bien, voilà donc le mariage d’Anna, ce mariage, objet de si longues préoccupations, — le voilà donc passé à l’état de fait accompli…* Comme tout ce qui se dilate si démesurément par la pensée, soit comme attente, soit plus tard comme souvenir, tient peu de place dans la réalité! — Ce matin, à 9 heures, je me suis rendu chez les Сушков où j’ai trouvé déjà tout le monde sur pied et sous les armes. Anna venait d’achever sa toilette et avait déjà dans les cheveux cette fleur d’oranger qui a si fort tardé à s’épanouir… Encore une fois, je me suis vu tenant dans les mains une image, comme tous les pères passés, présents et à venir en pareille occurrence, et ne demandant pas mieux que de m’acquitter de mon emploi avec conviction, tout comme l’année dernière*. — Puis j’ai accompagné Anna chez ma pauvre vieille mère — qui m’a étonné et touché par le reste de vie qui s’est fait jour en elle au moment où elle l’a bénie avec la fameuse image de sa Vierge de Kazan. C’était bien là un des derniers jets de la lampe qui va s’éteindre… Puis nous nous sommes rendus à la chapelle, Anna avec ma sœur dans une voiture, moi les suivant tout seul dans une autre et le reste à l’avenant… La messe a commencé aussitôt notre arrivée. Dans la chapelle qui est fort jolie il n’y avait pas plus de vingt personnes… C’était simple, convenable et recueilli… Pendant la cérémonie du mariage ma pensée allait continuellement du moment présent à mes souvenirs de l’année dernière… Quand on a eu mis les couronnes sur la tête des mariés, l’excellent Аксаков, avec son énorme couronne plantée à cru sur sa tête, m’a vaguement rappelé les figures en bois peint, représentant l’Empereur Charlemagne. Il a dit les paroles sacramentelles avec beaucoup de conviction — et je suppose, ou plutôt je suis certain, que l’esprit molesté d’Anna va enfin trouver aussi son assiette. — Après la cérémonie finie et le feu croisé des félicitations et des embrassements épuisé, on s’est rendu à la maison des Аксаков, moi dans la voiture d’Antoinette, et chemin faisant nous n’avons pas manqué de faire des retours mélancoliques sur la pauvre Daria.
Un déjeuner copieux et tout à fait inopportun nous attendait dans la famille Аксаков, braves et excellents gens, et qui, grâces à leur illustration littéraire, se trouve être un peu la famille de tout le monde. C’est ce que j’ai dit à la vieille*, lui rappelant le souvenir de son défunt mari qui manquait essentiellement à la fête. Puis j’ai demandé la permission de me soustraire au déjeuner, attendu que depuis le matin je me sentais très positivement et très désagréablement souffrant… Jean, qui rentre à l’instant, m’assure qu’il m’a surabondamment remplacé au déjeuner. — Il commence à faire nuit et je suis obligé de cesser. Je sens le même crépuscule dans tout mon être et toutes les impressions du dehors ne m’arrivent que comme les sons d’une musique qui s’éloigne. Bien ou mal, je sens que j’ai assez vécu — comme je sens qu’au moment de m’en aller tu es la seule réalité vivante dont j’aurai à prendre congé!
Москва. Среда. 12 января 1866
Итак, свадьба Анны, эта свадьба, из-за которой было столько волнений, стала, наконец, свершившимся фактом…* Как же мало места занимает в реальности все, что разрастается в мыслях до невероятных размеров, будь то в предвкушении или позже в воспоминаниях! — Сегодня утром, в 9 часов, я отправился к Сушковым, где нашел всех уже на ногах и во всеоружии. Анна только что окончила свой туалет, и в волосах у нее уже была веточка флердоранжа, столь медлившего распуститься… Еще раз мне пришлось, как в подобных обстоятельствах всем отцам — давно ушедшим, настоящим и будущим, держать в руках образ, стараясь с такой же убежденностью исполнить свою роль, как и в прошлом году*. — Затем я проводил Анну к моей бедной старой матери, которая удивила и тронула меня остатком жизненной силы, проявившейся в ней в ту минуту, когда она благословляла ее своей иконой знаменитой Казанской Божией матери. Это была одна из последних вспышек лампады, которая скоро угаснет… Затем мы отправились в церковь: Анна в одной карете с моей сестрой, я сам по себе следовал за ними в другой, и остальные за нами, как полагается… Обедня началась тотчас по нашем приезде. В очень хорошенькой маленькой церкви собралось не более двадцати человек… Было просто, достойно, сосредоточенно… Во время церемонии венчания мысль моя постоянно переносилась от настоящей минуты к прошлогодним воспоминаниям… Когда возложили венцы на головы брачущихся, милейший Аксаков в своем огромном венце, надвинутом на лоб, смутно напомнил мне раскрашенные деревянные фигуры, изображающие императора Карла Великого. Он произнес установленные обрядом слова с большой убежденностью, — и я полагаю, или, вернее, уверен, что беспокойный дух Анны найдет, наконец, свою тихую пристань. — По окончании церемонии, после того как иссяк перекрестный огонь поздравлений и объятий, все направились к Аксаковым, я — в карете Антуанетты, и по дороге мы не преминули обменяться грустными мыслями о бедной Дарье.
