На этот раз – Лилечка. Они не были знакомы между собой, но все время как-то параллелили.
– Женечка, – повествовательно начала Лиля, – Я хотела тебя еще раз поблагодарить. Я открываю холодильник, и мне просто тепло делается: стоят твои баночки, и все такое вкусное, на мою беззубость. Ты мне как мама прямо.
– Говори лучше – как бабушка, – буркнула Женя.
Лиля засмеялась слабенько, в полнакала:
– Хорошо. Бабушка моя вообще-то лучше мамы готовила. Я хочу поблагодарить тебя и… ангела-хранителя тебе на дорогу… – про ангела она проговорила неуверенно, знала Женину антиклерикальную насмешливость. Но Женя ангела перетерпела, и Лиля закончила совсем православно: – Буду за тебя молиться как за плавающую и путешествующую.
– Давай. Я тогда купальник захвачу… Я тебе позвоню попозже… – и положила трубку. – Значит так, Виолетта, я завтра уезжаю на десять дней, и будем считать, что вы уже на работе. Но приступите после моего возвращения. А пока что, – Женя пошарила на полочке, где сахарница стояла, а рядом с сахарницей сухарница, а в ней много всяких бумажек, в том числе и денежные, – возьмите как аванс.
Бледно-зеленая бумажка легла на ворох черно-белых и газетно-серых…
– Хвала Аллаху! – Виолетта слегка воздела сложенные красные руки, – Всякие люди бывают… Но каких людей нам Аллах посылает! Я отработаю…
Потом они сняли свои вязаные полутапочки, надели ботиночки, кот послушно влез в корзинку, а Женя ощутила зубную боль по всему телу…
Чемодан она еще вчера достала с антресолей. Трусы и всякая мелочь были сложены стопочкой, косметичка с причиндалами, еще одна, старая, с лекарствами… Тонкий халат, два свитера… Хава все не шла за своими тридцатью двумя долларами, и Женя пребывала в мудреном состоянии, когда одновременно она была полна до краев жалостью и состраданием к краснорукой чеченке, с достоинством переживающей свое социальное падение, и царапалось всегдашнее раздражение, почти уравновешенное привычной мыслью о том, что в любое общение с любыми людьми входит еще и необходимость перетерпеть их глупость и необязательность… А также глубоко запечатанное почти в каждом человеке лучше или хуже скрываемое безумие…
Раз ты не умеешь сказать раз и навсегда «пойдите все к черту», то сиди и жди, пока эта неторопливая задница сюда доплывет, – утешала себя Женя. Дело шло уже к трем, надо было ехать за билетом, потом в издательство, потом забрать подарок для старой подруги, живущей в Берлине… потом кто-то вечером должен был принести не то письмо, не то какие-то документы во Франкфурт.
Когда Хава наконец пришла, потерявшая терпение Женя уже стояла у дверей в куртке. Она сунула руку в карман, где лежали приготовленные деньги – от усталого раздражения никаких слов уже не осталось.
Хава стояла в дверях – в черном длинном пальто, в какой-то черной чалмашке на маленькой голове, и все это черное было ей к лицу. К белоснежному лицу нестареющей красавицы.
– Ну ты, блядь, богиня, одно слово! – зло и восхищенно обронила Женя, протягивая ей конверт. – Я тебя второй час жду, у меня руки от спешки трясутся…
Хава тщательно уложила конверт в сумочку и теперь медленно расстегивала зеркально-черные пуговицы, и глаза ее отливали тем же зеркальным блеском, но ярко-синим.
– Спасибо, что дождалась. Зачем ты сквернословишь, Женечка? Ну хорошо, я-то знаю твою добрую душу, но другие могут подумать…
– Слушай, а чего ты раздеваешься, ты что, не видишь, я уже выхожу? Я опаздываю…
– Я на минуту в туалет, – объяснила Хава и величаво пошла вглубь квартиры. Под черным пальто было черное платье, и чулки тоже были черными.
