бедная пуэрториканская семья, отказавшаяся от него лет тридцать тому назад. Возникли они в надежде, что получат хорошее наследство. Но денег не было. Стоила денег квартира, но они не знали, что и она уже практически принадлежит банку. На Юрика смотрели как на Микиного партнера, но Юрику это было все равно, тем более что репутации его, будь это правдой, не испортило бы.
Так случилось, что лучшее наследство после Мики получил именно Юрик в виде его разнообразных друзей: музыкантов с мировой славой и уличных, известных только на единственном скверике в Вилледже или на одной станции метро, пустопорожних знаменитостей, диджеев, продюсеров, владельцев студий и прочего околомузыкального люда, которые крутят колеса всей музыкальной индустрии. За последний год жизни Мики как будто передал всех навещавших его людей в Юриковы руки, и на похоронах, куда пришли многие, с ним здоровались, выражали сочувствие…
После похорон не разошлись, пошли в закрытый для посторонних посетителей клуб в Челси, выпивали и играли – великие и кое-какие. Желчный и едкий Мики, любитель этномузыки, был бы доволен: играли родные ему пуэрториканцы со своими деревянными брусочками, отбивавшими скелет композиции, пожилой индус выделывал на ситаре космические трели, смуглый горбун, скорее всего инопланетянин, выдувал психоделические звуки из сложного духового инструмента, напоминавшего связку разных дудок и дудочек. Играл и Юрик – впервые свою композицию, с которой возился весь последний год. Памяти Мики.
Именно от него, легко живущего и тяжело умирающего, умного, своевольного и скандального, Юрик впитал, вдохнул осознание того, что в высшем смысле в музыке нет авторства, а есть только умение читать из Божественной книги и перекладывать некий мировой звук, не нуждающийся в нотах, на язык жалких музыкальных инструментов и нот, придуманных для удобства передачи великих сообщений, никаким иным языком не передаваемых… И Юрикову композицию слушали в тот вечер лучшие уши и лучшие души этого музыкального пространства. Услышали.
С этого дня Юрикова траектория еще раз поменялась. Он получил несколько заманчивых предложений и выбрал наиболее для него интересное и наименее перспективное с точки зрения экономической – почти безвестную команду, исполняющую фанковые хиты семидесятых годов.
Они репетировали на 125-й улице, на окраине черного гетто, где из одного выхода метро изливался поток студентов Колумбийского университета, а из другого шла темнокожая толпа в места, куда белые не заглядывали… Это было черное гетто, и демаркационная линия в этом районе проходила очень жестко.
Юрик ненавидел расизм, презирал белых расистов, но возле метро Юрика и второго гитариста, японца по прозвищу “Сузуки”, встречал Эйб Картер – в этом районе расизм показывал свою изнаночную сторону, черную… Эйб, великолепный басист, вел их в глубину жутковатого квартала, где в разбитой квартире с заколоченными окнами и следами давнего пожара их ждали вокалист Чуче и ударник Пит. После репетиции Эйб провожал партнеров к метро: как бы местные ребята не напали…
Репетировали три месяца, почти ежедневно, возникала настоящая складная программа, а не разрозненные номера. Юрик просто взлетал от восторга и чувствовал себя как спортсмен перед решающим матчем.
Накануне уже объявленного концерта в большой уличной драке убили вокалиста. Это было как крушение самолета при взлете. В этой же разрушенной квартире, неделю из нее не выходя, прощались с Чуче: пили, курили, кололись, играли… Юрику было очень страшно – сначала Мики, теперь вот Чуче. Смерть присутствовала рядом с ним, как будто желая познакомиться. У этих ребят наркотики были другие, покрепче и погрубее. На восьмой день после похорон, когда дни и ночи в заброшенной квартире совсем слились в один пестро-темный поток, Юрик очнулся, испугался, схватил свою гитару и поехал на Лонг-Айленд – спасаться.
Его не ждали. Марта почти смирилась с тем, что мальчик отбился от рук, но, по американским понятиям, он был взрослым. Приезд его был некстати: у них уже жил другой гость – приехавший из Израиля Гриша занял Юрикову комнату. Юрик рухнул на кожаный диван в гостиной, даже не приняв душа, и проспал почти сутки. Перед тем, как уснуть, он успел сказать Марте, что у него убили друга.
– Травма, еще одна травма, – сказала Вите Марта, помнившая прошлогоднюю историю с Мики.
Витя рассеянно согласился: да, да, травма…
Гриша, бывший толстяк, исхудавший за последнее десятилетие до юношеской стройности, отец шестерых разновозрастных детей, заметил: травмы – это выдумки самой безнадежной науки, психологии. Все есть биохимия и жизненный опыт.
Марта, работавшая много лет в администрации университета, но по прежней профессии психолог, удивилась: почему безнадежной?
У Гриши к этому времени были ответы на все вопросы:
– Потому что такой науки вообще нет! И не бывало! Это аберрация сознания, а не наука. Есть жесткие структуры, очевидная, не вполне еще разработанная биохимия и запрограммированное в соответствии с этим поведение. При чем тут травмы? – и ворчливо закончил: – Помешались на Фрейде! Какая-то всемирная мистификация… Химия жизни, вот что есть…
Юрик лежал ничком. Усталые волосы, года два не стриженные, тяжело покрывали диванную подушку. Его сброшенная одежда воняла. Марта понесла ее в стирку. Перед тем, как сунуть в стиральную машину, вывернула карманы. В кармане куртки лежали два шприца. Марта ужаснулась.