Обильный и совершенно несвоевременный обед ожидал нас в семье Аксаковых, славных и добрейших людей, у которых, благодаря их литературной известности, все чувствуют себя, как в своей семье. Это я и сказал старушке*, напомнив ей о ее покойном муже, которого очень недоставало на этом торжестве. Затем я попросил позволения уклониться от трапезы, ибо с утра испытывал весьма определенное и весьма неприятное ощущение нездоровья… Иван, только что вернувшийся, уверяет, что он более чем преуспел в стараниях заменить меня за столом. — Начинает смеркаться, и я вынужден кончить. Я ощущаю те же сумерки во всем моем существе, и все впечатления извне доходят до меня подобно звукам удаляющейся музыки. Хорошо или плохо, но я чувствую, что достаточно пожил, — равно как чувствую, что в минуту моего ухода ты будешь единственной живой реальностью, с которой мне придется распроститься!
Георгиевской М. А., 2 февраля 1866*
64. М. А. ГЕОРГИЕВСКОЙ 2 февраля 1866 г. Петербург
Петерб<ург>. Середа. 2 февраля
Благодарю вас, милая Marie, за письмо. Вы, конечно, догадались, почему я замедлил ответ. — Письмо ваше пришло в самый разгар событий. Прошлое воскресенье, т. е. 30 генваря, Marie Бирилева в семь часов вечера родила дочь* — и, кажется, благополучно. По крайней мере до сих пор состояние ее удовлетворительное. Но сегодня только еще третий день, и я знаю по опыту, как в подобных случаях следует остерегаться слишком рано торжествовать победу. Что усилило тревогу, неразлучную с подобным происшествием, это то, что за два дня до оного бедный Бирилев испытал, весьма неожиданно, два довольно сильные припадка, свидетельствующие о неослабном, вопреки всем лекарствам, продолжении болезни. Теперь он опять поправился — и возвратился, по-видимому, в свое прежнее положение. Но повторение припадков, без всякой осязаемой причины, все-таки весьма не отрадно…
Все эти известия — хорошие и дурные — передайте милой нашей Анне Алексеевне*, на которую, как вы видите, я торжественно предъявляю свою долю права. Впрочем, и то сказать, такая симпатичная натура, какова она — всем сродни…
Отчего вы сомневаетесь в моем приезде в Москву будущей весною? Я, по крайней мере, не сомневаюсь.
Касательно дел ваших я преисполнен какого-то смутного усердия, которое меня просто бесит своею бесплодностию. Мне кажется, что другой на моем месте давно бы что-нибудь придумал и устроил… Я говорил с Деляновым о слухах, сообщенных мне вами по поводу Вышнеградского*. Он им плохо верит… От оседланного дурака трудно ожидать, чтобы он сам собою сбросил седока…
Здесь после сенатск<ого> выговора двум одесским гласным*, о котором, как слышно, уже сожалеют — ничего нового, годного для сообщения, не имеется, — следственно я и заключу на этот раз письмо заявлением, далеко не новым — каким бы вы думали?
Детей обнимаю. Ал<ександру> Ив<анычу> мой усердный поклон.
Ф. Т.
Георгиевскому А. И., 15 февраля 1866*
65. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 15 февраля 1866 г. Петербург
С.-Петербург. 15 февраля <18>66
На этот раз к вам обращаюсь с письмом моим, друг мой Александр Иваныч. — Прежде всего поговорим о ваших личных интересах и отношениях*. Делянов обещал мне положительно при первом свидании с Свечиным расспросить его касательно предполагаемых изменений в управлении здешних женских гимназий и хлопотать за вас, если представится к этому случай… Делянов поручил мне даже передать вам уверение, что он имеет вас постоянно в виду и не упустит первой возможности, которая представится для определения вашего на такое место, которое было бы достойно вас. Он вообще чрезвычайно хорошо расположен к вам, и вы можете на него рассчитывать… Мне кажется, что не худо бы было, если бы вы написали к нему несколько строк и собственноручно заявили бы, чего вы желаете…
Теперь перейдем от частного к общему… Здесь уже знают о положительном отказе графа Фландрского, и вчера уже отправлены были кн. Горчак<овым> инструкции его по делу совершившегося переворота в Княжествах*. Вот наш взгляд на теперешнее положение дела.
Мы, разумеется, будем решительно противудействовать всякой иностр<анной> кандидатуре, которой, впрочем, кроме Франции, никто и не желает — да и осуществление которой не представляет вероятия, потому что трудно же будет какому-либо члену из царствующих в Европе домов решиться сделаться вассалом Оттоманской Порты. А признать за Княжествами самостоятельное политическое существование — это значило бы приступить к окончательному разделу Турции, на что никто не отважится*. — Раз же устранив иностр<анную> кандидатуру, можно рассчитывать, что сила естественных стремлений возьмет верх над искусственными комбинациями и приведет к разъединению обоих Княж<еств>, каковой исход есть единственно согласный с нашими существенными интересами… Мы не имеем никакого повода созидать на Востоке искусственные политические самостоятельности и скреплять чуждыми нам династическими интересами. Это было бы столько же противно истории, сколько и России. Для органического строя всей этой области православного Востока, или, лучше сказать, всей Восточной Европы, пора бы наконец понять, хоть нам по крайней мере, что тут места нет отдельным державствам, как в Западной Европе, — что для всех этих земель и племен нет и быть не может законной верховной власти вне России, вне русского единодержавия, и что всякая попытка созидать там какие бы
