позвонила. (Марии Яковлевне) Работу предложили. За пятьсот долларов сидеть в конторе пять дней в неделю с десяти до шести… Перекладывать бумажки и отвечать на телефонные звонки…
Елена вынимает пульверизатор с духами, брызгает на руки, нюхает. Константин принимает позу дерева и замирает.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Ты отказалась?
ЕЛЕНА. Угу… Вообще-то им нужен итальянский и испанский…
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Странно. Испанский – совсем уж лишний язык.
ЕЛЕНА. У нас только Дюдя знает испанский. И мама немного. Да хоть бы и знала – не за пятьсот же долларов…
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Наверное, ты права… Когда я работала в профсоюзах, давали контрамарки в театр, бесплатные путевки…
ЕЛЕНА. Труд без поэзии, без мысли… Ужасно надоела эта проклятая дачная жизнь. Здесь на работу невозможно устроиться… Пора кончать.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Ты хочешь, чтобы мы опять переехали в Москву?
ЕЛЕНА. Нет. В Москву не хочу. Я хочу в Париж…
КОНСТАНТИН (не меняя позы). В Китай… Или в Индию…
По лестнице спускается Лиза с мобильным телефоном в одной руке и плиткой шоколада в другой.
ЛИЗА. Париж – грязный вонючий город! Весь в собачьем дерьме. Французы твои – надутые скупердяи… И Париж твой – дешевка и показуха… Самый фальшивый город на свете. (Набирает номер.) Вера? Новый оператор? Хорошо. Восемнадцать двадцать два. Ближайшие два часа не соединяйте. Нет, только кредитные карточки.
ЕЛЕНА. То ли дело твой Амстердам, да?
ЛИЗА. Да уж конечно, Амстердам повыше стоит… дерьмового твоего Парижа…
КОНСТАНТИН (все еще в позе дерева). В Индию! Всем надо в Индию! В ашрам!
МАРИЯ Яковлевна (замечает шоколад). Лизочка, воздержись!
Раздается грохот, появляется Семен с разбитым бачком. Мария Яковлевна отрывается от огромной миски, в которой что-то размешивает. Снова включается электричество. Константин надевает наушники, кивает в такт неслышимой музыке. Потом, не снимая наушников, идет к холодильнику, снова достает круг колбасы, отрезает большой кусок, жует. Садится за свой стол.
СЕМЕН. А по мне, Франкфурт всего лучше. Я там три года на заработках был… Вообще-то за границей давно уже все в полной комплекции… В Германии с питанием лучше всего мне понравилось. Да и климата нашего не могу одобрить… Конец апреля, а холод собачий… А у них там все цветет, пахнет… тьфу! (Ставит на стол две половины сломанного бачка.) Все, Мария Яковлевна! Гвоздец!
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА ЛИЗА, ЕЛЕНА (хором). Семен!
Лиза принимает миску из теткиных рук и начинает месить. Пробует тесто.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. По часовой стрелке…
СЕМЕН. Конец пришел, говорю. Всему приходит конец. Все сгнило. Вентиль не работает, проржавел. Я заглушку поставил.
ЛИЗА. А если против часовой, тогда что? (Месит против часовой стрелки.)
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА И течь больше не будет?
СЕМЕН. Да чему ж течь? Вы прям как дитя. Я ж говорю, воду перекрыл. Если в кране нет воды, воду выпили жиды.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Семен! Что вы говорите? При чем тут жиды?
СЕМЕН. Десять долларов с вас, Мария Яковлевна.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. За что, Семен?
СЕМЕН. За демонтаж оборудования.
ЛИЗА (облизывает ложку). Тесто вкусное… Мне вообще сырое тесто больше печеного нравится.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Но вы же на прошлой неделе взяли десять долларов за починку!
СЕМЕН. Так я ж вам говорил – чинить не имеет смысла.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. А что же делать?
СЕМЕН. Что делать, что делать… Продавать эту дачу надо. Сгнила вся. Вон, Левинсоны продали. И академик Тришкин.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Тришкин – это такой высокий, на том краю? (Показывает.)
СЕМЕН. Нет, маленький, на том краю (показывает в противоположную сторону). Это который свой гектар нарезал на участки по шесть соток, а только дорожку к своей двери оставил.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Куда же очки задевались?
Елена встает и направляется к себе.
СЕМЕН (почти кричит). Лель, ты говорила, там окно у тебя не закрывается… Могу посмотреть.
