я – письмо, письмо – сосуд радости, письмо – слеза грусти, – все как было!..

Все же много лучше, стал совсем спокойным и уверенным, как было в доброе старое время. Я никуда не спешу, я ничего не жду (о твоем приезде еще не думаю). Большая работоспособность. Пусть все это передастся тебе, мой друг!

…Детскость есть серьезное отношение к пустякам и к тем искренним переживаниям, которое пустяки возбуждают. Детскость есть чувство непременно бессознательное. Стоит взрослому в ту же минуту понять свою ребячливость и дальше продолжать ту же игру – и он мигом превратится в ломающееся неприятное существо. Но бессознательная ребячливость обворожительна. Смотришь на человека, когда он катается на коньках, или когда он с любопытством разглядывает замысловатую ручку зонтика (твой папа), или когда он просто по-иному, по-детски улыбается (мой папа), – тогда начинаешь понимать, что разыскал в хаосе обыденной жизни какие-то ценные самоцветные штрихи и любишь их…

…Сегодня была опять военная прогулка. На дворе очень холодно, но нет большего наслаждения этих веселых шествий. В пропавшем письме я писал, что прогулка – это целая симфония переживаний массы молодых здоровых тел. Это настроение перебрасывается от одного к другому и завладевает самыми мрачными душами. Когда заиграет музыка (это мы играем, это я играю), то все это настроение получает ритмическое воплощение. Изо всех ворот выбегают дети, кухарки в калошах на босу ногу, пересмеиваются с солдатами, а те смотрят, как стадо голодных волков.

Сегодня на прогулке продумал несколько мыслей о Чехове. Вот по какому поводу. В газете один скорбит по поводу того, что Москва теряет свой московский облик из-за беженцев (читай евреев), которые портят русский язык. Он пишет, что теперь уже говорят “зво́нят”, “я спа́ла”, как спадает, вероятно, вода после разлива. Я думаю, что всякие тоскливые слова об ушедшем, вроде Вишневого Сада, не имеют никакого жизненного обоснования. Остается только некоторый эстетический флер. Я не Лопахин, но Лопахин мне ближе всех остальных умирающих людей. Он единственный – живой. Но задуман был как комический герой! И вообще – комедия! Чехов видит обитателей имения как сатирические типы. Но если так, то Лопахин из них единственный деятель. Приговор прошлому, но в мягкой комедийной форме. А Станиславский драму разыгрывал. Красивый помещичий дом с колоннами, красивое страдание его высших обитателей. Чехов не смеется, он грустно улыбается уютному миру, к которому сам принадлежит, и это прощальная улыбка. Не потому, что он знает, что скоро умрет, а потому что понимает, что этот мир его не надолго переживет… Пусть рубят цветущие деревья – я знаю, вырастут на их месте кривые закоулки бедных домов, которые столпятся вокруг фабрики. Страдания увеличатся, семейный строй распадется, но будет сделан еще один шаг к сознанию, сознательности. Будет ли сделан следующий шаг к борьбе – это меня сейчас мало интересует. Самое главное зло – человечество бедное, грязное, некультурное, не понимает ничего. И за приобретение сознательности платят обыкновенно вековыми страданиями и большой кровью. Но это стоит такой цены. Мне кажется, Чехов это предчувствовал. Прошлый мир презирал, а будущего боялся. Страдание вишневосадцев – приукрашенное. Другое страдание – обнаженное, надорванное, голодное, но активное, действенное – преобразуется в нечто невиданно новое, что превзойдет все утопии первых социалистов от Томаса Мора до Томмазо Кампанелла, всё задолго до Маркса было придумано и продумано. Думаю, что через сто лет, когда культура человеческая разовьется до невиданного уровня, Чехова будут смотреть на театрах именно как высший памятник ушедшего мира. Но пьесы его – необходимая ступень к высшему и лучшему…

Эти дни мы много заняты. Каждый день ротный праздник. Офицеры приглашают своих, солдаты своих дам. Солдат усаживает своих приглашенных девиц и особенно горд хорошим платьем своей возлюбленной. Офицерские дамы презрительно оглядывают кухарок и с чувством большого достоинства усаживаются в первых рядах. Одна кухарка меня очаровала. Была она в белой кофте на выпуск и в помрачающей голубой юбке, может быть, нижней. Как она была счастлива! Такие фигуры встречаются только у кухарок – боже, что она со своим бюстом сделала! Умора! Веселье все было на галерке, где сидели солдаты без дам.