В гостиной вторые сутки, с небольшими перерывами, продолжался разговор Гриши и Вити. Они не виделись три года, изредка переписывались, и теперь Гриша вываливал ему на голову немыслимую белиберду, в которой Витя никак не мог уловить ни логики, ни смысла… Гриша сыграл слишком большую роль в его жизни, чтобы просто отмахнуться. Именно благодаря Грише Витя от абстрактных пространств и множеств развернулся к задачам более конкретным, и это ему нравилось. Теперь же Гриша разглагольствовал о вещах отвлеченных и совершенно выходящих за пределы того, что Витя считал наукой.
– Витася! Одна наука! Только одна наука есть в мире! Надо выбросить все старое и оставить только три дисциплины – математику, биологию и физику. Этой новой науки имя биоматика!
Витя сонно смотрел на взволнованного Гришку: какая еще биоматика? С чего это он решил выбросить все науки?
– Наш мир создан Богом по единому плану! Первые страницы Торы дают современное научное описание происхождения Вселенной, Земли, растений, животных и человека. Творец продиктовал не только Тору. Вся жизнь универсума, нашей планеты есть разворачивание грандиозного текста! А мы лишь пытаемся его расшифровать и прочитать. И единственное назначение человека – именно в прочтении этого послания!
– Гриш, но это такие общие заявления. Они же ничего не меняют в человеческой деятельности. Они не содержат никакого открытия. В чем суть? – пытался отрезвить Витя разошедшегося друга.
Гриша – о чем Витя не мог знать – на этом самом месте уже успел получить немало тумаков от научной братии. Он приехал получить от друга поддержку, может, завербовать в сторонники. К этому времени Витя был главным авторитетом по моделированию клетки. В Гришином построении Текст и Живой Компьютер были двумя новыми скрижалями…
Гриша вздохнул: толпа, как известно, пророков не слушает, все пытается либо высмеять, либо камнями побить. Именно в Израиле! Особенно в Израиле! В последние годы он потратил столько сил, чтобы пробиться к Тексту, который казался ему главным в мире, к Торе, и пришел в убеждению, что она есть всего лишь дайджест, комментарий и ссылка на более важный Текст… Но понимания Гриша не встретил ни среди ученых собратьев, ни среди его религиозных учителей. Один только безумный каббалист из Цфата, глава несуществующей школы, приветствовал Гришины идеи. В Вите, ни в коей мере не включенном в поток современной научной фантастики, Гриша ожидал встретить понимание. Однако встретил только недоумение. Но не терял надежды.
– Фишка, Витася, в том, что главный алфавит, на котором написан текст, был открыт только в 1953 году – это четырехбуквенный код ДНК. И даже сами его открыватели, Уотсон и Крик, не поняли, что они дали возможность чтения Божественного Текста! Дали самый убедительный аргумент в пользу существования Творца! – Гриша раскраснелся, поднимал тощие руки, как уличный проповедник, и отрывисто восклицал: – Убедительный аргумент! Абсолютный! И не поняли!
– Погоди! – пытался остановить Витася возбужденного Гришу. – Погоди, может, Уотсон и Крик никогда и не нуждались в концепции Творца? Я, к слову сказать, никогда не нуждался в этой концепции. Нисколько…
– Витя! Ты погоди! Неужели ты не видишь, что наш Мир создан Единым Богом по единому плану? – все более распалялся Гриша.
Витя нескладно сидел в глубоком кресле, упершись подбородком в колени. Рядом на диване, уронив одну ногу на пол, неуютно спал Юрик, а Гриша крутился в маленьком пространстве между журнальным столиком и вторым креслом, заваленным ворохом постиранного белья, которое Марта не успела убрать в шкафы.
– Семь лет я изучаю Тору. Я стою на пороге. Может быть, я один из немногих, кто в состоянии сопоставить современные открытия в области биологии – Науки Жизни – с текстом Торы, который представляет собой пересказ текстов ДНК. Сегодня я уверен, что многие утверждения Пятикнижия Моисеева допускают прямую экспериментальную проверку современными научными методами…
– Остановись! – перебил его раздраженный Витя. – Я обычно исхожу из того, что я знаю. Я не улавливаю твоей логики. Ты говоришь о вещах, которых я не знаю. Понятия не имею. Я в жизни не читал никаких религиозных текстов, да у меня и охоты к этому нет. И никогда не было. Скорее тебе надо говорить об этом с Мартой, она человек верующий.
– Вот-вот-вот! – завопил Гриша. – Это одна из важнейших мыслей! Сегодня, в конце двадцатого века, умозрительные и спекулятивные идеи древних философов в результате эволюции человеческого сознания совпали! Это уникальная точка эволюционной истории человечества. Это новая эра! Все открытия в области физики, химии, любых наук в высшем смысле не имеют авторства!
На этом вопле проснулся Юрик, плохо соображавший, где он находится. Но то, что произносил довольно визгливый мужской голос, доносилось до него как специально к нему обращенные слова…
– Есть Божественный Текст! И вся эволюция человека имеет только одну задачу – довести это незавершенное Творение до состояния, когда оно, человечество, научится читать. И ради выполнения этого задания были изобретены все алфавиты, все знаки, цифры, ноты, в конце концов!
Юрик оторвал голову от подушки. На щеке его отпечаталась пуговица. Первое, что он увидел, – незнакомый еврей в кипе, с задранной вверх полуседой бородой, воздевший вверх руки.
“Глючит, – подумал он. Однако, разглядев позади бурлящего еврея хмуро сидящего отца, успокоился. – Не глючит…”
Юрик приподнялся, сел. Еврей уставился на него с большим удивлением. Гриша, проведя часов двенадцать в этой гостиной, не заметил спящего на диване Юрика.
– Юрик, мой сын, – прокомментировал Витя пробуждение
