и отдавал ему должное как фигуре политической. Он и понял эту фразу как политическое предостережение всему сословию технической интеллигенции, которая, зажатая в тиски партийного руководства, действительно не могла провести индустриализацию в сроки, определяемые директивами.

Печальные размышления Якова шли в двух совершенно противоположных направлениях: с одной стороны, потеряв сон, он непрестанно в уме писал письмо вождю, пытаясь изложить ошибочность идеи “обострения классовой борьбы”. Обостряться она, конечно, могла, но только не на просторах нашей родины, страны победившего пролетариата, а именно в мире капиталистическом, еще не доросшем до идеи всемирной пролетарской революции. Российская техническая интеллигенция, напротив, все свои силы отдает построению… и так далее… Вторая мысль, которая ему не давала спать, – побег! Побег из экономической статистики, превратившейся в опасную науку, в сторону музыки… А что? Преподаватель муз. литературы, сольфеджио, руководитель хора, частные уроки фортепиано, флейты, кларнета… Не мечта ли это? Не спасение ли для него лично, для всей семьи?

Наступление на техническую интеллигенцию, поиск вредителей и шпионов шел широким фронтом – и Яков опоздал. Пока он анализировал текущий момент, подоспел следующий процесс – “Дело Промпартии”. Читая внимательно материалы процесса, Яков почувствовал угрозу своему существованию.

Обвиняемый по процессу “Промпартии” профессор Рамзин дал показания, обеспечившие высшую меру ему и его подельникам, ведущим специалистам Госплана и ВСНХ. Расстрел заменили тюремным сроком. Яков понял, что опоздал!

Вредительство обнаружено было в экономике, горном деле, в лесоводстве, в микробиологии – всюду, где ни поищи. В 1930–1931 годах ОСО ОГПУ рассмотрело более 35 тысяч дел. Одно из них было дело Якова Осецкого. На допросах он довольно витиевато защищался, вредительства не признал, но в ошибках покаялся. Получил три года законного наказания, с отбыванием этого срока на Сталинградском тракторном заводе.

В начале февраля 1931 года он прибыл по месту ссылки и начал работу в плановом отделе СТЗ. Это было лучшее, на что он мог рассчитывать.

В первом письме, отправленном жене из Сталинграда, Яков напоминает ей, что первое его заключение состоялось в 1913 году, пятнадцать дней на челябинской гауптвахте, которые теперь он вспоминает как счастливую пору молодости. Просит ее быть бодрой, не унывать и хранить себя и сына.

С сыном все оказалось очень сложно. Узнав об аресте отца – Якова забрали на работе, Марусе сообщили об этом спустя сутки, – пятнадцатилетний Генрих, вернувшись вечером из своего авиаклуба, выслушал сообщение матери, побелел, осунулся, выперли скулы, рот сжался, он выдохнул и сказал тихо:

– Вредитель. Я так и знал!

После чего смел со стола оставшиеся с вечера чашки, сбросил с отцовского письменного стола две аккуратные стопки книг и две стопки писчей бумаги – исписанную и чистую, повернулся к книжному шкафу и стал швырять об пол тщательно разложенные по разделам книги, выкрикивая все громче единственное слово, которое засело в его сознании: “Вредитель! Вредитель!”

Маруся сидела в кресле, зажав уши и зажмурившись. Это был настоящий припадок, и она не знала, как его остановить. Но, сокрушив все, что попалось ему под руку, Генрих бросился на тахту и завыл. Прошло несколько минут, Маруся села рядом с сыном, погладила его по плечу.

– Оставь! Оставь меня! Ты не понимаешь, что это значит! Меня теперь никуда не примут! Я сын врага народа! Навсегда!

Слезы текли густо, плечи сотрясались, он дрыгал ногами и руками, совершенно как в раннем детстве. И Маруся сделала то, что делала тогда – полезла в буфет и вынула из припрятанного кулька конфетку, развернула и сунула ему в рот. Конфету он не выплюнул, но и не успокоился. Долго еще вздрагивал, а потом заснул на отцовском месте…

“Что он наделал, что он наделал! – кричала Маруся беззвучно. – Все разрушил! Что теперь будет с нами?”

Глава 38

Первая ссылка. СТЗ

(1931–1933)

Яков, пожалуй, перенес свалившееся несчастье лучше, чем его семья. Он умел начинать с нуля, но при этом в новое, постнулевое пространство втаскивал всю предшествующую жизнь, разнообразные интересы и начинания. Двенадцать больших городов были теперь для него закрыты, он был перенесен всевластной силой в город на Волге, где строили по американскому проекту огромный завод. Его назначили в плановый отдел, это было ему не очень интересно, но знание английского языка сильно улучшило его положение. Уже через неделю ему выделили каморку в заводоуправлении, где он переводил американскую техническую документацию. Два десятка наскоро обученных английскому языку девушек не могли справиться с технической терминологией. Да и Якову иногда приходилось обращаться за справками к американским сотрудникам, которых в 31-м году оставалось еще много.

Американцы нравились Якову – по большей части спортивные ребята, одетые чисто и элегантно. И работали браво. Помимо организации производства была и особая организация жизни – специальная столовая, и ресторан, и клубы, и концерты для сотрудников, и общественный надзор за детьми. “По части социалистических достижений капиталисты ушли вперед”, – вынужден был признаться Яков. Или это только специально выстроенная пропагандистская картинка? Создавалось впечатление, что их научная организация труда простиралась и на общественную жизнь!

