– что делать? Рожать.
Сонечка. Ой, как все нескладно у меня… А как я скажу Эсфири Львовне?
Елизавета. Да подожди ты об Эсфири. Скажи мне, а этот твой герой, он у тебя с тех пор не появлялся?
Сонечка. Я его четыре раза видела. Первый раз он домой пришел, а потом мы на вокзале встречались. Но больше ничего такого не было. Мы только в кино ходили. И целовались.
Елизавета. А ты ему сказала?
Сонечка. Нет. Он приедет, наверное, в следующее воскресенье.
Елизавета. Так вот, когда он приедет в следующий раз, ты скажи ему, что беременна. Ты поняла?
Сонечка. Нет, не смогу. Ну как это я ему такое скажу! Да он и не поверит! Мне все же кажется, здесь какая-то ошибка.
Елизавета. Ты скажи ему, и мы посмотрим, как он себя поведет.
Сонечка. А Эсфирь Львовна?
Елизавета. А вот ей пока что ничего не говори. Ах ты, горе мое, и откуда ты такая взялась?
Картина четырнадцатая
Сонечка и Витя в подъезде.
Витя. Это точно?
Сонечка. Точно.
Витя. Потрясающе! Мать моя обалдеет!
Сонечка. Вить!
Витя. Ну, не ожидал от тебя, Сонька! Не ожидал!
Сонечка. Ты как вообще к этому относишься?
Витя. К чему?
Сонечка. Ну, к ребенку…
Витя. Я же тебе говорю, я не против!
Он пытается ее поцеловать, она его отстраняет.
Витя. А что такого? Мы свадьбу устроим! Я со свадьбы не сбегу, за меня не беспокойся! Позовем твоего профессора, вот смех будет!
Сонечка. Он не профессор, он кандидат наук.
Витя. Ну, какая разница. У нас в Бобруйске это без разницы! Да вообще, я представляю, как весь Бобруйск обалдеет: выходила за профессора, а вышла за Витьку Михнича!
Сонечка. Да я тебя не про то, я тебя про ребенка спрашиваю – как ты относишься?
Витя. Я же тебе говорю – я не против! Ты же девочка была, я что же, не понимаю… Распишемся. Я знаю, у нас в части один парень вот так расписывался с бабой, она приехала, беременна, и расписали по военному билету. Распишемся – и поедешь к моей матери. Вот она обалдеет! А бабка моя (хохочет) – та вообще с ума сойдет! Она ваших ужас как не любит!
Сонечка. Кого не любит?
Витя. Да евреев она не любит.
Сонечка (с испугом). Правда?
Витя. Да что ты так испугалась, плевать на нее. Мне-то все равно. Я тебя знаю, ты девчонка хорошая, хоть и еврейка.
Сонечка (после паузы). Вообще-то я не совсем еврейка. Меня мама из детдома взяла…
Витя. Иди ты! Ты никогда не говорила! И в классе никто не знал!
Сонечка. Так что я совсем даже не еврейка…
Витя. Сонь, да мне все равно! Я бы на тебе, хоть и на еврейке, женился, ты не думай… Я же не подонок какой… Вообще-то, конечно, ты на еврейку и не похожа. У них носищи такие, и они черные, а ты как русалочка, наоборот, вся светленькая такая… (Тянется ее поцеловать.)
Сонечка. Но мама моя была еврейкой.
Витя. Да что ты заладила, мне плевать вообще-то, плевать, я тебе говорю!
Сонечка. Нет, ты объясни мне, почему твоя бабушка евреев не любит?
Витя. Ну ты даешь, привязалась!
Сонечка. Но, правда, ты объясни мне, что ты имеешь против евреев?
Витя. Тьфу ты! Хорошо, могу объяснить! Пожалуйста! Потому что евреи хитрые, ищут, где бы получше устроиться, чтоб поменьше работать и побольше загребать. К примеру, эти твои, обрати внимание! Мой папаша всю жизнь вкалывает на заводе, а с апреля на садовом участке потеет, и мать тоже, а твои? Свекруха на машинке строчит! Тоже мне работа! Не на заводе! А Лёва твой в лаборатории, на чистенькой работе триста рублей загребает. И вообще, где потяжелее, на черной работе, там их не увидишь. Они сидят, как тараканы, в теплом месте. Поняла теперь?
