теперь жилось ему скучновато, и единственным доступным занятием было чтение. Дело в том, что рядом с ним на подоконнике лежала открытая энциклопедия, тоже совершенно ненужная бывшим хозяевам. Из форточки, которая постоянно была открыта, падали на подоконник снежинки и капли дождя, а порой задувал ветер. Ветер иногда бывал таким сильным, что переворачивал страницы энциклопедии. Это случалось не так уж часто, но каждый раз столетник очень радовался, потому что к тому времени, когда ветер переворачивал очередную страницу, предыдущую он уже успевал выучить наизусть.
В общем, столетник Вася, с тех пор как остался один в покинутом доме, считал себя неудачником.
Глава вторая
Еще одним неудачником был кот Михеев. Он был неудачником от самого рождения: ему не повезло с семьей. Мать его была дворовая кошка, а это совсем не то же самое, что кошка домашняя: ни одна живая душа о ней никогда не заботилась, никто никогда не сказал – надо бы пойти в магазин и купить нашей кошке мороженой рыбки или хотя бы кошачьего корма «Вискас», никто никогда не подумал – что-то блюдечко стоит пустое, не налить ли нашей кошке молока. Про михеевского отца вообще ничего не известно – да и был ли он?
Сам Михеев родился на чердаке. Мать была так невнимательна к сыну, что забыла дать ему имя и называла его просто «котенок». Он ее сосал две недели, потом ей это дело надоело, и она бросила его на произвол судьбы. Всё свободное время мать проводила в обществе несимпатичного и грубого кота. Котенок сам спустился во двор, научился бегать от разных опасностей и рыться в помойке в поисках пропитания.
Ночевал он в подъезде, под дверью на третьем этаже. На двери было написано «кв. 5» и еще «Михеев». Иногда туда приходил почтальон, звонил в дверь и говорил:
– Откройте, пожалуйста, я к Михееву.
«Если на двери написано „Михеев“, значит, я тоже Михеев», – решил котенок. Так котенок перестал быть безымянным.
Дверь открывали, человек Михеев почтальона впускал, а котенка, который тоже был теперь Михеевым, – ни в коем случае. Правда, иногда этот самый человек Михеев оставлял под дверью рыбью головку или старую котлету. Однажды, когда котенок Михеев как раз пристроился под дверью, чтобы закусить кусочком старой колбасы, с чердака спускалась мать-кошка с неприятнейшим котом, и тот выхватил прямо изо рта у котенка только-только начатый кусок и мгновенно проглотил. А мать хоть бы слово сказала в защиту голодного ребенка! Михеев страшно обиделся.
Все мы прекрасно понимаем, что это не очень-то хорошо – осуждать своих родителей, но иногда впадаем в этот грех. И Михеев осудил свою мать, решив окончательно порвать с ней всякие отношения и сменить место жительства. Навсегда!
И он ушел.
Шел он долго, спал под кустами, рылся на помойках в поисках еды, бегал от собак и других опасных животных. В дороге он вырос настолько, что перестал быть котенком и превратился в довольно большого серо-полосатого кота, худого и очень осторожного. Но места, в котором бы его приняли по-братски, всё не находилось.
Глава третья
А теперь – про воробья. В своей воробьиной семье он был самым слабым птенцом – это оттого, что он простудился во младенчестве, всё детство проболел бронхитом и по этой причине был и ростом мал, и перышками жидковат. За постоянный кашель его прозвали Перхачом, и имя это было очень обидным, тем более что у его братьев вообще не было никаких имен и они прекрасно без них обходились. К тому же они были сильные ребята и постоянно лупили и клевали слабого братишку. У них была любимая игра: стоило Перхачу задуматься, как кто-нибудь из братьев подлетал к нему сзади и крепко клевал в затылок. Пока бедняга тряс головой от боли, братья, хохоча, окружали его и кричали хором:
– Угадай, кто тебя клюнул? Угадай, кто? Угадай, кто?
Перхач тыкал наугад в одного из братьев, а они только чирикали и смеялись:
– Не я! Не я!
Их, сильных, было много, целая толпа, а он, слабый Перхач, – один, и потому он держался от них подальше.
Однажды Перхач улетел от братьев на школьный двор, сел на школьный подоконник, пригрелся на солнышке и вдруг услышал, как учительница географии рассказывает ребятам о дальних странах. Речь шла об Антверпене, городе в Бельгии, о его гаванях, баржах, биржах и башнях.
«До чего же красивое слово „Антверпен“! – подумал Перхач. – Если бы меня звали Антверпеном, я был бы самым счастливым воробьем на свете. А с именем Перхач просто жить невозможно!»
И тут его осенило: он улетит куда-нибудь далеко-далеко и в новых местах назовется новым именем – Антверпен! И никто никогда не узнает его прежнего имени.
Он вспорхнул и, не попрощавшись с братьями, полетел в новые далекие края. Он летел часа два, весь вспотел. Его слабые крылья устали, и к вечеру он приземлился возле полуразвалившегося домика, одиноко стоящего на пустыре. Место было незнакомое, совершенно новое и уж точно очень далеко от дома.
«Здесь я и поселюсь, – решил воробей. – Надо только найти, кому я могу сказать, что меня зовут Антверпен». Он покрутил головой направо-налево, но не обнаружил никого, кому мог бы об этом сообщить. Тут он заметил, что форточка в доме приоткрыта, и влетел в комнату. На первый взгляд там никого не было.
– Здравствуйте! – сказал воробей на всякий случай. – Есть здесь живая душа?