Мои занятия английским яз. идут очень успешно. Сегодня кончил “Счастливый принц” Уайльда. Очень мне нравится, я не враг хорошо задуманной моральной сентенции. Рекомендую тебе эту сказку. Она пригодится для занятий с детьми. Посылаю тебе две сказки (“Звериное дерево” Ремизова и “Непрощеное дерево” Тэффи), и вот для какой цели. Для самостоятельного сочинения сказок нужно хорошо ознакомиться со сказочными элементами, с оборотами речи, с примерами, аллегориями, комбинацией условий, которые во всех сказках одинаковы. Изменяется идея, основная тема, но сказочные элементы остаются неизменными. В этих сказках какие-то новые элементы встречаются. Особенно интересные элементы встречаются в восточных сказках, также у экзотических народов – у негров, китайцев, индусов. Но вообще – литературная сказка может существовать и по своим собственным законам, которые каждый автор сам создает, комбинируя с известными приемами.

Напиши мне, что удастся тебе сделать из них. Тибетскую ты можешь употребить целиком.

Целую тебя, моя родная!

31.12

Привет, Марьяна! Эти дни праздники у солдат ежедневно. Кому праздник, а нам – двойная работа. Но это приятная работа, смотрю, наблюдаю во все глаза, изредка удается подсмотреть что-нибудь занятное.

“Кум мiрошник, або сатана у бочцi”. Кумедия с танцями, спiвами и горiлкой. Горiлки нет, остаются только танцы и спiвы. Спiвы идут под аккомпанемент нашего оркестра. Я бурно радовался во время репетиции. Чувствовал себя артистом оперного театра. В казарме есть оборудованная сцена. Перед рампой расставили нам пульты, как следует. Посреди дирижер, справа флейта, кларнет, слева – медные. Как у людей, дирижер подавал вступления хору и артистам. Как и следует, те не попадали и врали нещадно. Кроме “Мирошныка”, балерина будет плясать для этих милых солдатиков. Сегодня была уже проба. Балерин две. Одна побольше и потолще, вторая – с крашеными волосами, в котиковом пальто, востроносая, кошачья немножечко. Танцуют хорошо, как обыкновенно, как все. Мазурка, лезгинка, русская. Офицеры на сцене увивались за ними, как увиваются за женщинами, на которых волшебные огни рампы набрасывают флер очарованья, перемешанного с надеждой о доступности.

Солдаты смотрели, как смотрят на хрустальный дворец. Красиво и бесконечно далеко от меня, почти неземное. Актеры и актрисы из “Мирошныка” жались по углам сцены. Капельмейстер иронически смотрел, как человек видавший виды.

Вчера был праздник 8 роты. Я был очень доволен им. Удивлен безмерно. Совсем праздник – по-иностранному, не по-нашему. Я радовался организации его, везде видел и оценивал продуманность мелочей. Все было предусмотрено и хорошо устроено. Порядок идеальный, кровати из казармы были убраны в один угол и задрапированы зеленым полотном, для гостей – раздевалка с вешалками, с номерками, с веревочным барьером. Небольшая эстрада из столовых столов, вместе сбитых и завешанных зелеными платками. Везде просторно, удобно, для каждого дела – назначенные люди, вероятно, репетировавшие свою роль. Концерт окончен, появились люди с молотками. В две минуты сцена была разобрана без стука, кто-то прибежал с тряпкой, вытер столы, кто-то ощупал края столов – нет ли гвоздей, и концертный зал превратился в буфет.