Сонечка. Вить, ты говоришь что-то не то про легкую еврейскую работу. Моя мама всю жизнь за сто рублей работала в музыкальной школе. С утра до ночи. И Эсфирь Львовна не на легкой работе… и тетя Лиза… Нет, Вить, нет!
Витя. Ну хорошо, идем дальше! Чего они уезжают? Ну, в Израиль там, в Америку? Родину бросают и уезжают, чтоб жить хорошо. Другие, может, тоже уехали бы, а выпускают только евреев. Поняла?
Сонечка. Я про это мало знаю, Витя. Но я думаю, что если б нас меньше ненавидели, так и не уезжали бы!
Витя. Да ладно, брось ты! Меня эта тема вообще не интересует, я же тебе сразу сказал, мне все равно.
Сонечка. Я пошла, Вить.
Витя. Куда ты?
Сонечка. Я пошла. Меня тошнит.
Витя. Сонь, что с тобой? Тебе плохо?
Сонечка. Да. Плохо. Уходи, Витя.
Витя. Как – уходи?
Сонечка. Так – уходи и больше не приходи.
Витя. Да ты что, обалдела, Сонька?
Сонечка. Уходи!
Витя. Смотри, я уйду! Ты пожалеешь! (Пауза.) Я ведь могу и уйти! (Стоит на месте.) Тебе же хуже будет!
Сонечка. Уходи! (Убегает.)
Картина пятнадцатая
Квартира Эсфири Львовны. У нее сидит Елизавета Яковлевна.
Эсфирь. Да ты понимаешь, Лиза, что ты говоришь?
Елизавета. Понимаю.
Эсфирь. Да этого не может быть!
Елизавета. Раз я это говорю, Фира, значит, это именно так. Вот в этом я как раз понимаю.
Эсфирь. Глупости! Просто девочка у меня поправилась. Она была такая худенькая, просто недокормленная! Конечно, ты же понимаешь, как они жили! Просто в нищете! Она ухаживала за мамой и вся растаяла. Ты думаешь, это просто – потерять маму, да еще в таком возрасте!
Елизавета. Беременность десять недель.
Эсфирь. Какие десять недель? Не смеши меня!
Елизавета. Я водила ее к себе в роддом, к нашему главному врачу, он сказал, что все в полном порядке, срок десять-одиннадцать недель.
Эсфирь. Господи! Да откуда? У нее же никого не было! Что ты мне сказки рассказываешь? Тоже мне, Дева Мария!
Елизавета. Было, не было – это как раз не наше дело.
Эсфирь. Да кто же это? Кто этот мужик?
Елизавета. Ее одноклассник бывший.
Эсфирь. Как, этот солдатик?
Елизавета кивает.
Эсфирь. Да он же совершенный балбес! Что он может ей дать? Нет, нет, не может этого быть!
Елизавета. Сонечка тоже считала, что этого не может быть. Она болела, у нее была температура…
Эсфирь. А-а! Он ее изнасиловал!
Елизавета (машет рукой). Да что ты, что ты! Он не такой большой специалист в этом вопросе. Я думаю, что он в этом деле понимает ненамного больше ее.
Эсфирь. Слушай, Лиза, он приходил к нам с месяц, что ли, назад, и они игрались в детский конструктор. Я достала Лёвин конструктор с антресолей, хотела отдать соседскому мальчику, и они целый вечер в него игрались… Не может быть! Что же теперь делать?
Елизавета. Я водила ее к главврачу… и договорилась, она будет у нас рожать, и я сама приму роды. Все будет в порядке.
Эсфирь (качается на стуле из стороны в сторону, обхватив голову руками). Но почему, почему она мне сама не сказала?
Елизавета. Скажет. Сегодня скажет. Но пусть она сначала скажет этому… кавалеру…
Эсфирь. Кавалеру… да… Что я тебе скажу, Лиза? Я думала, что все будет не так. Но хорошо, пусть будет так! У нас родится мальчик, и мы назовем его Вениамином.
