изволил сотворить? Разве не осаждали
нас безжалостно дикари, коих мы стремились спасти от греха, дикари,
вооруженные и доведенные до безумия испанскими иезуитами, этими
тварями в черных сутанах, изменниками своей расы и веры?
Казалось, эти риторические вопросы обращены не столько к
Изабель — хотя даже в самые страстные мгновения своей речи оратор
не сводил с нее блестящих маленьких глазок цвета янтаря, — сколько к
отряду оборванных воинов, толпившихся за спиной у пленников.
— Ради собственной выгоды и разврата эти богохульники пестуют
неверных, — поносил он иезуитов, — в так называемых резервациях,
содержа их в наготе и безделье. Мы в наших поселениях и
королевских имениях уже давно обратили бы их в боговдохновенную
веру, научили полезному труду и одели в цивилизованную одежду.
— Я слышала о королях, — робко встряла Изабель. — Но они
правили очень давно.
— Да, — оборвал ее круглолицый Жозе, — долго блуждали мы по
здешним дебрям, дав обет не возвращаться домой без индейцев и
золота. Ну а ежели мы и переживем парочку королей, а по дороге
чудесным образом родим пару-тройку ребятишек, что с того? Ведь мы
вернемся в наши имения богатыми людьми, с полчищами работящих
слуг. Если что, можем обменять их на участки земли! Белое золото —
наша цель, красное золото — наша добыча!
Антониу, подняв палец, остановил страстную речь брата.
— Мы вербуем еретиков ради их же спасения, — напомнил он
своему отряду, обращаясь тем не менее к Изабель. — Они бьют нас по
правой щеке, мы подставляем левую: только захватываем их в плен, в
то время как они, окажись на нашем месте, просто убили бы своих
пленников. Во мраке своего безбожия они поедают мозг и внутренние
органы своих врагов, чтобы обрести храбрость в бою. Мы же
искореняем эти дурацкие обычаи и обучаем настоящей науке и
полезным ремеслам. Так, невзирая на ужасы сражений, мы дарим им
милость Спасителя, а они отплачивают нам за это отравленными
стрелами!
Услышав такую витиеватую речь, никто не смог удержаться от
смеха; остальные члены бандейры весело зашумели, а Жозе
доверительно, с хитрецой, как давним знакомым, признался Тристану
и Изабель:
— Правда, если мужчины молоды и слабы и не могут работать, а
женщины слишком стары, чтобы согреть мужчине постель, мы,
конечно, с ними не возимся.
— Значит, все эти туземцы, — Изабель спросила Антониу, —
ваши рабы?
— Умоляю тебя, дитя мое, не произноси это слово. Порабощение
туземцев запрещено строгим королевским указом и многократно
осуждено папскими буллами. Управлять ими — вот наши намерения.
Тех же, кого ты видишь вокруг, всех этих тупи, гуарани и кадивеу, мы
просто убедили присоединиться к нам, и они стали нашими
проводниками и любезными товарищами. Многие из нас рождены
индейскими матерями, и мы, в свою очередь, продолжаем род тем же
путем. Другие, правда, были бы рады убежать со службы, да не могут.
Господь еще не благословил наш поход богатым урожаем обращенных
душ, а многих из вновь обращенных Господь, увы, призвал в царство
небесное, наградив оспой или лихорадкой. У нашего священника
кончились запасы драгоценного вина, и он уже не может причащать их
перед смертью.
— Эти негодяи бегут от нас, — вмешался Жозе, — они бегут от
нас, даже умирая! Они столь неблагодарны, что останавливают биение
своих сердец! Вот почему, госпожа, твой негр — настоящее сокровище
для нас; даже в Сан-Паулу не многие могут позволить себе
чистокровных черных рабов. Эту расу Господь создал для того, чтобы
обогащать их благодетелей: сыны Хама должны служить сынам Сима
и Иафета. Они живучи. Да, они тоскуют по своей отвратительной
родине, вырезают себе идолов и бьют в барабаны, а если их
набирается изрядное количество, то, сбившись в стаю, они поднимают
мятеж и бегут в леса, где строят поселения, в которых царят разврат и
анархия — все это так; но они не мрут, как индейцы.
— Он не раб! — воскликнула Изабель.
