они прощались во второй раз в жизни. Перед тем как нырнуть за границу, она встала на цыпочки, он пригнулся, и они поцеловались. Это был долгий настоящий поцелуй, тот, перед совершением которого долго ходят вместе по улицам, не решаясь прикоснуться к краю одежды и к кончикам пальцев. Он сначала был благоговейным, а потом превратился в воронку, из которой один переливался в другого, и поцелуй был не обещанием чего-то дальнейшего и большего, а самим совершением, и разрешением, и завершением… Шурик провел языком по Лилиным зубам и прямо языком почувствовал их яркую белизну и гладкость, и понял, что передние зубки, слегка выпирающие вперед и придающие ей обезьянью прелесть, она выправила. «Мартышечкой он ее назвал», – вспомнил он Полинковского.

Они смотрели друг на друга, опять, как и в прошлый раз, прощаясь навеки.

– Ты напрасно зубки выпрямила, – сказал Шурик напоследок.

– Раз ты заметил, значит, не напрасно, – засмеялась Лиля.

63

Ощущение новизны жизни не проходило. Он приехал домой. Веруся сидела за пианино и разучивала этюд Шопена. Когда-то его исполнял Левандовский, и ей вдруг захотелось его играть. Пальцы слушались ее довольно плохо, но она терпеливо повторяла одну и ту же музыкальную фразу. Поглощенная своим занятием, она не услышала, как он щелкнул замком. Шурик зашел к ней в комнату, поцеловал старческую головку и вспомнил запах Лилькиных волос.

– Так трудно идет, – пожаловалась Вера.

– Получится. У тебя все получается, – ответил Шурик, выходя из комнаты, и Вере Александровне почудился неприятный оттенок снисходительности – как будто с ребенком разговаривает.

Шурик пошел в ванную, встал под душ. Его достал оттуда телефонный звонок. Звонила Светлана.

– Шурик! Мне надо, чтобы ты срочно ко мне приехал.

Шурик стоял в коридоре, завернувшись в банное полотенце, и не испытывал ни малейшего желания ехать к Светлане. Ему нужно было отвезти коробку.

– Светочка, я не могу. Я сегодня занят.

– Неужели ты не понимаешь, Шурик, если я тебя о чем-то прошу, это действительно важно, – твердо сказала Светлана.

Шурик хотел было спросить, что случилось, почему такая срочность, но вдруг почувствовал, что ему это совершенно неинтересно.

– Я, когда освобожусь, тебе позвоню. Хорошо?

У Светланы земля ушла из-под ног: такого еще не было.

– Может быть, ты меня не понял, Шурик? Это очень важно. Если ты не приедешь, ты об этом пожалеешь, – совсем уже тихо, со смиренной угрозой произнесла Светлана.

– Может быть, ты меня не поняла, Светочка? Я занят и позвоню тебе, как только освобожусь. – Шурик повесил трубку.

Как это ответственно – быть смыслом и центром чужой жизни. Он считал, что она зависит от него. Сегодня он понял, что он сам зависит от нее. В той же самой степени.

Светлана открыла сумочку, вытащила из нее нож и швырнула его на стол. Потом открыла книжечку и сделала короткую запись. Вынула из тумбочки флакончик с таблетками и отсчитала шестьдесят штук. Потом отделила от них двадцать и отодвинула в сторону. У нее были свои соображения: шестьдесят она приняла в семьдесят девятом, и ничего не получилось, потому что доза была слишком велика – началась интоксикация, вырвало. Сорок было правильнее. Впрочем, сорок она принимала в восемьдесят первом… Но тогда быстро приехали.

Она аккуратно сложила таблетки обратно во флакон. Нет. Другое.

Размашистым движением она смела с тяжелого дубового стола, стоявшего у окна, ворох готовых и полуготовых похоронных цветов, звякнул ненужный металл. Она передвинула стол на середину комнаты, поставила на него стул, влезла. Там, в потолке, был укреплен крюк для люстры. Висела же не люстра, а маленькая лампа в волнистом стеклянном абажуре. Она потянула за крюк. Он был пыльный, но в потолке сидел очень прочно.

«Я никому не нужна. Но и мне никто не нужен, – улыбнулась она, и женская ее гордость, замученная компромиссами, расправила шелковые крылья. – Жаль только, что я не увижу выражения твоего лица, когда ты сюда приедешь после всех своих дел…»

Доктор Жучилин, сопоставляя красно-синие кружочки Светланиного дневничка с датами записей, черными карандашными крестами и своими назначениями, размышлял о могущественной биохимии, которая, сбившись на какой-то ступеньке, выбрасывала в мозг этой бедной девочки таинственные вещества, заставлявшие ее искать смерти.

«Столько лет вел ее и не удержал», – горевал Жучилин.

64

Адрес был написан на коробке черным фломастером – проезд Шокальского, дом, корпус, квартира и имя получательницы – Циля Соломоновна Шмук. Деньги за эти дни оказались потраченными чуть ли не до последней копейки, на такси точно не было, но у Веруси Шурик просить не считал возможным. Ни в какую сумку коробка не помещалась, Шурик обвязал ее веревкой и повез на общественном транспорте, с пересадкой в метро и на двух автобусах. От автобуса идти тоже было неблизко. Коробка была легкая, но веревка оказалась такой слабой, что при посадке в автобус лопнула, и последние сто метров он нес коробку на спине, к восторгу всех встречных мальчишек.

Поднялся на пятый этаж, позвонил в дверь. Спросили, кто. Сказал, что посылка из Иерусалима. После долгого копошения и звона цепей дверь открылась, высунулась маленькая горбатая старушка:

– Проходите, пожалуйста, мне Туся писала, что приедет ее подруга Лиля, а пришли вы. Неужели она не могла сама меня навестить?