Он не рассчитывал на ответ, но, как ни странно, его услышали. Раздался тихий голос:
– Здравствуйте. Меня зовут Вася. Очень приятно познакомиться.
Воробей не понял, откуда раздался этот голос. Он покрутил головой и спросил:
– А где вы, Вася?
– Я стою на подоконнике.
На подоконнике стоял глиняный горшок со столетником и лежала толстая книга – и больше ничего. Воробей сел на подоконник и стал заглядывать во все щели, но никого, кто мог бы подавать голос, не обнаружил.
– Это я с вами разговариваю, я – столетник Вася.
– Первый раз слышу, чтобы растения разговаривали! – изумился воробей.
– Я очень давно живу на этом подоконнике, практически один. И от одиночества я научился читать и разговаривать. Правда, разговаривать не с кем. В дальнем углу живет сороконожка Марья Семеновна, но она неразговорчива. А вас как зовут?
Наступил важнейший момент: у бывшего Перхача спросили, как его зовут.
– Меня зовут… – от волнения воробей даже запнулся, – Антверпен.
Итак, началась новая жизнь. Столетник качнул верхним листом и тихо сказал:
– Какое красивое имя!
И тут воробей страшно раскашлялся. То ли, пока летел, простудился, то ли под форточкой прохватило холодным воздухом, но, кажется, он опять заболевал бронхитом.
– Ах ты, господи, как расперхался! – посочувствовал воробью столетник Вася, а у бедного воробья просто дыханье перехватило: ну вот, сейчас столетник скажет, какой, мол, из тебя Антверпен, ты самый настоящий Перхач! И тогда всё пойдет насмарку, придется опять начинать жить сначала, опять лететь далеко-далеко и снова искать, кому бы представиться: не так уж часто спрашивают у воробьев, как их зовут.
Но Вася ничего такого не сказал, он сказал другое:
– Давай я тебя подлечу. Я ведь, в сущности, лекарственное растение. Отщипни немного от моего нижнего листа и пополощи горло моим соком. И ты сразу выздоровеешь.
– А тебе не будет больно? – спросил Антверпен.
– Немного больно, но я потерплю.
– Спасибо тебе, Вася, – поблагодарил Антверпен и отщипнул немного от листа. Сок оказался невероятно горьким, но кашель сразу же прошел.
– Я буду рад, если ты останешься здесь жить. Останься, пожалуйста, – попросил Вася.
И воробей конечно же немедленно согласился.
– В этом доме, когда здесь еще жили люди, держали чижа в клетке. Поищи, она стояла на полке, – сказал Вася.
Действительно, на полке стояла клетка. Она была без дверцы, но это было как раз кстати: ведь Антверпен не собирался держать себя взаперти. Зато как приятно иметь крышу над головой – сидеть в своем собственном доме, который, в свою очередь, тоже стоит в собственном доме, а рядом такой приятный сосед!
Глава четвертая
Так они зажили вдвоем, потому что Марью Семеновну тогда еще можно было не считать, – и зажили очень дружно. Антверпен каждое утро улетал подкормиться и попить и никогда не забывал принести в клюве водички, чтобы полить Васю. Конечно, во дворе домика стояла бочка, в которой скапливалась дождевая вода, но для питья она не очень-то годилась, поскольку дождей давно не было и старая вода в бочке зацвела. Не говоря уже о том, что до той воды Васе было не дотянуться. Пока Антверпен не появился в доме, Вася часто страдал от жажды: лишь изредка в открытую форточку капал дождь. Но это случалось слишком редко, и потому Вася рос медленно: без воды растения – даже если они родом из пустыни и умеют очень экономно расходовать влагу – очень плохо себя чувствуют. Теперь, благодаря Антверпену, Вася от жажды больше не страдал.
Со своей стороны, Вася совершенно излечил Антверпена от кашля. Первое время у воробья иногда случались простуды и бронхиты, но сок столетника быстро ему помогал. Оба они окрепли – Вася от регулярного полива, а Антверпен от целебного сока.
К тому же Антверпен каждое утро, перед тем как улететь на промысел, перелистывал страницу энциклопедии, и Васе не надо было ждать, пока случайное дуновение ветра откроет перед ним новые знания.
Однажды вечером, когда Антверпен уютно уселся прямо на краю Васиного горшка и Вася рассказывал ему, как устроена электрическая лампочка, а об этом он как раз накануне прочитал в энциклопедии на букву «Э», кто-то заскребся в дверь.
Естественно, это был кот Михеев.
Дверь скрипнула, и они услышали довольно робкий голос:
Приятели замерли: к ним в дом никто не ходил. Воробей посмотрел на Васю, Вася качнул верхним листом, и они отозвались:
– Пожалуйста, пожалуйста.
И вошел кот Михеев.
Тьма была кромешная, и хотя кошки отлично видят в темноте, Михеев никого не увидел, как ни пялился по сторонам.
– Здравствуйте, – на всякий случай поприветствовал Михеев невидимок.
– Здравствуйте, – услышал Михеев двухголосый ответ и удивился, увидев сидящего на цветочном горшке одного-единственного воробья. Он говорил как будто за двоих.
– Не пустите ли вы меня переночевать? Только на одну ночь. Я одинокий путник и очень устал, – произнес кот неуверенно.
– Какой воспитанный кот! – шепнул Антверпен Васе.
Но у кота было не только отличное зрение – слух тоже был отменный, он услышал это замечание и сразу же возразил:
– Ну что вы! Какое там воспитание! На помойке вырос! Практически сирота!
– Заходи, раз сирота, – обрадовался Антверпен, вспомнив своих драчливых
