не мешали поговорить-то. Народ, сама знаешь, какой: и лезут, и лезут. Ни днем, ни ночью покою не дадут. (Вынимает бутылку самогону, еду в тряпице.
Ставит все возле Дуси.) ДУСЯ (машет рукой). Убери, убери!
РОГОВ. Да зачем убирать? Мы сядем рядком, выпьем по рюмочке, закусим. Ты чего надулась-то? Может, пост какой?
АНТОНИНА. Да она от юности своей мяса не ест, а зелья твоего и сроду в рот не брала.
РОГОВ. Надо будет – возьмет. Не то еще возьмет. Стаканы-то принеси. А скажи мне, матушка Дуся, что это такое ты на моих ребят навела? А?
ДУСЯ. Про чтой-то ты говоришь?
РОГОВ. А ты забыла? Запамятовала, значит…
ДУСЯ. Это что… когда было…
РОГОВ. Давно, недавно… Что натворила над ними?
ДУСЯ. Что – Дуся? Дуся – ничто. А их Господь Бог покарал.
РОГОВ. Нет никакого бога. Да если б он был, он бы разве меня потерпел?
ДУСЯ. Антонина! Ниночка потерялась. Где Ниночка моя? (Антонина поднимает с полу упавшую куклу, Дуся раскладывает кукол рядком на одеяле.) Ниночка, Иванушка, Катенька, Егорушка… вот он…
РОГОВ (наливает в два стакана). А это Дусе. Смотри, бабушка, а все в куклы играешь.
ДУСЯ. Доченьки мои…
РОГОВ. Какие доченьки? От тебя жених сбежал или нет?
ДУСЯ. Сбежал, сбежал. Прибежит обратно, куда ему деваться?
Входит Сидоренко.
СИДОРЕНКО. Товарищ Рогов, там в сарае старуха сидит. А под кормушкой шинель красноармейскую и гимнастерку нашли, вот что обнаружилось. И эт-та… меду два бочонка малых, и в сундуке холст штуками старого деланья, а в другом крупа, все малыми мерами, в мешочках, и пшено, и гречка, и горох есть.
РОГОВ (выпивает). Шинель… интересное дело… Что же это, Дуся, у тебя за хожалки, в шинелях ходят… Чудеса… Вы там во дворе хорошо поищите, а мы здесь посидим, поговорим пока. (Подходит к киоту, рассматривает.) Смотри, какое у тебя имущество. Ризка-то серебряная?
ДУСЯ. Руками не тронь.
РОГОВ. Не буду не буду! Как можно? Все понял – святое. (Роется за пазухой, вынимает маленького щенка.) Ну, чего скулишь, дурачок?
ДУСЯ. Ой, сколько же терпеть-то, Господи? В дом ко мне собаку поганую принес, басурманское отродье! Неси ее отседова!
РОГОВ. Да ты посмотри, маленький какой. Жрать хочет. Я вчера иду чуть не раздавил его. Вишь, прибился. Пропадет. (Ставит щенка на стол.Дает ему кусочек мяса.) Еще не научился мяса есть. Научим. Иначе пропадет.
ДУСЯ (закрывает лицо руками). Весь дом мой опоганили. Как же я теперя тут жить буду?
РОГОВ. А ты еще долго жить собираешься?
ДУСЯ (выпрямляется, ставит палец себе на середину лба). Вот тута! Вот тута у тебя дыра будет. Трех лет не пройдет. Все. Антонина! (Снимает с себя фату, распускает жидкую косицу.) Поищи-ка вот. Да с гребешком, с гребешком ищи. (Антонина начинает искать вшей, продолжая читать псалмы.)
РОГОВ. Вишь, Жучка, они вшивые, нас с тобой не любят. Говорят, мы им дом опоганили.
СЕМЕНОВ (входя). Товарищ Рогов, старуха прям как сумасшедшая, рвется сюда, в дом просится. Говорит, я тут живу.
РОГОВ. Ну, веди ее сюда, коли ей так хочется.
Врывается Марья с криком.
МАРЬЯ. Полный сатана! Красноармейц твой дурак, сам дурак, сатана! (Слов у нее не хватает, она размахивает кулаками, кидается на Рогова.)
ДУСЯ. Марья! (Та замолкает.)
РОГОВ (Антонине). Хватит тебе каноношить. Давайте разбираться. Чей дом?
ДУСЯ. Дом мой, Авдотьи Ивановны Кисловой. И все. Больше слова тебе не скажу.
РОГОВ. Беда какая, не хочет она с нами, Жучка, знаться. Ну и не надо. А ты, говоришь, с ней живешь?
АНТОНИНА. Семь годов живу с Авдотьей Ивановной, хожу за ней.
РОГОВ. Звать как?
АНТОНИНА. Мещанка города Езельска Сытина Антонина Митрофановна.
РОГОВ. Монашка?