До 4 вчера играли, а сегодня опять всю ночь. Уже устаю немного. Завтра уже последний праздник. Все это отдает безумием, которое как будто никто не замечает. Я просмотрел вчера в библиотеке газеты за последние три месяца, статистики сколько-нибудь достоверной нет, но, по моим соображениям, война эта уже стоила не меньше пяти миллионов жизней, а про раненых – даже приблизительной оценки дать не могу. Думаю, вдвое больше. И при этом Антанта отклонила германское предложение о мире. Наша жизнь, единственная и так много нам обещающая, проходит на фоне великого мирового безумия…

Твой Яша

Глава 33

Киев – Москва

(1917–1923)

Яков, вовлеченный в первые же месяцы после февральской революции в политическую деятельность, стал членом Харьковского Совета рабочих и крестьянских депутатов, но постоянно чувствовал себя не в своей тарелке – большинство окружавших его людей были столь темны и неразвиты, многие даже безграмотны, что задачу свою видел скорее в просвещении. Если с каждым из этих людей он мог разговаривать, то когда они сбивались в толпу, обращались в дикую и страшную стихию. Ораторские его попытки быстро привели к мысли, что евреи в этом мощном революционном процессе вызывают только раздражение. Его природная активность постоянно наталкивалась на раздражение, а желание приносить пользу стране, переустройству ее промышленности и созданию новых принципов управления вызывало подозрение. Яков пытался найти место, наиболее соответствующее его знаниям и идеям, но место это не находилось.

Украину трясло. Власть в Киеве за два года менялась семнадцать раз, и обывателям более всего хотелось, чтобы утвердилась хоть какая-то. В декабре 19-го она утвердилась: советская.

Маруся, вдохновенный сторонник новой власти, торжествовала победу над буржуазным миром. Еще в 17-м году, когда советская власть одержала первую пробную победу в Киеве, Маруся присоединилась к группе актеров-энтузиастов, устроивших под руководством молодого режиссера из Галиции Леся Курбаса постановку символической картины “Революционные движения”. Правда, сразу после этой грандиозной постановки, которая с успехом прошла на площади, при большом стечении народа, она разругалась с Лесем Курбасом: Маруся, прекрасно владевшая украинским языком, упрекнула его в излишнем украинском национализме, потому что, как она была уверена, в будущем государстве воцарится полный интернационал, а мелкие национальные культуры уступят место новой всемирной пролетарской культуре. Карьера ее в “Молодом театре”, которым руководил Курбас, на этом завершилась. Кто мог предвидеть, что Лесь Курбас в 33-м будет расстрелян на Соловках за свои националистические заблуждения, а еще полвека спустя культура действительно потянется к некоторому универсализму, хотя о пролетарском характере чего бы то ни было забудут по причине полной исчерпанности Марксовской идеи о ведущей роли пролетариата. Но Якова в этот момент рядом с Марусей не было, он не мог внести своих умиротворяющих поправок, да и сам Яков, с его высокоорганизованным умом, был очень далек от таких исторических прогнозов. Был он впереди своего времени, но не настолько же!

Вернувшись в Киев, Яков окунулся с головой в профессиональную деятельность. В Коммерческом институте произошли большие перемены. Профессор, который настаивал на его зачислении в ассистенты кафедры, ушел с немцами, его место занял напуганный до костей доцент Калашников. Сложилась сложная ситуация, в глазах старой профессуры Яков выглядел революцонером, а вновь пришедшие люди поражали своей полной профессиональной неосведомленностью.

Задачи перед экономистами власть ставила не игрушечные: огосударствление экономики, прекращение товарно-денежных отношений, введение продразверстки… военный коммунизм. Тут уже и Яков пришел в отчаяние. О строительстве какой-то новой экономики не могло быть и речи.

Ожидаемая жизнь “по справедливости”