братьев.

Знакомство состоялось. Антверпен во второй раз в жизни, опять не без удовольствия, представился, а Вася обрадовался, что у него появился еще один слушатель.

– Вы хотите сразу лечь спать или послушаете, как устроена электрическая лампочка?

Михеев, страшно уставший с дороги, очень изумился:

– А можно я прилягу и послушаю про лампочку лежа?

Михеев осмотрелся, углядел своим ночным зрением старое пальто в углу комнаты и лег на нем, растянувшись с полным комфортом. «Наверное, мне всё это снится», – подумал он перед тем как заснуть по-настоящему. И уснул на целых двое суток.

Глава пятая

Кота Михеева сразу же, как он проснулся, приняли в свою компанию, и Михеев в первый раз в жизни почувствовал, что находится в приличном обществе. Про воробья он думал, что тот очень знатного происхождения, потому что у него такая красивая фамилия. Но тут он был не прав, потому что Антверпен было его имя, а не фамилия, – фамилии у воробья вовсе не было, в отличие от Михеева, у которого, наоборот, фамилия была, а не было имени.

Васи кот сначала немного стеснялся – уж больно столетник был образованный и умный. Сам-то Михеев знал всего пять букв – М, И, X, Е и В. Кроме того, он даже не знал, сколько именно букв он знает, потому что считать он умел только до четырех, оттого что лап у него было четыре. Он полагал, что знает четыре буквы и еще одну.

Постепенно Михеев пообвык, перестал стесняться и даже попросил Васю научить его грамоте, и Вася немедленно приступил к занятиям. К сожалению, дела шли не очень хорошо. Может, Михеев был не очень способным учеником, а может, Вася был не очень хорошим педагогом. Грамота продвигалась плохо, а вот зажили они очень дружно. Вася, как мог, занимался образованием Михеева и Антверпена, учил их всему, что прочитал в энциклопедии, и лечил, когда была нужда, своим горьким соком.

Антверпен по-прежнему носил для Васи воду в клюве, а Михеев навел в доме чистоту и порядок – кошки по природе очень чистоплотны! – и, к большой Васиной радости, разыскал в чулане самовар, начистил его и поставил на стол. С тех пор они каждый вечер проводили не на подоконнике, а за столом – пили чай. При этом Михеев очень аккуратно и почтительно переносил Васю вместе с его горшком и ставил на почетное место во главе стола – около самовара. А рядом он ставил клетку, в которую залетал Антверпен, садился на жердочку и чирикал что-нибудь веселенькое.

После чая Михеев ложился на спину, выпячивал свой белый живот, а Антверпен выклевывал из шерсти блох, приговаривая:

– Маловаты блошки, зато как вкусны!

Глава шестая

Так они жили. Иногда по ночам кот слышал какие-то вздохи и шорохи в дальнем углу, но не обращал на них внимания. Однажды ночью кто-то особенно развздыхался и расстонался. «Это, наверное, Марья Семеновна, – догадался кот. – Видно, заболела. Надо дать ей завтра каплю Васиного сока».

Вскоре вздохи и стоны сменились страшной возней, потом раздался писк, шебуршание и еще какие-то непонятные звуки. В конце концов все услышали громкий шепот Марьи Семеновны:

– Не расползайтесь! Вы потеряетесь! Вы пропадете! Вас поймает кот! Вас съест воробей!

Возня не прекращалась до самого утра, а утром оказалось, что дом полон маленькими сороконожками. Они были необыкновенно подвижные, очень симпатичные, с блестящими глазками и пухлыми младенческими ножками. Наконец-то удалось разглядеть как следует и самое Марью Семеновну, которая до этого момента и носа не высовывала из своего угла. Она оказалась простоватой робкой особой, к тому же довольно неповоротливой, несмотря на все свои многочисленные ножки. Теперь ей приходилось носиться по всей комнате, собирая деток в кучу. Время от времени раздавался чей-нибудь оглушительный рев. Они были еще глупенькие, постоянно падали, ушибались, где-то застревали. Один малыш залез на циферблат сломанных часов-ходиков, уцепился за минутную стрелку, и часы вдруг пошли, к восторгу малыша. Он целый час катался на минутной стрелке, прокрутился полный оборот, а потом одна из его ножек застряла между стрелкой и циферблатом, и он поднял дикий рев. Марья Семеновна впала в панику, кинулась на стену, но никак не могла взобраться, несколько раз падала со стены.

Когда Антверпен подлетел к часам, чтобы снять малыша, она заорала не своим голосом, испугавшись, что воробей склюет ее непутевого сыночка. Малыш при этом, не замолкая ни на минуту, орал тонким голосом.

Только утешили одного, как второй провалился в щель между половыми досками, и Михееву пришлось его оттуда выковыривать длинными когтями. Одна парочка не переставая колотила друг друга. Четверо самых рослых затеяли на столе играть в футбол сухой горошиной и гоняли ее до тех пор, пока один дурачок не свалился со стола и не сломал сразу четыре ножки. Пришлось его лечить Васиным соком. Надо сказать, что Вася и прежде был безотказен, по первой необходимости предоставлял свой толстый лист для медицинских целей, но с тех пор как у Марьи Семеновны появились дети, ему всё чаще приходилось расставаться с листочками.

От этого детского сада все сбились с ног, а у Васи даже начались головные боли. Правда, он точно не мог сказать, где именно его голова находится. Где-то в районе верхних листьев.