АНТОНИНА. Рясофорная.
РОГОВ. Толковая мамаша. (Марье) А ты кто?
Марья молчит. Антонина обирает вшей с Дусиной головы.
Дуся, эта бабка тоже за тобой ходит? (Дуся молчит, Марья тоже.) Ты живешь здесь? Чего ты в сарае делала?
МАРЬЯ. Срала делала!
РОГОВ. Смелая какая. Татарка, что ли?
МАРЬЯ. Сам татарка. Я христиан православный.
РОГОВ. Теперь вижу, мордва настоящая. (Марья плюет.) ДУСЯ. Плюет! Опять плюет!
МАРЬЯ. Прости мене, Дуся Божья.
Марья показывает ему два кукиша.
РОГОВ. Нет паспорта, надо понимать. Будет Мария Мордвина, и хватит с тебя. Семенов, ты пиши, пиши. Стало быть, три. А где четвертая?
АНТОНИНА. К родне ушла.
РОГОВ. К родне… А звать ее как?
АНТОНИНА. Анастасия.
РОГОВ. А фамилия?
АНТОНИНА. Не знаю.
РОГОВ. Не знаешь, значит. (Тянется папироской к лампаде.Марья кидается на него.)
МАРЬЯ. Сам татарин! Мать твоя татарин! Место святое не знаешь!
Рогов сильным ударом отшвыривает ее к двери. В этот момент дверь отворяется, вводят Тимошу. Он в солдатском исподнем, босой.
СГМГНОВ. Лестницу на чердак приставили, а там нашли вот… в сундуке.
РОГОВ. Братан! Какая встреча! Бабка! Еще стакан неси! Ай, Дуся! Спасибо тебе, брата моего привечаешь, в сундуке укрываешь. Выпьем со свиданьицем, Тимофей!
ТИМОША Я не пью, Сеня.
РОГОВ. Сеня! Сеня я тебе! А раз я тебе Сеня, то уж пей! (Тимоша пьет.) Так чего ты в сундуке делал? Богу молился или бабкины сорочицы считал?
ДУСЯ. Пресвятая Троица, помилуй нас!
РОГОВ. Врешь, Дуся! Здесь судить и миловать не Троица будет, а тройка. В первую голову будет тройка судить дезертира Тимофея Рогова, а уж потом за укрывательство Авдотью Кислову с ее сожительницами, как их там. А что двое красноармейцев через тебя, чудотворицу ослепли, так я в это не верю, и потому за это тебе, Дуся, ничегошеньки не будет. А получишь по справедливому народному закону.
МАРЬЯ. Народный, да? Где народ? Зови народ!
РОГОВ. Мало получила. Народ – это я. Я – народ. А ты – навоз. Сидите и молитесь. (Заталкивает в смежную Дусину комнатку, и впервые закрывается дверь в выгородке или занавеска.) Семенов, ступай на улицу, приведи двух местных, первых, кто под руку попадет.
Семенов уходит.
А ты Тимофей, сядь, отдохни, дух переведи. В сундуке-то не вольный воздух. Мы не изверги какие. Все по-хорошему. Ведь сколько плохого про нас говорят. И все напрасно. А для нас первое дело – справедливость. Революционная справедливость. Чтоб по правде. (Стучит в дверь к Дусе.) Дусь, скажи, хочешь, чтоб по правде все было? (Пение из-за выгородки.) Деревня ваша, между прочим, на плохом счету. Сельсовет не выбрали, мужики – никакой активности. (Тимоше) Или вроде тебя, недомерки.
Входит Семенов, приводит Надю и Голованова. Голованов в глубоком похмелье, руки трясутся, свет не мил. Надя хочет перекреститься на икону, но останавливается, машет рукой.
СЕМЕНОВ. Товарищ Рогов, а баба годится?
РОГОВ. Отчего же не годится. Очень даже годится. Местная?
НАДЯ. Из Салослова я. Здесь замужем.
РОГОВ. Чья?
НАДЯ. Петра Фомича Козелкова.
РОГОВ. А, Петька Хромый. А я Рогов.
НАДЯ. Ой? Самый Рогов?
РОГОВ. Самый и есть. На какую ж такую работу вы направляетесь?
НАДЯ. Да тут бабка одна живет, у нее взять можно…
РОГОВ. А, тебе, значит невмоготу стало?
Голованов мычит, трясется.
НАДЯ. Похмелиться просит.
РОГОВ. Я чтой-то его не знаю. Он-то местный? И вроде знакомый, и вроде нет. А? Учитель! Учитель Голованов! Николай Николаич! Ну и хорош сделался! (Голованов устремляется к бутылке на столе, но Рогов ему не дает.) Ну, Голованов, что ли? (Голованов кивает, мычит, морщится.Рогов наливает стакан и ставит на середину стола, подальше от Голованова.) Хорош, хорош… Сколько лет не виделись! Десять? Восемь?
