пишет далее, для быстрых захватов революции.

…выступает, подобно солнцу, промыслительная логика, управляющая силой внутреннего закона событиями мира. — Ср. также уподобление солнцу промыслительной логики в стих. «Песнь Радости» (Из Шиллера) (1823): «… Великий Бог! Жизнь миров и душ светило!». Это уподобление восходит к «Солнцу правды» в тропаре «Рождество Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа».

Скоро исполнится восемь веков с того дня, как Рим разорвал последнее звено, связывавшее его с православным преданием вселенской Церкви. — Имеется в виду 1054 г., когда произошло окончательное разделение между Западной и Восточной Церквами.

Догматические различия, отделяющие Рим от православной Церкви, известны всем. — Тютчев имеет в виду прежде всего filioque — букв. «и от сына» (лат.). Сформулированное впервые на Толедском церковном соборе в 589 г. добавление к христианскому Символу веры, согласно которому Святой Дух исходит от Бога Отца. Добавление же заключалось в утверждении, что Святой Дух исходит не только от Бога Отца, но и от Бога Сына. Православная Церковь не приняла этого добавления, что явилось одним из поводов к разделению в 1054 г. христианства на западное и восточное. Среди других догматических различий следует отметить положения о неприкосновенности греха к природе Богоматери, а также о главенстве папы (впоследствии и его непогрешимости) в Церкви Христа. Среди отличительных особенностей католического учения необходимо подчеркнуть его своеобразное пелагианство (Пелагий — британский монах IV–V вв., утверждавший, что человек может самостоятельным усилием восходить до Бога), в котором умалялась роль Спасителя и Благодати и преувеличивались возможности и заслуги изначально испорченного первородным грехом человека. Этот антропоцентрический крен и приводил (о чем пишет далее Тютчев) к пониманию Царства Христова как царства мира сего. Политико-государственные притязания пап со всеми их злоупотреблениями, чересчур мирские устремления в некоторых монашеских орденах, применение юридического взгляда на отношение человека к Богу и т. п. превращали Церковь в «слишком человеческий» институт.

…Церковь Одна… — Этими словами называется и богословское сочинение А. С. Хомякова, которое вместе с его ответом П. С. Лоранси в связи со ст. «Римский вопрос» могло бы пояснить мысль Тютчева. Речь идет о Вселенской Церкви любви, свободы и истины во главе с Иисусом Христом, которая только в отношении к человеку делится на видимую и невидимую, а в историческом плане (после многих расколов и отпадений) сохраняет верность своим догматам на православном Востоке. Когда же исчезнут ложные учения и ереси, тогда отпадет необходимость в наименовании «православной», ибо не будет неистинного христианства. «Церковь называется единою, святою, соборною (католическою и вселенскою), апостольскою, потому что она едина и свята, потому что она принадлежит всему миру, а не какой-нибудь местности, потому что ею святятся все человечество и вся земля, а не один какой-нибудь народ или одна страна, потому что сущность ее состоит в согласии и в единстве духа и жизни всех ее членов, по всей земле признающих ее, потому, наконец, что в Писании и учении апостольском содержится вся полнота ее веры, ее упований и ее любви» (Хомяков 1994. С. 7).

…пропасти ‹…› между двумя мирами, между двумя ‹…› человечествами, пошедшими под двумя разными знаменами. — Имеется в виду глубинное различие в историческом развитии России и Запада, обусловленное разделением христианства на православное и католическое.

Иисус Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего». — В этих словах Иисуса Христа, обращенных к Понтию Пилату (Ин. 18, 36), выражено противоположное всяким «гуманизирующим» и «адаптирующим» представлениям понимание христианства, которое уточнено в Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут…» (Мф. 6, 19–20). По убеждению Тютчева, перенесение центра тяжести с «сокровищ на небе» на «сокровища на земле» склоняет историю на путь гибельного антропоцентризма с его разнообразными иллюзиями и злоупотреблениями, конкретные проявления которых он отмечает в своей статье.

А между этими двумя смыслами лежит расстояние, отделяющее божественное от человеческого. — Тема соотношения «божественного» и «человеческого», «сверхъестественного» и «естественного» начал в природе и истории