его вам мало в качестве заложника,
подумайте о наших хозяевах, — он показал стволом пистолета на
Шикиниу и Полидору, которые готовились подать им обед, — и их
детях. Ведь они могут вернуться с прогулки и найти своих родителей
мертвыми, и, хотя эти смерти будут замечены, наша полиция не найдет
убийц — у нее и так слишком много работы. Не думайте, что эти
угрозы — пустая бравада. Реальность все чаще и чаще сводится к
статистике, а в такой большой стране, как Бразилия, все мы, здесь
присутствующие, для статистики мало что значим.
На этот раз запротестовал Шикиниу:
— Я добровольно предоставил вам сведения, которые вывели вас
на след, а вы теперь угрожаете мне смертью.
— Человек, предавший собственного брата, заслуживает
смерти, — оборвал его Виргилиу. Обращаясь к Тристану, он добавил,
обнажив в приятной улыбке неровные зубы, которые словно танцевали
самбу у него во рту: — Видишь, каким добрым и верным другом я уже
стал для тебя. Иногда брат по духу лучше брата по крови.
Изабель, казалось, разрывает на части, как марионетку, которую
разом дергают за все веревочки; как странно, отметил про себя
Тристан, два пистолета, будто карандаши, очертили новые границы
комнаты, сведя множество возможностей к нескольким узким
коридорам риска. Их дух словно истаял, стараясь не упасть с
натянутого каната. Изабель казалась спокойной.
— Если меня отправляют к отцу, я хочу забрать свою одежду. Она
в отеле. Раз уж нам нужно попасть в аэропорт к десяти, то на еду у нас
нет времени, пора ехать, — объявила она своему новому
сопровождающему, по-отечески ласковому человеку в сером костюме,
делегату той власти, которая сформировала ее.
— Так тому и быть, — удовлетворенно сказал Сезар. Потом он
обратился к Полидоре: — Примите наши сожаления. Ваша фейжоада
очень вкусно пахнет. Мой молодой помощник съест мою долю. — Он
повернулся к Шикиниу: — Половина вознаграждения у тебя в кармане.
Получишь ли ты вторую половину, зависит от твоего гостеприимства и
желания сотрудничать с нами. Прощай, друг мой, — сказал он
Тристану. — Кому-то из нас двоих не посчастливится, если мы
встретимся снова. Пойдемте, госпожа, — обратился он к Изабель. —
Как вы сами изволили заметить, самолет не станет нас ждать.
Изабель наклонилась и поцеловала Тристана, и поцелуй ее был
мягким, как облако, и теплым, как солнце. Она словно говорила:
«Храни веру».
Но мог ли он положиться на нее? Когда его жена уходила, то до
странного естественно опиралась на руку своего респектабельного
похитителя. Вернувшись в отель, она надела довольно дерзкое платье с
маленькими красными цветочками, рассыпанными по темно-синему
фону. Платье это нельзя было назвать ни официальным, ни
небрежным: ей пришлось два или три раза переодеваться, чтобы
подобрать одежду в тон брюкам Сезара и его свободной, но все-таки
украшенной манжетами рубашки, в которой он выглядел
респектабельным и в меру элегантным. Сегодняшний визит к брату
Тристана должен был стать их первым совместным выходом в свет.
Наверное, они хотели слишком многого достичь за слишком короткое
время.
После ухода Изабель Тристан немного пришел в себя, а когда
Полидора принесла кастрюльку с перченым тушеным мясом,
напряжение и вовсе улетучилось. Виргилиу снял серый пиджак и
засунул пистолет в кобуру под мышкой, а Шикиниу заменил бокалы
бутылками пива «Антарктика». Маленькие племянник и племянница
Тристана — Пашеку и Эсперанса — пришли с улицы, где уже совсем
стемнело. Темнокожие сероглазые ребятишки трех и пяти лет веселили
взрослых своей невинной дерзостью. Их взгляды не отрывались от
пистолета Виргилиу: его рукоятка торчала из кобуры, как хвост
зверька, прячущегося в норку, и Виргилиу, уловив, какие мысли
пришли им в голову, устроил маленький спектакль, вытаскивая
пистолет и засовывая его обратно с выражением ужаса на лице: «Бах!
Трах! Ой-ей-ей!»