– Она уже улетела в Токио, – объяснил Шурик, прижимая коробку к груди.

– Так я и говорю: неужели нельзя было меня навестить до того Токио? Что вы стоите, проходите и откройте коробку.

Вид у старушки был приветливый, но тон сварливый. Шурик поставил коробку на табурет. Циля Соломоновна протянула ему нож:

– Что вы стоите? Открывайте!

Шурик разрезал заклеенные створки, и старушка ринулась внутрь коробки. Она стала вытаскивать – Шурик глазам своим не поверил – разноцветные мотки шерсти, смотанные в пасмы, как это делала в незапамятные времена его бабушка, перевязывая две старые кофты в одну новую. Это было радужное богатство бедных, и старушка перебирала мотки с видимым удовольствием.

– А, – крякала она, – какие там красители! Посмотрите, один красный чего стоит! А желтенький!

Наконец она вытащила из коробки все до последней нитки – на дне еще были какие-то маленькие клубочки и просто обрывки ниток.

– А где это? – строго спросила у Шурика.

– Что? – удивился Шурик.

– Ну это, опись. В посылке всегда опись, да?

Шурик не понимал, смотрел своими круглыми глазами.

– И что вы так смотрите? Есть почтовый реестр, опись, где все перечислено. Наименование товара, количество, цена. Я вижу, вы никогда не получали посылок из-за границы.

– Не получал, – согласился Шурик. – Но ведь это не по почте пришло. Лиля Ласкина привезла с собой. Она летела из Иерусалима в Париж, потом в Москву, а из Москвы в Токио.

– А что она за человек, эта Лиля Ласкина? Почему я должна ей доверять без описи? Вас я вижу, вы человек приличный – еврей? А эту Ласкину я в глаза не видала, может, она половину себе взяла? Туся вообще ничего в людях не понимает, ее все обманывают. Ну, ладно, оставим это, я вижу, вы тоже ничего не понимаете.

Старушка полезла в рукодельный ящик, нарыла в нем связку ключей, отомкнула боковую створку большого старинного шкафа, нырнула туда и вынула завязанный в марлю предмет, похожий на три вместе связанных торта.

– Вот, – торжественно произнесла она и стала развязывать марлевый узелок сверху…

Достала из свертка три шерстяные кофты, все новенькие, все полосатые.

– Так когда эта Лиля поедет обратно?

– Она туда на работу поехала. Я не знаю, когда обратно. И я не думаю, что она снова остановится в Москве.

Старушка изумилась:

– То есть как это? Шерсть она привезла, а кофточки обратно не повезет?

Шурик покачал головой.

– Молодой человек! Я правильно вас поняла? Выходит, шерсть она привезла, хорошо, пусть без описи, но привезла, а кофточки обратно не повезет? Так на что мне тогда шерсть? Тогда мне ничего не надо! Можете забирать обратно вашу шерсть!

– Нет, Циля Соломоновна, я не могу забрать вашу шерсть, – решительно сказал Шурик.

– Заберете! – закричала старушка покраснев.

Но Шурик неожиданно засмеялся:

– Хорошо, заберу! И отнесу на ближайшую помойку. Мне не нужна ваша шерсть!

И тогда старушка заплакала. Села на диванчик и заплакала горькими слезами. Он принес ей воды, но она пить не стала и только, всхлипывая, приговаривала:

– Вы не можете войти в наше положение. Никто не может войти в наше положение. Никто не может войти ни в чье положение!

Потом она перестала плакать, остановилась резко, без всякого перехода, и сразу же задала деловой вопрос:

– Скажите, а вы на Арбате не бываете?

– Бываю.

– Знаете, там есть магазин «Все для рукоделия»?

– Честно говоря, не знаю, – признался Шурик.

– Он там стоит. Зайдете в него и купите мне кручок. Я вам покажу какой. Видите, мой кручок сломался. Номер двадцать четыре. И двадцать два мне не годится. Вы меня поняли? Двадцать четвертый номер, ни грамма меньше! И привезете сюда. Из дома я не выхожу, так что в любое время.

Шурик шел к автобусной остановке по дорожке, обсаженной тонкими желтеющими деревьями, и улыбался. Лилька уехала и, скорее всего, больше никогда не приедет. Но ему было хорошо как в детстве. Он чувствовал себя счастливым и свободным.

65

Самолет взлетел плавно и мощно. Лилька закрыла глаза и сразу же задремала. Потом стюардесса принесла напитки. Лиля вынула из сумки записную книжку. Раскрыла. Все записи были на иврите. Она вытянула из кожаной петли тонкую ручку и записала по-русски.

«Мысль заехать в Москву была гениальная! Город – чудо! Совсем родной. Шурик – трогательный, сил нет, и любит меня до сих пор, что уж совсем удивительно. Наверное, меня так никто не любил, может, и не полюбит. Ужасно нежный и совершенно асексуальный. Какой-то старомодный. И выглядит ужасно – постарел, растолстел, трудно себе представить, что ему всего тридцать. Живет с мамой, какая-то ветхость и пыль. Она для своих лет очень ничего, даже элегантная. Кормили потрясающей едой, тоже старомодной. Удивительное дело – в магазинах полное убожество, а на столе – пир горой. Интересно, есть ли у Шурика какая-то личная жизнь. Не похоже. С трудом могу себе представить. Но вообще-то в нем есть что-то особенное – он как будто немного святой. Но полный мудак. Господи, как же я была в него влюблена! Чуть не осталась из-за него. Какое счастье, что я тогда уехала. А ведь могла выйти за него замуж! Бедный Шурик.

Соскучилась по работе. Наверное, мне продлят стажировку еще на год. Надеются, что я им каждый год буду приносить по золотому яйцу. Но мне кажется, что