Кустистые, рыжие с проседью барочные брови Антониу
удивленно приподнялись.
— Кто же он в таком случае?
— Он мой… он мой спутник, мой муж, — сказала Изабель. Она
собралась с духом, приготовившись к граду насмешек, ибо говорить об
упрямо молчащем существе, которое держат в ошейнике и на цепи,
подобно собаке или обезьяне, как о своем муже, было полным
абсурдом, однако слова ее утонули в удивленной тишине. — Я люблю
его, — произнесла она в этой тишине тонким срывающимся голосом:
сколько километров она несла свою любовь через просторы Бразилии,
как тонкую фарфоровую вазу.
Антониу подался вперед, и его мягкие янтарные глаза
внимательно уставились на нее.
— Поведай нам о себе, — приказал он.
— Мы шли на запад столько недель, что сбились со счету, —
начала она, — мы спасались бегством от гнева моего отца,
недовольного нашим союзом, и искали место, где можно поселиться и
заняться полезным трудом. Недели две назад, а может больше, на нас
напали раскрашенные дикари; они убили верную индианку тупи и
похитили двух наших детей, ускакав прочь на огромных лошадях.
Это краткое перечисление бед окончательно сломило Изабель, по
ее щекам потекли слезы, а в горле застряли рыдания.
— А, это гуайкуру, настоящие воплощения дьявола, — горячо
заговорил Жозе. — Они владеют арабскими конями, как чародеи, не
пользуясь ни седлами, ни стременами. Вскакивают на лошадь одним
прыжком. Их женщины, чтобы не мешать передвижению племени,
убивают детей в своих утробах и, нанося себе ужасные раны, навсегда
становятся бесплодными; чтобы восполнить нехватку детей, они
похищают их где только можно и воспитывают по своим сатанинским
обычаям. Они столь извращены, что заставляют некоторых мужчин
одеваться в женские платья, и эти мужчины должны мочиться, сидя на
корточках, и раз в месяц истекать кровью. Их святотатству нет границ!
Изабель обратилась к Антониу:
— Господин, а моих детей… — Ее голос судорожно прервался. —
Могли бы вы и ваши храбрецы спасти моих детей?
Вожак бандейры наклонился к ней, как любящий отец.
— Гуайкуру многочисленны и свирепы, — печально произнес
он. — Нас было втрое больше до того, как мы вступили с ними в битву.
— И у них есть братья по сатанинскому промыслу Пайгуа, —
деловито вставил Жозе, вспотев от возмущения. — У них каноэ вместо
лошадей, и они перелетают в них через реки, как птицы! Плавают они,
как рыбы, с абордажными саблями в зубах!
— А человек, — спросил у Изабель Антониу, не отводя от нее
взгляда своих янтарных глаз, — которого ты именуешь своим мужем,
не пытался защитить ваших общих детей?
Объяснять, что дети могли родиться и не от Тристана, было не к
месту. Изабель заговорила, и перед ее взорами вновь пронеслись
картины того ужасного вечера — дети в коконах из москитной сетки,
раскрашенный индеец гуайкуру с тонкими белыми бивнями под
нижней губой.
— Он защищал. Он застрелил одного из индейцев, но их было
слишком много, и они успели сбежать с детьми.
— Застрелил, говоришь?
Тут вмешался Жозе:
— Сир, мы нашли этот механизм среди вещей. Сделан он
великолепно, и сначала мы приняли его за голландскую игрушку или
итальянскую табакерку, но потом более тщательный осмотр показал,
что это пистоль, правда, укороченная, но очень ловко сделанная — на
нем нет кремневого запала.
Он передал Антониу револьвер Сезара. Антониу осмотрел его
отшлифованные станком детали и размашисто, как и подобает старому
мушкетеру, вскинув револьвер, прицелился во что-то прямо над их
головами и выстрелил. Все присутствовавшие оцепенели, услышав
резкий хлопок и свист пули и почуяв кисловатый запах пороха; в
соломенной крыше не осталось заметных следов, и вождь отряда
изумленно выстрелил еще раз, а уже потом револьвер дал осечку. Эти
две пули Тристан хранил для себя и для Изабель. Теперь им придется
жить дальше.
— Ты прав, брат, это детская игрушка. Этот ствол не вместит
дроби даже на воробья.