Когда пиво кончилось, на столе появилась прозрачная кашаса, и
четверо взрослых начали обмениваться шутками по поводу мира за
тонкими стенами этого дома и его хрупкой крышей, они подтрунивали
над всеми — над богачами, над большими шишками, над гринго,
аргентинцами, парагвайцами, над немецкими и японскими фермерами
провинции Сул с их смехотворным произношением, ограниченными
пуританскими привычками и одержимостью трудом. Настоящие
бразильцы, весело соглашались они, неисправимые романтики, они
порывисты, непрактичны, обожают удовольствия и все без исключения
— галантные идеалисты и жизнелюбы.
У Тристана кружилась голова, когда он отправился спать. Стены
комнаты раскачивались почти так же, как под воздействием
магнитного поля пистолетов. Место ему отвели в детской, детей же
перевели к родителям. Тристан спал на одной из кроваток, а на другой,
загородив ею дверь, улегся Виргилиу. Единственное окно в комнате
зарешечено, чтобы уберечься от воров, которые стаями бродили по
кварталу медленно богатеющего рабочего класса.
Вот уже много недель Тристан не ложился спать без Изабель. Ему
уже стало трудно отличать ее тело от своего собственного. Оно горело
в нем, как перец в желудке, и жгучая тоска снедала его. Жизнь, как он
обнаружил, состояние относительное и не стоит ломаного гроша. Не
стоит отсутствия Изабель, отсутствия ее влажного лона на его початке,
ее тихих стонов, теплого облака ее губ, прикасающихся к его устам со
словами: «Храни веру». Она не была смертью, однако в белизне ее
тела присутствовала чистота смерти. Тристан проглотил рыдания,
чтобы не разбудить соседа по комнате. Он начал строить планы побега
и вскоре уснул.
Бразилиа
В полночь с высоты птичьего полета огни Бразилиа образуют на
просторной черной доске страны силуэт самолета с длинными
изогнутыми крыльями. Город сначала словно плывет в пустоте, как
созвездие, а затем устремляется к взлетной полосе, расположенной под
наблюдателем. Приземляетесь вы с легким шорохом, как будто под
колесами нет твердой земли. Воздух в аэропорту прохладный, и,
несмотря на поздний час, в нем на удивление людно, поскольку в этом
городе не многим хотелось бы жить, но приезжать туда приходится
многим.
Сезар назвал таксисту адрес отца Изабель — улица Эйшу-
Родовариу-Норте, где в гигантских вертикальных бетонных плитах
располагались квартиры больших шишек из правительства.
Воспоминания о столице вернули Изабель в раннее детство, когда она
случайно услышала споры между дядей Донашиану и отцом по поводу
решения президента Кубичека выполнить свои предвыборные
обещания и построить столицу страны в глубине материка. Такова
бразильская мечта, говорил ее отец, столь же древняя, как и мечта о
независимости, уходящая корнями еще в «Инконфиденция
минейра»[5]. «Ну и пусть она остается мечтой, — возражая, спорил
дядя, — если бы мы добивались исполнения всех своих мечтаний, мир
превратился бы в сплошной кошмар». Слухи об этом событии
наполняли маленькую Изабель странным чувством, как будто душа ее
лишилась равновесия или землетрясение унесло прекрасный Рио в
океан. Примерно через год, после болтанки на маленьком,
низколетящем самолете, она вместе с отцом приземлилась среди гор
свежевыкопанной красной земли и тысяч бедных крестьян из сертана,
которые, как муравьи, трудились над выполнением немыслимого
плана. Потом они с отцом вернулись туда снова, и всюду уже высились
каркасы зданий, гигантские желтые грузовики с деловитым ревом
сновали по немощеным улицам, а приземистое округлое здание собора
уже выпустило щупальца — опоры бетонного купола. Теперь же план
был осуществлен полностью, каменную столицу страны построили, и
она походила на прекрасную статую, ожидающую, когда в нее вдохнут
жизнь. Черное пространство сертана и пустое спокойствие
безжизненной ночи по-прежнему окружали огни ослепительной
диаграммы на черной доске.
Охранники у входа в здание были предупреждены о приезде
Изабель, поскольку оба они — невысокие, широкоскулые и жилистые
кабоклу[6] — бодрствовали и униформа их выглядела свежей. Тем не
менее Сезар сам проводил Изабель до лифта и поднялся с ней на этаж,
где просторная квартира ее отца раскинула свои крылья, повторяя в
миниатюре саму Бразилиа. Передавая Изабель и ее багаж с рук на руки
высокому сутулому слуге, встретившему их у дверей, Сезар поднял ее
белую ручку к губам и поцеловал костяшки пальцев, недовольно
стиснутые в кулак.