Яков был не единственным, кого занимали эти наблюдения. Вскоре он познакомился с другими ссыльными, занятыми в разных звеньях общего строительства, такими же, как он, спецами, высланными на СТЗ за политические ошибки и неправильное мировоззрение. Все они были более или менее марксисты, более или менее социалисты, более или менее коммунисты, но думали “не в ногу”, и расхождения во взглядах были как раз таковы, чтобы вести интересный разговор о деталях. Встречались сначала случайно, спустя некоторое время стали при случае собираться за чаем, а через пару месяцев эти встречи превратились в своего рода самодеятельный семинар, на котором представляли рефераты, читали доклады. Обменивались мнениями… Не чувствуя за собой никакой вины…

В ноябре 31-го года к Якову приехал сын. За время, что они не виделись, Генрих вырос на полголовы, раздался в плечах и превратился из мальчика в юношу. А Маруся все не приезжала – много работы, плохое самочувствие, дурное настроение… Шла интенсивная переписка, по установленной схеме – письма писали каждый первый день пятидневки, начиная с первого числа каждого месяца, – не менее шести писем в месяц, плюс открытки, которые не считались, плюс, в случае необходимости, телеграммы.

Генрих с отцом почти не переписывался.

Яков получил официальное разрешение показать сыну завод и в один из первых же дней Гениного пребывания повел его на СТЗ. Первым делом показал американский проект завода, объяснил особенности этого проекта: он был модульный. Генрих восхитился – конструктор! Он узнал свой первый конструктор, который доставлял ему в детстве столько творческой радости. И весь этот завод был построен так, как будто какой-то великан сложил его из кубиков. Только кубики были огромные и гораздо разнообразней, чем в его конструкторе. Яков показал на макете, как соединяются друг с другом отдельные блоки и как из одинаковых блоков получаются разные строения.

Генрих смотрел как зачарованный на макет, вынашивая какую-то мысль, а Яков радовался, какие смышленые у сына глаза, как на лице отражается работа мысли.

– Пап, получается, вроде каждый блок как буква, а соединяясь вместе, они образуют слова и целые предложения?

– Хорошая идея, сынок, – порадовался Яков.

Генрих кивнул с важностью – не так-то часто отец его хвалил – и продолжил размышления вслух:

– Я думаю, можно просто весь мир заново построить из таких букв – вот это будет конструктор, это да!

Яков с вниманием посмотрел на сына: в нем явно шевелились зачатки серьезных мыслей… Но по существу – полнейшая инфантильность. С ним надо много работать, много работать…

СТАЛИНГРАД – МОСКВА

ЯКОВ – ГЕНРИХУ

Март 1931

Милый Генрих, я познакомился здесь с одним человеком, с которым хотел бы и тебя познакомить. Каких только профессий нет на нашем заводе! Всего есть сто семьдесят профессий. Ну, скажем, есть ли специалист по игрушкам? Как ты думаешь? Оказывается, есть. Мастер, который изготовляет макеты и модели для нашего музея. Превосходный работник, владеет обработкой металла, дерева, картона – все, что нужно. Он и столяр, и слесарь, и электротехник, и переплетчик. Мастер на все руки. Мастерская у него тоже игрушечная. Под лестницей чуланчик в два квадратных метра. Крохотный верстачок, на потолке полки с материалом. Говорит тихо, вдумчиво. Приятно с ним иметь дело. Работает всегда один, в тишине.

Я теперь готовлю большую выставку по тракторной промышленности. Когда кончу, пришлю тебе фото. Мама пишет, что у вас в комнате очень чисто и аккуратно. Это очень помогает жить.

Я задумался, не написать ли рассказ про семью, которая жила в большой тесноте и беспорядке. Все грызлись, злились и не могли ужиться вместе. А потом постепенно убрали комнаты, ввели порядок, и все стали хорошо жить. Вот освобожусь немного и попробую эту тему. Одобряешь ли ее?

Крепко жму руку.

Твой Яша-папаша

СТАЛИНГРАД – МОСКВА

ГЕНРИХ – МАРУСЕ

8.11.1931

Милая мама!

Уже два дня я у папы. Когда подошел поезд к Сталинграду, папы на вокзале не было, походил-поискал его, и сел в поезд на тракторный. В поезде я у каждого человека спрашивал, не знает ли он, где живет Осецкий, пока я не наткнулся на Мстиславского! Конечно, он сказал “№ 516”. Мне больше ничего и не нужно было. Когда я слез с поезда, как раз подали роскошный автобус, и я благополучно нашел дом № 516, но я поцеловался с замком. Папы не было. Не унывая, я сбросил пальто и мешок, оставил все мои манатки у соседей и пошел на Волгу. Когда я вернулся, мой папа(ша) был дома, он меня не узнал.

На другой день, 7-го, я с папой целый день гулял и катался на лодке, а вечером смотрел, как танцевали фокс (ну и волынка). Американскую столовую я с первого посещения полюбил. Вчера с папой читал по-немецкому (Нибелунгов). Папины товарищи нравятся, а американские ребята нет (здорово дерутся).

С авиа-тракторным приветом! Целую, Генрих

ЯКОВ – МАРУСЕ

10.11.1931

Милый друг, запоздал с посылкой очередного письма на три дня – не взыщи – засуетился с Геней, с праздниками. Геня вырос намного, на полголовы выше, чем я оставил его.

В отношении общего развития он не подвинулся дальше. Каждый день я занимаюсь с ним по предметам и по-немецки. По первым дням замечаю, что он не более усидчив, чем прежде.

Его приезд – большой праздник для меня, но я тебе искренне скажу, что твой приезд был бы большим праздником. Развитие его заботит меня. Нужно всячески противопоставить его интересам другие – более широкие и глубокие. Он слишком техничен, однобок. После его увлечения авиацией теперь новое громадное увлечение военными вопросами. Гуляем по горам – он с восхищением: “вот хорошо бы здесь поставить батарею орудий!” Как это неприятно! Этот кружок стрелков-снайперов,