Елизавета. А если родится девочка?
Эсфирь. Глупости! В нашей семье первенцы всегда были мальчики!
Входит Сонечка, заплаканная. Эсфирь Львовна встречает ее долгим взглядом.
Эсфирь. Сонечка, доченька, подойди ко мне!
Сонечка подходит.
Эсфирь. Сонечка, как же тебе не стыдно? Почему ты так долго молчала? Почему ты ничего не сказала маме? Как же так можно? В твоем положении нужно хорошее питание, доченька! (Целует ее, плачет, сдерживается, дальше сквозь слезы.) И творог! И фрукты! И витамины!
Слышен свист из окна.
Эсфирь. И мы назовем его Вениамином!
Сонечка. Я думала, что вы…
Эсфирь. Мало ли что ты думала! Я столько всего передумала, что моя голова стала как гнилой орех. Ты приведи своего солдата, я хочу с ним получше познакомиться.
Сонечка (качает головой). Нет, в этот дом я его никогда не приведу.
Эсфирь. А почему? Чем наш дом для него нехорош? Что ты молчишь?
Сонечка. Я не могу этого сказать. Не хочу этого сказать.
Елизавета Яковлевна подходит к окну.
Эсфирь. Очень интересно. Наш дом ему не подходит. Наш еврейский дом ему не подходит. Правильно я поняла?
Сонечка. Нет, он другое говорил.
Эсфирь. Я же вижу, Лиза, он полный балбес! Что, Сонечка, он не хочет на тебе жениться?
Сонечка. Я не хочу. Я совсем не хочу выходить за него замуж.
Эсфирь (очень мягко). Сонечка! Не хочешь, и не надо! И даже лучше! Мы сами вырастим нашего мальчика!
Елизавета. Соня, там на улице твой солдат тебя свистит.
Сонечка. Я слышу. Я не пойду.
Эсфирь. Ой, я не знаю. С другой стороны, мальчику нужен папа. Ой как нужен. Ты пойди и приведи его. Поживет, и увидим. И потом: он ужасно шмыгает носом. Ему нужно купить носовые платки. Недавно я видела в Марьинском Мосторге очень хорошие. Индийские. Соня, почему ты молчишь? Лиза, почему ты молчишь?
1988
Истории про зверей и людей
История про кота Игнасия, трубочиста Федю и Одинокую Мышь
I глава. Отчего Мышь была так одинока
У мышей, как всем известно, очень большие семьи. У каждой мыши, кроме многочисленных братьев и сестер, кроме родителей, бабушек и дедушек, есть еще пять-шесть поколений живых предков. Мышь, о которой пойдет речь, была одинокой. Ее муж еще в молодые годы утонул в большом кувшине молока, дети выросли и переехали в другой город, кроме одного сына, который и вовсе поселился на пароходе, а пароход ушел в кругосветное плавание, и с тех пор ни о пароходе, ни о мышонке ничего не слышали. Родители Мыши и ее деревенская родня погибли от несчастного случая: старая изба, в которой они жили, сгорела вместе с большой мышиной семьей. Конечно, кое-какие родственники остались в живых, но характер у нашей Мыши, которую давно уже прозвали Одинокой Мышью, был нелюдимый, вернее было бы сказать, немышимый, она очень редко виделась с оставшейся в живых родней и ограничивалась тем, что посылала им поздравительные открытки к Новому году. Это было очень хлопотное дело, ведь надо было написать 188 открыток! Чтобы успеть написать такую кучу открыток к сроку, Одинокая Мышь начинала эту работу с того самого дня, как только выпадал первый снег, и никогда не успевала закончить к Новому году. Последнюю открытку она обычно писала как раз в то время, когда появлялась первая травка. Поскольку спешить всё равно было поздно, она складывала открытки на полочку и опускала их в почтовый ящик в тот самый день, когда выпадал первый снег и пора было начинать писать 188 открыток к следующему Новому году.
От этой бесконечной писательской работы у Одинокой Мыши немного испортилось зрение, и ей пришлось заказать очки. Но, несмотря ни на что, она любила писать эти поздравления. Ведь когда пишешь письма, не чувствуешь себя