Потом Антониу снова обратился к Изабель, словно вынося
окончательный приговор:
— Этот черный раб больше не муж тебе, милое дитя. Рабы не
имеют права иметь жену. Не отчаивайся. Я человек холостой и, как ты
скоро сможешь сама убедиться, совсем еще не такой старый, каким
кажусь на первый взгляд.
Упрямое молчание Тристана показалось ей громче раскатов грома,
в которое превратились удары ее собственного изумленного стойкого
сердца.
Становище
Старый вожак бандейры взял Изабель в жены, точнее говоря, он
взял ее третьей женой, поскольку его уже обслуживали две
аборигенки, Такваме и Ианопамоко. Они восприняли пополнение без
особого ропота, руки Изабель облегчали их труд, а в первый год ее
жизни в бандейре индианки были почти полностью избавлены и от
ублажения своего господина в постели. Изабель забеременела и на
второй год замужества произвела на свет сына с янтарными глазами,
которого назвала Саломаном, надеясь, что он вырастет мудрым и
станет с честью носить имя ее отца; может, так ей удастся сменить
гнев отца на милость. Когда она сообщила о своем решении Тристану
через Ианопамоко — самую молодую наложницу Антониу, красавицу
из племени тупика-вахиб, с цилиндрическим, лишенным талии
туловищем и стройными, грациозными ногами, — Тристан оскалился
и проклял свою жену.
— Пусть этот ребенок пожрет ее сердце, — сказал он, и, когда
Ианопамоко, рассказывая об этом Изабель, попыталась изобразить
оскал негра, черты ее комично исказились. Лицо индианки было
довольно плоским, его покрывал узор из точек и крючочков ярко-
синего цвета, значение которых было известно только той стоявшей на
пороге великого забвения сморщенной карге, что обновляла их, когда
краски бледнели.
Наверное, проклятие Тристана подействовало, поскольку
младенец был странно тих и малоподвижен, в отличие от Азора,
который пинался и толкался маленькими толстенькими ручками и
ножками с первых же дней своей жизни.
Тристана заковали в ножные кандалы, чтобы предотвратить побег,
послали работать в поле, на выжженные солнцем плантации маниоки и
маиса, сладкого картофеля и земляных орехов, табака, тыкв и бобов.
Затем, когда хозяева заметили в нем навыки механика, приобретенные
на заводе и на золотом прииске, его поставили вырубать из дерева
каноэ для дальнейшего продвижения бандейры вниз по реке. Каноэ эти
нужно было строить широкими и прочными, чтобы воины пайагуа не
могли подплыть под водой и перевернуть их, поэтому для них
вырубались самые большие стволы каштанов, красного дерева и
араукарий, которые затем приходилось выдалбливать единственным
ржавым теслом. Братья Пейшоту надеялись спуститься по воде к
Мадейре, где, по сообщениям предыдущих экспедиций, индейские
поселения облепили реку, словно виноградины лозу перед сбором
урожая. Оттуда они смогут спуститься к Амазонке и далее по морю
вернуться домой в Сан-Паулу и по-райски провести старость в
окружении благодарных одомашненных язычников.
Изабель лежала в постели рядом с Антониу под большим,
выполненным с мельчайшими подробностями распятием, где каждый
ноготь на руке или ноге, каждый гвоздик и струйка крови казались
реальнее настоящих, и слушала рассказ о долгом походе бандейры.
Они отправились из дома, исполненные боевого духа, с большими
запасами провизии и амуниции, а их жены, дети и банкиры, дававшие
денег на поход, провожали их, пройдя с ними первые несколько
километров по разбитой дороге. Через сорок дней поредевшая,
поизносившаяся, но закаленная в боях бандейра прибыла в миссии
Паранапанема и Гуайра и обнаружила, что миссии эти, в которых
послушные, обращенные в христианство племена индейцев жили, как
скот в загонах, были настолько разграблены и разорены нападениями
таких же искателей приключений, что испанские иезуиты собрали
оставшихся в живых индейцев и отправились с ними на юг и на запад
в земли Параны за водопадами Игуасу. Затем, после месяцев лишений,
они достигли Параны, и им пришлось выдержать несколько ужасных
сражений, поскольку испанские власти позволили наконец