и дневники, рукописи, вообще все, написанное рукой по бумаге, на границе часто отбирают, и потому все самое важное надо доверить только своей памяти. Естественно, для Ефима это не представляло никакого труда. Таким образом, оказалось в нашем распоряжении несколько нитей, ведущих к верующим и доброжелательным людям, для которых отец Михаил большой авторитет. Ефим сказал, что у него никогда не было такого прекрасного собеседника, и сожалел, что общение их всегда было эпизодическим.

Всё, что отец Михаил нам предсказывал, в точности исполняется. Начиная от православных братьев, которые встретили Ефима совсем не ласково.

Русская Православная церковь владеет в Израиле многими храмами, несколькими монастырями и, соответственно, землями. Имеется своё представительство и у Русской Зарубежной церкви, и вообще, многие христианские конфессии имеют на Святой Земле свои храмы, монастыри — словом, собственность.

Ефим пришёл в Московскую патриархию с письмом от своего настоятеля к одному высокопоставленному церковному лицу, но оказалось, что тот отозван, и тогда он пошёл к другому, который его заменил. Тот ознакомился с посланием, был очень сух и сказал, что вакансий никаких нет и что поставляются священники из Москвы. Замечу от себя: всем известная деталь, что, конечно же, с благословения КГБ! И Ефим ему не пригоден. Впрочем, велел оставить в канцелярии прошение.

Зато один из тех заочных знакомых о. Михаила, которых он рекомендовал, сразу же отозвался на нашу открыточку — позвонил, пригласил в гости. Речь идёт об отце Даниэле Штайне, католическом священнике из Хайфы, но пока мы до него ещё не добрались.

На будущей неделе я собираюсь навестить матушку Иоанну, тоже по рекомендации отца Михаила. Мне кажется, что Вы её когда-то знали.

Милая Валентина Фердинандовна! Не могу передать Вам, в каком странном и взвешенном состоянии я сейчас живу — как пылинка в луче света. Какое счастье, что судьба мне подарила Ефима как спутника жизни. Он продолжает раскрываться неожиданными трогательными чертами. Он очень помогал мне последние годы в Вильнюсе, когда начались мои неприятности, и производил впечатление человека сильного и целеустремлённого. Теперь он открылся мне в своей слабости перед миром и в беспомощности. Он совершенно теряется перед хамством и наглостью, его ранит корыстолюбие и цинизм, и оказалось, что в каком-то практическом смысле я крепче.

Я с радостью служу ему во всём, что возможно. Он проявляет большую деликатность, не даёт мне стирать его бельё, и, когда я мыла окна, не отходил от меня, так как боялся, что я выпаду со второго этажа. Отношения наши чисты, и ничто их не омрачает.

У Ефима пока полная неопределённость с работой. Одна надежда — пристроиться в одном религиозном издательстве в Европе. Это опять через отца Михаила.

Боюсь, что не найду скоро другой оказии послать Вам такое полноценное письмо: отправления через почту носят вынужденно сдержанный характер. Пишите, умоляю Вас! Пишите, несмотря на скудость моих писем. Господь да пребудет с Вами.

Ваша сестра Тереза.

34. 1980 г., Иерусалим

От монахини Иоанны отцу Михаилу в Тишкино

Отче! Кого ты ко мне прислал? Пришла красотка в кудрях, с непокрытой головой, говорит, что от тебя. Назвалась Терезой. Говорит, что телефон и адрес Ир. Ал., который ты им дал, теперь поменялся, и они не могут с ней связаться. Спрашивает у меня новый адрес и телефон Ир. Ал. Представь, говорит мне: я знаю, вы связаны с издательством! Зачем это ты, отче, ей сказал? Ты помни, здесь никому ни одного лишнего слова нельзя говорить: все друг за другом следят и промахов не прощают. А если бы она это сказала при ком-нибудь? Я ей адреса не дала, решила прежде у тебя запросить. Я показала ей монастырь — всюду провела, спустились на кладбище. В храме она молилась — крестилась слева направо!

Зачем ты прислал мне эту католичку? Ты знаешь, мы должны всем помогать… Но ведь и своих много в нужде. Сказано, что прежде дают детям, а уж после того псам.

Господь с Вами.

Сестра Иоанна.

35. 1981 г.

Тереза — Валентине Фердинандовне

Дорогая Валентина Фердинандовиа! Вы остались единственной ниточкой, связывающей меня с домом. Смешно сказать: что такое дом в моём положении? Для меня, полупольки-полулитовки, дом — это место, где говорят по-русски. Положение наше по-прежнему неопределённое. Ефим не теряет надежды найти себе место по сердцу. Вы понимаете, что я имею в виду. Ему предложили было пойти на курсы по переподготовке. Выбор был такой: курсы программистов или курсы водопроводчиков. В отчаянии он пошёл в миссию Зарубежной церкви. Его приняли очень вежливо. Он разговаривал с главой миссии, очень благообразным архимандритом, который выгодно отличался от того начальника, который принимал Ефима в РПЦ. Но у них тоже нет вакансий. Всё, что он смог ему предложить — это переход в их юрисдикцию, возможность принимать участие в богослужении, и это всё. Пока нам платят пособие. Изучение языка даётся мне с трудом. Я завидую Ефиму, который так способен к языкам.

Одна их моих соседок предложила мне пойти в уборщицы, причём не официально, а частным образом. Это, кажется, хорошее предложение, но пока я не готова его принять. Зато мой словарный запас обогатился одним словом — «никайон». Уборка.