— Слушайся своего папу, — с любовью в голосе посоветовал
он. — В Бразилии немного политических лидеров. Португальцы, в
отличие от испанцев, не принесли в Новый Свет дисциплину и
порядок. Если мы не столь жестоки, как они, а просто грубы, то это
потому, что нам лень обзавестись идеологией. Церковь слишком
терпима. Даже женские монастыри стали борделями.
Это скорее походило на заключительную часть лекции, которую
профессор комкает, ибо время поджимает. Сезар много и успешно
занимался самообразованием: он поставил за правило читать не менее
одной книги в неделю и научился испанскому, французскому и
английскому. Немецкий оказался слишком труден для него, по крайней
мере сейчас. Когда его карьера убийцы и вымогателя подойдет к
концу: «Это игры для молодых людей, госпожа, когда стареешь,
становишься слишком мягкосердечным», — он надеется купить
собственный лимузин и стать гидом. Причем, имейте в виду, он будет
водить экскурсии не только по большим городам, где
командированному бизнесмену ничего не надо, кроме сексуальной
мулатки, он повезет людей в глубинку, где богатые вдовушки и
школьные учителя из Канады обязательно захотят посетить
живописные городки вроде Ору-Прету и Олинде, полные реалий
колониальной истории и церквей XVIII века с резьбой по камню,
выполненной Алейжадиньу: «Он был карликом и калекой, госпожа, а
мать у него была черной рабыней; кто посмеет сказать, что в Бразилии
добрый человек не пробьется в люди?» — и, разумеется, он не забудет
легендарную Амазонку, знаменитый на весь мир оперный театр в
Манаусе и бескрайние просторы страны, которые сами по себе станут
привлекать туристов со всего света, поскольку свободного места на
земле остается все меньше. Только Сибирь и Сахара могут
соперничать с бразильскими просторами, но климат там
отвратительный. Вот почему правительство в мудрости своей
разместило столицу в центре страны и прокладывает дороги сквозь
девственные леса. «Дороги — это прогресс, и человек, который
проедет по ним, будет человеком будущего».
Фальшивые назидательные нотки его голоса еще звучали в ушах
Изабель, не оправившейся после полета, когда она пошла спать в свою
комнату в конце длинного, слегка изогнутого коридора. Эта комната,
вся обстановка которой состояла из узкой кровати и письменного
стола, «принадлежала» ей, хотя за восемнадцать лет своей жизни она
провела там не более ста ночей. Отец, лишь сегодня прилетевший из
Дублина, разумеется, уже спал. Она представила его себе —
неподвижный, как кукла, с черной маской на глазах. Годы путешествий
на самолетах научили его спать в нужное ему время. Он с нетерпением
ждет разговора с дочерью утром за завтраком, в 9:30, объяснил ей
высокий слуга, парду[7], чья кожа имела мрачный зеленоватый оттенок.
Пухленькая маленькая женщина, наверное, жена слуги, в
накрахмаленном синем платье, спросила, не хочет ли сеньора чего-
нибудь — лимонада, снотворного, еще одно одеяло? Эта парочка —
худой мужчина и толстая женщина, оба внимательные и раболепные
— напомнила Изабель о предательстве Шикиниу и Полидоры, и она
устало отмахнулась, желая остаться наедине со своей печалью, чтобы
вкусить ее горечь и осознать ее пределы.
Изабель заметила, что ее мятеж заставил тех, кто имел власть над
нею, по-новому, с вниманием и уважением, относиться к ее особе. Так
мирские власти выдают свою слабость и трусость, подумала она,
залезая обнаженной в убогую девичью постель. Она слишком устала,
чтобы искать ночную рубашку в своих чемоданах. Своей наготой
Изабель как бы бросала вызов окружавшему ее прямоугольному
городу — темнице, в которой томилось сердце Бразилии, — и
соединяла ее тело с чернотой Тристана. Она захотела помолиться за
него, но, вспомнив о Боге, тут же вспомнила самого Тристана, его
черные, тоскующие и властные глаза, впервые разглядевшие ее на
сверкающем пляже.
Отец Изабель, которого при рождении нарекли Саломаном, был
старше и сильнее дяди Донашиану, но меньше ростом. Его выпуклый
лоб, переходящий в