До отъезда в лагерь или после мы всей гурьбой ходили купаться на Воробьевку – так мы называли наше пляжное место на высоких склонах берегов Москвы-реки на Воробьевых (потом Ленинских) горах. Идти туда надо было мимо стен Новодевичьего монастыря с одной стороны и мутного заросшего пруда с другой. Вдоль всей полуразрушенной стены монастыря стояли тогда нищие. Здесь были и женщины непонятного возраста в оборванной, грязной одежде, всегда с плачущим младенцем, прижатым к груди, завернутым в тряпки, инвалиды, которые стояли, опершись на костыли, сидели, а иногда просто лежали и спали, многие в выцветших гимнастерках, на которых висели медали. И повсюду шастали неунывающие цыганские ребятишки, которые, завидев нашу ораву, тут же начинали кривляться, передразнивать и хохотать. Мы старались не обращать на них внимания и проходили побыстрее это место. Но пруд с другой стороны нашей дороги тоже представлял скрытую угрозу. Мы запоминали рассказы взрослых, да и сами придумывали небылицы об утопленницах-самоубийцах, зачастую монашках, или жуткие рассказы об ограбленных и убитых людях, сброшенных в этот мрачный пруд. Наконец монастырь и пруд были позади, но еще долго слышался звон монет, предусмотрительно положенных нищими в солдатскую кружку или банку из-под американской тушенки, а то и просто в желтую круглую гильзу.
Теперь надо было подняться на насыпь и перейти через железнодорожный мост на другую сторону Москвы-реки. На мосту была будка, а внутри нее или около всегда стоял часовой в длинной шинели с винтовкой. Здесь мы уже шли не спеша, но тоже немного с опаской, каждый раз радуясь и немного удивляясь, что нам разрешили проход. Брали мы с собой все что можно из еды: вареные яйца, зеленый лук, жмых, воблу и хлеб – самый дорогой и любимый продукт. На Воробьевке мы оставались до вечера, и никто из взрослых нас не искал, никто не напоминал о несделанных уроках, кажется, вообще родители не очень беспокоились за нас. Мы играли самозабвенно.
Недавно на даче мы, стариканы, давно бабушки и дедушки, начали вспоминать названия наших детских игр и азартно выкрикивали: «лапта», «стеночка», «ножички», «вышибалы», «штандер», «чижик», «кольцо-мальцо», «замри», «бояре», «казаки-разбойники», «салочки», «прятки», «крылатки», «море волнуется раз…»…
И конечно, мы продолжали играть в войну. В эту игру включалась уже и детвора из других подъездов, собирались две большие «армии», внутри которых были отряды партизан, разведчиков, диверсантов, пехоты и т. д. Я очень хотела быть разведчиком, и однажды мне повезло. Я получила задание пройти на вражескую территорию. Мне запихнули в ухо сложенную трубочкой бумажку с паролем «победа». Наверное, я пробиралась слишком долго и пряталась слишком умело, но меня никто не поймал, а может быть, не искал или игра закончилась. Через день-два ночью я не могла заснуть от боли в ухе, пришлось вызывать «скорую», и врач с удивлением вытащил из ушной раковины, уже воспалившейся, грязные остатки бумажки с заветным словом.
Аркадий Мильковицкий
Мой танк
– Прывет! – подходя к куче, скромненько сказал я.
– Привет! Привет! – совершенно машинально ответили мне пара голосов, не отрываясь от своих занятий. Это были голоса Сашки Токаревой и Оксанки Фарберовой, моих подружек, с которыми мне чаще всего приходилось играть. Из моих сверстников, кроме них, здесь был еще Митька Долинский, мой сосед по лестничной площадке. Ни отца, ни матери у него не было, а жил он у деда с бабой. Его дед был инвалидом и одновременно комендантом нашего жилкоповского дома. Митька редко бывал на улице, часто болел, да и когда выходил, норовил играть в сторонке. Хоть мы жили, можно сказать, дверь в дверь, общались мало. Был он, в общем, неплохой мальчишка, но очень уж скрытен, застенчив и немного скуповат. У Митьки в руках была трофейная игрушечная машинка, немецкая BMW, совсем как настоящая – довоенная, спортивная, с открывающимися дверями и с рулем, поворачивающим передние колеса. По тем временам это было равносильно чуду. Скрючившись над нею, Митька возил этим чудом по песку, передвигая мимо всяческих разновысоких замков, башенок и прочих непонятных сооружений.
Я не мог оторвать свой взгляд от бело-синего дива. Но на все мои просьбы дать хоть подержать это сокровище Митька категорически отвечал:
– Не! Не дам!
– Ну, не будь жадиной! Я только посмотрю и сразу отдам.
– Не дам!
Митя был неумолим. И чем больше я его просил, тем непреклоннее звучало его «нет!», и раз за разом, все с большим удовольствием, он отказывал мне в моей просьбе и с неописуемым наслаждением произносил непременное «Не да-а-а-ам!».
– Да отстань ты от него! – вмешалась Сашка. – Видишь, жмот он! Дулю у него ты что-нибудь получишь. Давай лучше ты будешь папой, я – мамой, а Ксанка – дочкой. – И, не дожидаясь моего согласия, тут же послала меня на базар за зеленым луком. – Только быстрей, одна нога там, другая – тут! Видишь, у меня суп почти готов.