Особенно горько, что Ефим рассчитывал на помощь настоятеля, которая была обещана. Он написал ему письмо, но не получил пока ответа. Главное лишение для Ефима то, что он отрезан от библиотек, потому что ему для душевного спокойствия надо сидеть, зарывшись в книги.

Единственное хорошее в духовном плане — это знакомство с о. Даниэлем, которое тоже произошло с Вашей лёгкой руки и по рекомендации о. Михаила. К сожалению, связаться с издательством пока не удалось: монахиня, к которой от его же имени мы обратились, оказалась очень неприветлива и сказала, что адрес сейчас дать не может, но, возможно, даст позже.

Зато о. Даниэль — исключительный человек. Правда, он живёт довольно далеко от нас, тремя автобусами три часа добираться, но были у него уже несколько раз. У него небольшая католическая община в Хайфе, и он принимает всех, кто в неустойчивом положении. Представьте себе, он прекрасно говорит по-польски и даже знает литовский. Я первый раз поехала одна, без Ефима. Принял меня как родную. Признаюсь, он мало похож на тех, с кем я имела дело прежде: от него исходит какая-то францисканская радость, хотя на Святого Франциска он нисколько не похож, разве что тем, что держал на коленях кошку и ласково поглаживал её за ухом. Внешность же его самая скромная: маленького роста, глазки круглые, рот как у младенца, губами вперёд. И ходит он не в сутане, а в мятых штанах и растянутом свитере, и похож больше на садовника или продавца на рынке, чем на священника. Я ему что ни скажу, а он на все: ах, бедняжка, ах, голубка моя… И под конец просил, чтобы Ефим к нему приехал, о чём-то ему с ним захотелось поговорить. Я Ефиму сказала, он согласился. Только неизвестно когда сможет — занят очень. Даниэль человек необыкновенно широких взглядов, но у Ефима всё-таки есть некоторое предубеждение к католикам, и он не станет принимать там причастие без крайней нужды.

Ефим очень страдает. И на меня косвенным образом это плохо влияет. Опять начались жестокие ночные нападения. У меня была об этом беседа с отцом Даниэлем. Он меня очень внимательно выслушал и сказал, что прежде чем мне что-либо ответить, ему надо поговорить с Ефимом. Всё, что он мне сказал, было очень странно для монаха: что монашеский путь далеко не для всех, а, может, только для единиц, что сам он несёт свои обеты много лет и знает, какова их тяжесть. И, возможно, моё изгнание из монастыря послужит к тому, что я пойду по иному, не менее благодатному пути. Как это понимать?

Ефим очень занят, пока он не может поехать со мной в Хайфу, и я жду, когда у него появится такая возможность. Его сейчас наняли на временную работу в местную библиотеку — разобрать небольшой архив, и он сидит там в упоении. Не могу представить его ни программистом, ни тем более водопроводчиком. Скорее уж вижу себя уборщицей. Я не боюсь никакой работы, но согласитесь, что для этого мне не надо было никуда уезжать: полы мыть я могла и на родине. Очень тяжело на душе. Единственно, что радует — солнце. В Вильнюсе сейчас сырость и холод, а здесь всё-таки светит солнце, и от этого на душе светлеет. Но ночи… тяжёлые.

Прошу Ваших молитв, дорогая Валентина Фердинандовна!

Ваша бывшая сестра Тереза.

36. Апрель, 1982 г., Иерусалим

Монахиня Иоанна — отцу Михаилу в Тишкино

Отче! Письмо твоё меня поддержало, и крепость твоей молитвы мне давно известна, с тех времён, когда была жива матушка Евфросиния, и старец был ещё с нами. Могу сказать: твоими молитвами, чадо, беда отошла — в здешней больнице сделали снимок не рентгеновский, а какой-то новомодный, и сказали, что рака не находят, а грыжа обыкновенная, оперировать её надо, но срочности особой нет. А мне только того и надобно, чтобы ножами меня не резали, а так бы оставили умереть с миром.

Возили меня тут в Иерусалим и по иному поводу, в Духовную Миссию, в связи с приездом высочайшего начальства. Удивительна моя судьба: всех боярских потомков почти под корень выкосили, а меня неизвестно почему пощадили. Может, благодаря тому, что из моей фамилии два века мужчины шли кто в армейскую службу, кто в духовную, и больших чинов достигали на обоих поприщах, церковное начальство меня втайне почитало… А может, высылка моя из бедного окраинного монастыря сюда, на Святую Землю, выдаёт попечительство обо мне моих знаменитых предков? Или не так, Мишенька?

Ходит к нам монашек молодой Федор, отрекомендовался от тебя. Правда, давненько из России уехал, жил пять лет в Пантелеймоновом монастыре на Афоне, потом из него вышел и пришёл сюда. Я для верности порасспросила его и поняла, что точно он из твоих, и ездил к тебе в Тишкино, знает ближний твой круг и домашних.

Сказал он мне, что из Пантелеймонова он своей волей вышел, и на начальство жаловался, да я слушать не стала — это он по молодости. Он диакон, службу любит и понимает, так что я послала его к настоятелю, и тот разрешил ему прислуживать. Голос у него приятный, но слабый, далеко ему до настоящих басовитых крикунов, которые ревмя ревут на амвоне. Однако, друг мой Мишенька, служит внятно, со смыслом, что по нынешним временам большое достоинство. Он очень благообразен и моложаво глядит, хотя лет ему оказалось уже под сорок. А я ведь помню