НАДЯ. Да не мучь человека, дай ты ему.
РОГОВ. А ты добрая.
НАДЯ. Да, я добрая. Попроси – чего хошь дам.
РОГОВ. А чего мне просить, мне все сами несут. На блюде. Как голову Иоанна Крестителя. А не принесут, сам возьму. Мы не просим.
НАДЯ. Ишь, вы какие… (Берет стакан со стола, передает Голованову, тот заглатывает и садится, закрыв глаза.)
РОГОВ. А ты ж говорила, Козелкова жена?
НАДЯ. Захочу – жена, не захочу – нежена. Это как мне угодно будет.
РОГОВ. Значит, себе хозяйка? Самостоятельная?
НАДЯ. Именно что.
РОГОВ. Это хорошо. А как тебя, Надежда, по отчеству?
НАДЯ. Григорьевна.
РОГОВ. Хорошо. Сделаем мы тебя, Надежда Григорьевна, большим человеком, будет тебя народ слушать.
НАДЯ. Да кто меня послушает, смех один будет.
РОГОВ. Все послушают, и смеху никакого не будет.
ГОЛОВАНОВ (открывает глаза, как будто отошел от обморока). Еще вот столько, и я… все… Аллее вирд ин орднунг. (Показывает, сколько.)
РОГОВ. Столько? (Наливает.Голованов выпивает, трясет головой.)
ГОЛОВАНОВ. Все. Хорош. Арсений Рогов, помню тебя. Местный фабрикант Талашкин Афанасий Силыч, из Городка, держался передовых взглядов и послал меня в Цюрих, а там два года учили, как преподавать разного рода рукоделие, включая и железное, крестьянским ребятишкам. Ферштеен зи? Вере ихь юнгер… Ентшульдиген битте… Но, вернувшись, стал я заниматься не педагогической деятельностью, а революционной. Ты тогда под стол пешком…А я – организовывал стачку на мануфактурах и арестован был в начале девятьсот шестого года за это самое дело. (Протягивает пустой стакан Рогову.) Еще чуток.
РОГОВ. Так ты меньшевик, что ли?
ГОЛОВАНОВ. Меньшевик, большевик… Какая разница? Об этом и разговору не было. Я – профессиональный революционер. В прошлом. В настоящем – профессиональный пьяница. Никаких теоретических вопросов не обсуждаю. (Рогов наливает ему чуть-чуть, Голованов выпивает, расслабляется.) Так вот, дорогие мои, по ходатайству Талашкина, того же самого местного капиталиста и буржуя, как вы говорите, уездный педагогический совет дал мне разрешение преподавать в ремесленной школе. До того мне преподавать запрещали – ссыльный был! И в первый же год моей педагогической деятельности учился в моем классе вот такой мальчишечка, Арсений Рогов. А? Какая память! (Подставляет стакан.) Чуть-чуть.
РОГОВ. Понял. И ты годишься.
ГОЛОВАНОВ. Честно говоря, я не особенно гожусь. Впрочем, Надюша, как? (Она кокетливо фыркает.) Но здесь, в деревне Брюхо, я кое на что гожусь. Могу за бутылку самогона крышу починить, печь переложить или гроб сбить. Учили хорошо в Цюрихе.
РОГОВ. Ладно, хватит. Вижу, что годишься. Найди, Николай Николаич, баньку у кого получше, истопи. Мы попаримся. Семенов, попаримся? А ты спинку потрешь? (Надя хихикает.)
ГОЛОВАНОВ. Она потрет, всем потрет. Она баба хорошая.
РОГОВ. А потом, стало быть, и закусим. А ровно это… (смотрит на часы) в восемь часов по новому по советскому времени вот тут, на этом самом месте, мы собираемся. Ты, Голованов, получишь за свои труды бутыль самогону, а ты, Надька, как будешь стараться… (Тимоше) А ты что здесь сидишь, таращишься? Иди к своим! (Заталкивает Тимошу к Дусе и закрывает за ним дверь.) Семенов! (Входит Семенов.) Со стороны окон поставь Мухамеджина, а у этой двери – Сидоренку (Стучит в дверь.) Арестованные! Что тихо поете? А то вас там не услышат! Можно и погромче. Нам не мешает. (Семенову) Приказание выполняйте. (Шлепает Надю по заду, сует щенка за пазуху.) Пройтись, что ли, по деревне, навестить кое-кого. (Декламирует.) Вот моя деревня, вот мой дом родной…
Уходит. У двери в Дусину келью садится красноармеец Сидоренко, у первой двери – Семенов. Сидоренко сворачивает самокрутку.
СИДОРЕНКО. Егор, як ты разумиешь, до вичору управимся?
СЕМЕНОВ. Не. На восемь назначено. Пока то, другое. Раньше утра никак.
СИДОРЕНКО. Подывись, Егор, яки