Этот разворот событий совсем не входил в мои планы. Я взглянул на Сашку и только теперь обратил внимание, что она, сидя на корточках, помешивает что-то в детской кастрюльке, действительно похожее на суп. А под кастрюлькой – не иначе как сооруженная из кирпичей плита, да еще с духовкой. – Очень похоже! Ай да Сашка! Ай да молодец! Рядом Оксанка протирает тарелки и складывает их стопкой на буфет, тоже сложенный из кирпичей.
– Дочечка! – говорю я. – А не пошла бы ты… вместо меня на базарчик? Мне на войну торопиться надо. Я вот только кирпичик прихвачу. Рад был вас повидать. Слава Богу, живы-здоровы. Я ненадолго. Немного повоюю, немцев победю и приеду.
Взял кирпич неопределенного назначения – может, это был стол? А может, просто лишний? И на прощание помахал жене и дочери ручкой.
Мне до слез было обидно. Никогда у меня не будет такой машинки, такой бээмвухи! Ну да и черт с ней! Пусть он ею подавится! Зато у меня есть кирпич! Я и на нем буду ездить не хуже, чем на этой «Бээмве»!
И я стал катать по песку свой кирпич. Он был тяжелый, но слушался меня безукоризненно. Он шел по песку точно танк, оставляя за собой гладкий, извивающийся змеей, утрамбованный след. На быстрых поворотах от него отлетал в сторону песок, точно как от гусениц танка. Он уверенно преодолевал любые препятствия – горы, реки и овраги. Он мог свободно проехать сквозь любую стену любой крепости, любого строения. Ничто его не остановит! Ему все нипочем! Потому что это – настоящий боевой танк! Т-34! Такой же, как и тот, что стоит на пьедестале, в скверике у театра. Вот только…
Я зачерпнул жменьку сырого песка, сделал из него колобок, прилепил к кирпичу. Получилась танковая башня. Не хватало только ствола и гусеницы.
Долго не думая, вернулся в «семью», продолжавшую, раскрыв рот, провожать меня. Подойдя к своей жене Сашеньке, неожиданно чмокнул ее в щечку, вытащил из ее ручки палочку, которой она помешивала суп, тихо сказав «Надо!», и наконец-то покинул мирный семейный очаг.
Палочка оказалась очень удачной. Один конец ее был слегка подгоревший. Этим обуглившимся концом на длинных боковых гранях кирпича я нарисовал гусеницы, каждая с пятью крупными черными колесами и с двумя маленькими, одно впереди, другое сзади. После всего я воткнул палочку в песочную башню, и палочка превратилась в великолепный ствол танка. Мой танк с бешеной скоростью лихо носился по всему необозримому пространству песочницы, через реки, горы и долины, издавая устрашающе могучее и картавое рычание, перепрыгивая через глубокие ущелья или взлетая на вершины крутых гор.
Я так заигрался, что сразу и не заметил Митьку, который как-то чересчур назойливо стал появляться у меня на пути со своей бээмвешкой. После того как несколько раз мне пришлось его объехать, я решил: «Все! Буду переть прям на него, не сворачивая». Но только я об этом подумал, как Митька уже тут как тут, прямо передо мной. И свою бээмвушку сует точно под гусеницы моего танка. Я – по тормозам, хватаю монтировку, вылезаю из танка и кричу во всю глотку:
– Тебе шо?! Жить надоело?! Я же раздавлю твою консервную банку, как клопа! Убирай ее к чертовой матери! А то я за себя не ручаюсь!
Но Митька почему-то меня совсем не испугался, а даже наоборот, нагло приблизился почти вплотную ко мне и с извиняющейся улыбочкой тихо заявляет:
– Знаешь шо? Кажись, я передумал. Давай временно махнемся. Я тебе машинку, а ты мне танк, а?
Вот уж чего не ожидал я, так этого. Вот это да! Митька дает свою бээмвуху за мой кирпич! Да хоть и временно, он что, с ума спятил? Что, сам не может слепить такой танк? Кирпичей-то – вон сколько! И я оглянулся. Странно, но в пределах песочницы – ни одного кирпича. Куда они подевались? Загадка. Вместе с кирпичами исчезла и посудка. А Сашка и Оксанка тут, как ни в чем не бывало, играют, но уже пекут куличи и формуют пасочки.
– А знаешь, я тоже передумал! На кой хрен мне твоя машинка, когда у меня есть танк! – говорю я, делая вид, что этот обмен меня не интересует. Я оттолкнул Митьку лбом, завел свой танк и повел его на очередной круг. Не успел завершить и один оборот, как Митька опять оказался перед моим носом. И вдруг я замечаю, что на Митькиной пилотке – звездочка, именно такая, какой как раз не хватает на башне моего танка.
– Ладно, так и быть, – восклицаю я нехотя, – я опять передумал. Только сначала ты мне даешь насовсем вот эту, – я ткнул пальцем прямо ему в лоб, – звездочку, и тогда я тебе разрешаю сегодня поиграть с моим танком, а взамен ты мне даешь поиграть со своей машинкой. Идет?
– Идет! – без малейшей паузы, ни секунды не сомневаясь, с радостью согласился Митька и, недолго думая, снял свою выгоревшую пилотку и стал отгибать усики звездочки.
Я был рад и счастлив, что сделка состоялась и что моему танку досталась настоящая красная звезда. И хоть она была маленькая, но зато была тяжелая, остренькая и колючая. Я тут же прикрепил ее, как почетный гвардейский орден, на самое видное место – на башню моего танка.
И когда Митя решительно повел его, не разбирая дороги, на бешеной скорости и все, что попадалось на пути, разлеталось в разные стороны, а сам Митька на четвереньках едва успевал за ним, я спокойно взял его машинку и стал ее катать. От первого