ЕЛЕНА. Какой ты резвый, Семен!
Поднимаются по лестнице. Слышны несколько ударов молотка. Новый яростный вопль кошки.
ЛИЗ А. И чего она так убивается?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Надо ему сказать, чтобы он сделал дверь.
ЛИЗА. Какую дверь, Маканя?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Дверь в уборную. Во дворе.
ЛИЗА. А вы отсюда снимите и туда навесьте. Я говорю, чего Мурка так орет? А завтракать сегодня будем?
Вынимает плитку, но не успевает ее распечатать.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Лиза! Воздержись! Скоро будем завтракать. Все куда-то разбрелись…
ЛИЗА (выглядывает в окно). Бедная кошка! Сидит на дереве, одна-одинешенька. Мне кажется, она просто залезть залезла, а слезть сама не может.
Константин идет в неработающую уборную, забирает оттуда два рулона туалетной бумаги и выходит во двор, продолжая жевать колбасу. Лиза ест ложкой тесто из миски. Мария Яковлевна в задумчивости грызет яблоко. Лиза ставит чайник на плиту.
ЛИЗА (вслед Константину). Костя, сними Мурку с дерева, а?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Надо кому-то пойти за творогом…
Лиза молчит.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. На сырную пасху надо три килограмма творогу…
ЛИЗА. Я чайник кипячу.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. В такие дни обычно быстро разбирают…
ЛИЗА. Я привезла яйца. Я свой вклад яйцами вложила… (Кудахчет, изображая курицу.) МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА Лизик, у тебя просто талант! Ты могла бы стать актрисой, ей-богу…
Продолжая квохтать, Лиза ковыряется рукой под юбкой и вытаскивает оттуда яйцо. В кухню входит Андрей Иванович. Треск пишущей машинки.
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Ну ты как всегда валяешь дурака, племянница?
ЛИЗА. Нет. Я как раз не валяю дурака. Я на полном серьезе.
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Н-да… Русский человек любит прикидываться дурачком…
ЛИЗА. Вон Варвара из церкви идет…
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. А как насчет завтрака?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Восемь фунтов – это три килограмма творогу, и два фунта сметаны – это восемьсот грамм, и два фунта сливочного масла…
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Я пройдусь перед завтраком…
Снимает с вешалки старый плащ, шляпу, медленно одевается. В дверях сталкивается с Варварой.
ВАРВАРА. Добрые люди уже отобедали, а у нас еще завтрак не подавали…
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Вавочка, не сходишь ли в магазин за творогом…
ВАРВАРА. Нет, Маканя. Мне надо отдохнуть, я пять часов в церкви отстояла. Сегодня Страстной Четверг.
Треск пишущей машинки замирает. Одновременно появляются Наталья Ивановна и Семен.
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. Что, обед еще не готов?
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Еще завтрак не готов.
НАТАЛЬЯ ИВАНОВНА. А-а… (Уходит.)
СЕМЕН (Андрею Ивановичу). Хотел я вам сказать, Андрей Иванович… тут дела такие разворачиваются… Слыхали?
Вместе уходят. Варвара наливает кипяток из чайника в стакан.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Вавочка, ты там ходи осторожно. Там на полу осколки…
Варвара присаживается к краю стола.
Ты такая бледная, Вавочка? Ты неважно себя чувствуешь?
ВАРВАРА. Ты единственный человек в нашей семье, с кем можно разговаривать.
ЛИЗА. А я? Очень многие люди, особенно мужского пола, обожают со мной разговаривать…
ВАРВАРА. Оставь свою клоунаду, Лиза.
ЛИЗА. Вот видишь – особи мужского пола обожают со мной разговаривать. (Включает телефон и прижимает к уху, мурлычет протяжно.) Алле-е… Я рада, что ты мне позвонил… У тебя такой приятный голос… А мой голос тебе нравится, правда ведь? (Поднимается по лестнице.) ВАРВАРА. Маканя, я больше не могу здесь жить. Все.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Вавочка, ну что же делать? Московская квартира сдана, и если мы переедем в город, нам совершенно нечем будет жить…
ВАРВАРА. В Москве вообще невозможно жить… Ты помнишь, какая прелесть была наша Старая Басманная? Во дворе огромные липы… А теперь из одного окна стройка, из другого этот кошмарный дом с новыми русскими… Нет. Я бы поехала куда-нибудь в провинцию, в старый русский город… Где люди неиспорченные… куда не добралась вся эта мерзость…
Гаснет свет. Константин вскакивает, срывает наушники.