Потом она вышла из уборной, что-то шевеля губами.
– Нет, – сказала Хава как будто сама себе, – нет, я не могу тебе этого не сказать. Это действительно очень важно. Присядь на минутку.
Женя просто обомлела от изумления.
– Галя, а ты не охренела часом? Я же говорю тебе – опаздываю…
– Ты понимаешь, Женечка, сегодня большой праздник, Иом-Киппур. Ты понимаешь? День Покаяния. Это как Великий Пост, но сосредоточенный в один день. В этот день не пьют, не едят. Только молятся. Это День Божий. День Покоя.
Женя зашнуровывала правый ботинок. Шнурок плохо пролезал под металлический крючок.
– Да, покоя… – механически повторила Женя. – Ты одевайся, Хава, ты меня и так на час задержала.
Хава сняла с вешалки свое торжественное пальто и замерла:
– Женечка! Нельзя жить в такой суете, как ты живешь. Вообще нельзя, а особенно – сегодня.
Женя рванула шнурок, он порвался. Обрывок тонкой кожаной тесемки она отшвырнула в сторону. Сбросила ботинок, сунула ноги в мокасины. Поднялась – в глазах потемнело: то ли от резкой смены положения, то ли от вспыхнувшей злости.
Хава набросила на себя пальто, посмотрела в зеркало – никакой суеты не было в лице, один покой и умиротворение.
Женя запирала дверь, Хава вызвала лифт. Она стояла рядом и улыбалась таинственной улыбкой человека, который знает то, чего ни знает никто. Щелкнул подошедший лифт. Хава вошла. Женя побежала вниз по лестнице, звонко стуча кожаными подошвами.
Пока Женя вынимала из почтового ящика большой, криво засунутый и порванный сбоку конверт, Хава плавно спустилась на пол-этажа. Они вместе вышли из подъезда.
– Счастливо! – бросила на ходу Женя.
– А ты не в метро?
– Нет, у меня там машина… – Женя неопределенно махнула рукой.
Машина действительно стояла в проулке, и Женя боялась, что Хава увяжется с ней, и надо будет еще полчаса в машине слушать ее нравоучения. И действительно Хава, прибавив шагу, шла за Женей в направлении, противоположном метро.
– Женечка, я вижу, что ты спешишь. Но то, что я тебе скажу, это очень важно: Талмуд говорит, что от суеты не бывает ничего доброго…
– Это несомненно, – кивнула Женя. – Но сейчас мне в другую сторону.
Она села в машину и хлопнула дверью. Хава приоткрыла дверцу и пристально, со значением, проговорила:
– Талмуд говорит, что надо служить Господу, а не людям! Господу!
Включила подсос, машина сразу завелась – ласточка! – и Женя рванула, выстрелив в Хаву выхлопным газом.
Хава с красивой грустной улыбкой смотрела ей вслед.
4
Непоздним вечером Женя сладострастно вычеркивала отработанные пункты.
Все в конце концов успела. Особенно приятно было, что подарок для берлинской подруги удался: молодая портниха, колясочная инвалидка, к которой она успела-таки заехать, сшила на руках чудесную курточку из разноцветных лоскутов, и довольны были обе – и Женя, и получившая довольно приличные деньги портниха. Остались какие-то необязательные анализы, которая Женя вполне успеет сделать после возвращения… И чемодан сложен, и ужин семейный уже был позади – Кирилл перед телевизором читал чью-то диссертацию и фыркал время от времени то ли на диктора, то ли на диссертанта. Гришка сидел у компьютера.
Природа, не терпящая пустоты, подтолкнула Женю к плите. Хотя продукты и были закуплены, но готовить мужики не любили, и Женя принялась за стряпню.
И засуну в морозильник, – решила она.
Все было на этот раз отлично организовано: весь издательский груз собран и упакован, все документы оформлены. Помощник – молодец мальчишка! – привезет коробку прямо в Шереметьево, к самолету.
Еда была еще теплая, и в морозильник ставить было ее рано.