Малыши быстро съели всё съедобное, что обнаружили в доме, и вопили от голода. Марья Семеновна оказалась совершенно не приспособленной к жизни: прежде у нее никогда не было детей, и она не знала, как и чем их кормить. Михеев схватил бидон и побежал за молоком – неизвестно куда. Уходя, он проворчал:

– Я бы лишил ее материнства! Какая беспомощность! Безобразие!

Часа через два он пришел, страшно усталый, весь в пыли, но с полным бидоном молока. Он налил молоко в блюдечко, и малыши накинулись на еду, отталкивая друг друга ногами.

– А ну по очереди! – прикрикнул Михеев.

Как ни странно, малыши его послушались. Марья Семеновна смотрела на кота с восхищением, потом подошла к нему и тихо-тихо прошептала:

– Большое вам спасибо, Михеев, вы меня так выручили! Я и не знала, что вы такой добрый. Я вас всегда так боялась.

И заплакала. А Михеев отвернулся и пробормотал в сторону:

– Да ничего, ничего, пустяки. Я детей люблю. У меня у самого было такое тяжелое детство… – И вздохнул.

Маленькие сороконожки немедленно вылакали всё молоко, животы у них раздулись, ножки ослабели, и они вповалку заснули тут же, около блюдечка.

«Ну, просто как котята», – подумал Михеев.

Глава седьмая

В домике опять началась совершенно новая жизнь. Михеев нанялся охранять амбар от мышей в соседней деревне – за это ему наливали каждое утро бидон молока. Антверпен целый день нянчился с малышами. Ему приходилось по двадцать раз на дню спасать из беды то одного, то другого. Кроме того, он должен был успеть слетать за водой для себя и Васи, а по дороге еще и склевать несколько зернышек, подкормиться. Он похудел и выглядел озабоченным.

Помимо молока, детки любили и всякую другую пищу, которая попадалась.

Не просили есть они только в двух случаях: пока жевали и когда спали. Мама-сороконожка разрывалась на части между шитьем и поисками пищи. Она сшила Антверпену рюкзачок, и теперь Антверпен тоже без корма для детей домой не возвращался. Он собирал зернышки и варил из них детям кашу на молоке. Все выбивались из сил. Марья Семеновна говорила, что просто погибла бы, если бы не помощь друзей.

Конечно, ей доставалось больше всех: ей надо было всех умыть, причесать, уложить спать, а они были такие непослушные, что нельзя было сказать, что кто-то из них особенно плохо себя ведет – все они вели себя только плохо.

Кроме того, они были совершенно неотличимы, и это создавало для воспитания большие сложности. Если провинившегося сразу не схватить за шиворот и не наказать немедленно, он убегал, и разыскать его среди братьев было совершенно невозможно. Только по штанам. Марья Семеновна специально шила для них разного цвета штаны, но дети вырастали слишком быстро, и Марье Семеновне приходилось целыми днями шить. И хотя Марья Семеновна шила одновременно двадцать пар – каждой парой своих ножек по паре штанов, – всё равно несколько ребятишек оказывались голозадыми.

Столетник Вася был озабочен воспитанием больше всех, он чувствовал, как глава дома, ответственность за всю эту семью. В энциклопедии, которую он прочитал от корки до корки, была всего одна статья по педагогике, он знал ее наизусть, но этого было явно недостаточно. Он чувствовал пробел в своем образовании. Действительно, какое имеет значение, если ты знаешь, как устроена электрическая лампочка, почему летает самолет и что такое обмен веществ, но не можешь объяснить ребенку, почему не надо есть кашу восемью ногами сразу.

«Необходимо достать такую книгу, в которой написано, как воспитывать детей, – решил Вася. – Я буду читать ее по вечерам вслух, ведь все мы – я сам, Антверпен и Михеев – существа холостые и бездетные, а Марья Семеновна в воспитании ничего не смыслит, хотя и многодетная мать, и в результате малыши не получат никакого воспитания или, что еще хуже, получат неправильное воспитание».

От этой мысли Вася даже вспотел.

«Необходимо добраться до библиотеки, – думал он. – Я, как существо сидячее, этого сделать не могу. Антверпену не дотащить толстой книги, даже если он ее и найдет. Михеев необходим здесь, в доме, потому что он приносит в дом молоко. Придется послать за книгой Марью Семеновну».

Вечером, когда дети уснули, взрослые устроили родительское собрание, на котором Вася изложил все свои соображения. Все с ним согласились. Кроме Марьи Семеновны, которая поначалу пыталась возражать, что, мол, ее воспитывали без книг и ничего плохого не случилось. Но Вася на это твердо возразил:

– Если бы вас, Марья Семеновна, воспитывали по книгам, может быть, ваши малыши лучше вас слушались бы!

Марье Семеновне пришлось признать, что дети ее не слушаются. Михеева маленькие сороконожки уважали за молоко, Антверпена побаивались за крепость желтого клюва, который, впрочем, он никогда не пускал в дело, к Васе проявляли полное равнодушие за его сидячий образ жизни, а мать действительно ни в грош не ставили.

Наутро Марья Семеновна встала раньше всех и тихонько, чтобы не разбудить малышей, собралась в город, в библиотеку. Ползла она не очень быстро, дорога была ей незнакома, путешествие обещало быть долгим и трудным.

Глава восьмая

Малыши, проснувшись, отсутствия матери не заметили, съели большую кастрюлю каши, чуть не утопив при этом одного из братьев в кастрюле. Съевши кашу до дна, они хорошенько облизали и братца. Потом они выползли из дома, и сколько им Вася со своего подоконника