КОНСТАНТИН. Гвоздец!
ВАРВАРА, МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА (хором). Константин!
КОНСТАНТИН. Опять вырубили! Все пропало! Опять!
МАРИЯ Яковлевна (щелкает несколько раз выключателем). Действительно… Выключили…
КОНСТАНТИН. Все пропало! Три часа работы!
(Уходит.)
ВАРВАРА. Сумасшедший дом. Хоть в монастырь уходи…
Вибрация отбойного молотка, на этот раз сильнее.
ВАРВАРА. Что ЭТО?
С улицы входит Андрей Иванович, медленно раздевается.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Ты слышишь? Ты чувствуешь? Я Наталье Ивановне давно уже говорила про этот отвратительный звук! А она его не замечает… Ты помнишь, здесь раньше был военный завод. Мне кажется, они его опять открыли, но теперь под землей…
ВАРВАРА (крестится). Страна пропадает. Кто мог это предвидеть? Сто лет тому назад в наших местах была нетронутая природа, березовые леса и боры… А теперь ни одной сосны… А сады? Какие сады были! Когда прадед купил здешнюю усадьбу, здесь были сады, известные по всей России.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Значит, не я одна, ты тоже эту вибрацию чувствуешь, а?
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Варя, ты бы Чехова почитала. Антон Павлович, конечно, многое насочинял, где-то очернил, где-то приукрасил, а кое-что, наоборот, возвысил до чрезвычайности, но уж что касается садов – извини… Когда Лепехин здешние земли покупал, сады уж окончательно выродились. Что же касается усадьбы, то усадьбу он как раз и не покупал. Он ее взял в приданое за своей женой, которая была этой усадьбы наследницей… Бабушка Аня… У мамы спроси, у нее все записано.
ВАРВАРА. Ой, эта старая песня…
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. А дед твой, мой батюшка, академик Лепехин, селекционер, все хотел здешнюю породу вишни восстановить, однако не удалось…
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Вот особенно когда здесь стоишь, просто трясет и трясет…
ВАРВАРА. Не говори мне про него. Это позор. Слава Богу, у нас фамилия другая… Впору было бы менять…
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. А вот это глупости… Родителей нельзя стыдиться. Это грех. Твой дед Иван Ермолаевич Лепехин всю жизнь трудился. Ну, с вишней у него не получилось, зато новый сорт киви вывел, и крыжовник «Заря коммунизма» очень хорош был.
ВАРВАРА. Это которого два куста за старой уборной?
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. В свое время вся страна его сажала…
ВАРВАРА. Нуда, асам он генетиков сажал! Соседи с ним не разговаривали!
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Соседи! Что ты хочешь от соседей? В России соседи всегда сволочи! Кто усадьбы жег? Соседи! Кто доносы писал? Соседи! Кто полстраны посадил? Соседи!
ВАРВАРА. Неправда, дядя! Соседи – это общественное мнение! А деда – не любили, да.
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Да что ты так взъелась, Вава? Ты думаешь, твоего отца соседи любили? Он что, папаша твой, Николай Яковлевич Дворянкин, большой славой себя покрыл?
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Андрей Иванович! Как это вы себе позволяете такое говорить?
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Я только говорю, что дети должны родителей почитать. Грех родителей не почитать… Не правда ли?
ВАРВАРА. Дюдя, только ты мне про грех не говори, ладно? Что твое поколение про грех знает? Вы же поколение невинных людей: никто ни в чем не виноват! Такую страну разрушили!
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Брат Николай был кристальной чистоты человек! Настоящий коммунист! В нашей семье…
ВАРВАРА. Маканя! Помолчи, ради Бога!
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Мария Яковлевна, вы переходите границы… У нас в семье были крестьяне, купцы, дворяне были, но коммунистов – никак нет-с! Коммунисты – это с вашей стороны! А ты, Вавочка, напрасно так горячишься. Не надо идеализировать прошлое. И не надо идеализировать будущее.
Достает из кармана пальто бутылку водки, Мария Яковлевна замечает.
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Вы ходили в магазин!
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Ну, ходил!
МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА. Так почему же вы не купили творогу для сырной пасхи?
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ. Мария Яковлевна, голубушка! Я вышел погулять перед завтраком… Пройтись… Я и не собирался в сторону магазина. Но за мной