Пожалуй, еще успею принять ванну… Она включила воду, и толстая струя ударила об эмалированное дно. Гриша отключился от интернета и сразу же зазвонил телефон.
Надо сделать этот чертов шнур, – вспомнила Женя. Звонила Лиля. Она всхлипывала.
– Лилечка! Что случилось? – встревожилась Женя. Это в прежнее время Лиля умела бурно хохотать и горько плакать – после болезни она только тихо улыбалась.
– Можно я тебе пожалуюсь? Только я пожалуюсь, а ты сразу же забудешь, потому что я сама понимаю, что глупость, но очень обидно…
Женя не знала, что там произошло, но кто мог обидеть – вопроса не возникало…
– Ну, что там они?
Лиля посапывала, шмыгала носом.
– Съели… Представляешь, открываю холодильник, а баночек твоих – ни одной. Большой арбуз засунут, пополам разрезанный. Я к ним в комнату иду, а у них гости. Молодые люди, Ирочкин этот противный, и Маришин теперешний, программист… Ирка вышла, спрашивает, что тебе надо, а я говорю, где мои кабачки, а она говорит – гости съели. А я говорю, с чего это гости, а она говорит – праздник… Я удивилась, спрашиваю, какой это праздник, а она смеется так… противно смеется… Отвела меня в мою комнату, тычет пальцем в твой календарь и говорит: видишь, праздник? Иом-Киппур! Ничего не оставили – ни кабачков, ни свеклы… Знаешь как обидно…
– Да ладно тебе, Лилька! Глупо на них обижаться. Они же маленькие – вырастут, поумнеют… Ты сама их избаловала, сама так воспитала, так что терпи… И потом, у тебя инструмент есть – помолись, Лилечка. Ты же умеешь… – а в висках у Жени стучало от ярости. Почти так же, как днем, когда Галя-Хава учила ее жить. Даже сильнее.
– Не унывай, Лилька! Лучше скажи, что тебе из Германии привезти?..
Положила трубку. Отложила часть теплой еще еды в пластмассовые коробки. Сложила в сумку. Оделась и крикнула Кириллу:
– Кирюш, я на часик отъеду! К Лильке!
– Женя! Ты говоришь, как новые русские: что значит «отъеду»?
Но она уже не слышала, неслась по лестнице, пытаясь унять злость. О, с каким наслаждением она сейчас бы им врезала обеим, по их смазливым мизерным мордашкам…
Открыла Ириша. Обрадовалась. Из детской раздавались умеренные визги, накурено было как в кабаке.
– А мама говорила, вы уехали, – взмахнула мощными ресницами Ириша.
– Завтра уезжаю. Я тут маме кое-что привезла. У нее вроде все кончилось.
– Ириша! – позвала Ириша сестру, и Женя поняла, что опять она их перепутала. Странное у них было сходство: когда они были вместе, сразу было видно, кто – кто, а порознь – никак не угадаешь.
Появилась настоящая Ириша. Она была подвыпившая, хохотала, показывая яркие зубы, сделанные природой не хуже искусственных:
– Ой, умираю! Мамуська настучала! Женя, сгорая на костре ненависти, мрачно вытаскивала свои теплые коробочки.
– Теть Жень, да вы что? Я же пошутила! Ничего мы не брали из вашей еды! Просто из холодильника вынули, чтоб арбуз охладить! Я баночки ваши на подоконник поставила! А мама просто невыносимая стала – ей надо во все заглянуть, во все нос сунуть, все подсмотреть, что у нас происходит.
Вторая, Мариша, подтвердила:
– Мы же взрослые. У нас своя жизнь. А она все нас воспитывает и воспитывает…
Приоткрылась Лилина дверь: она высунула в щель голову, как черепаха высовывается из панциря, готовая немедленно убраться восвояси:
– Ой, Женечка! Ты приехала! Прости меня, идиотку! Девочки праздник справляют. Простите меня, девочки! Я ведь не знала, что Иом-Киппур…
Женя
