покрытая черной эмалью статуэтка Кали с ярко-
красным языком и ожерельем из черепов. Этот пардуваску в самом
деле жил ради своих религий, и это оскорбило Изабель. Она не верила
в мужские качества человека, если тот не был готов сделать ее саму
единственным предметом поклонения.
Вместо того чтобы немедленно заняться любовью, ювелир
заставил ее послушать последние записи музыки афоше, объяснив ей,
что стиль афоше — самый африканский из бразильских стилей в
музыке, и он очень близок к кандомбле; в него вдохнули новую жизнь
ямайский стиль регги и всеамериканское движение черного сознания.
Он дал ей покурить травки, но этот наркотик не произвел такого же
космического эффекта, как яже Теджукупапо. Их занятия сексом, когда
они наконец принялись за дело, показались ей обыденными и
пресными по сравнению с тем, что вытворяли они с Тристаном. Этот
мужчина не любил женщину до самоуничтожения. Изабель уже была
избалована — другие мужчины не производили на нее впечатления.
Тем не менее она несколько раз возвращалась к этому ювелиру по
имени Олимпиу Сипуна, в его комнату, заполненную огарками свечей,
и клала вытянутые из него деньги на счет в банке, где годовой процент
перекрывал темпы инфляции.
Изабель с Тристаном шли дальше на восток, и дикая саванна, в
которой способны выжить только индейцы, сменялась сначала
вольными пастбищами, затем огороженными фермами, а позже и
небольшими группами субсидируемых правительством
промышленных предприятий, и чем дальше они продвигались, тем
больше нуждались в капитале. Им понадобились одежда, обувь и
деньги на оплату жилья и обеды в ресторанах. Провинциальный
городок под названием Бунда-да-Фронтейра лишь недавно избавился
от дощатых тротуаров, деревянных фасадов и кольев, к которым
привязывали лошадей, местные мужчины только с недавних пор
перестали носить оружие. В окнах парикмахерских и на стенах здания
местного исторического общества висели фотографии, изображавшие
суд линча и картинки из колониальной светской жизни. Немецким и
шведским туристам, которые приезжали сюда целыми автобусами,
повсюду предлагались индейские сувениры, причем чаще всего это
были украшения из перьев племени эрикбацас. Целыми оравами стали
наезжать канадские рыболовы, которые отправлялись опустошать воды
рек Арагуайя и Шингу. Туристские гостиницы и дома местных
зажиточных граждан оборудовались всеми удобствами. В городе
строились десятиэтажные административные здания с
кондиционерами; на шести городских перекрестках были установлены
светофоры, а воду, текущую из крана, сделали пригодной для питья; на
окраине города появился торговый центр.
Изабель, имевшая опыт работы портнихой в провинциальном
городке с крутыми, мощенными булыжником улицами, устроилась в
магазин готовой одежды, где сначала подгоняла купленные платья, а
затем, благодаря приятной наружности и обходительности, была
переведена в продавщицы. Тристан же стал вышибалой в только что
открывшейся дискотеке под названием «Мату Гросу Элетрику».
Впрочем, главным в его работе было не выгонять перебравших
кокаина наркоманов или слишком наглых торговцев наркотиками —
нет, ему нужно было решить, кого из толпы, собиравшейся каждый
вечер на тротуаре под сверкающей вывеской, можно впустить в
дискотеку. Было в этом занятии что-то от искусства составления букета
или изготовления салата, ибо особого эффекта карнавала можно
достичь лишь при помощи точно выверенного многообразия. Неплохо
бы впустить несколько разряженных трансвеститов, но, если их будет
слишком много, они распугают обычных людей; желательно также
разбавить компанию несколькими пузатенькими искателями
развлечений, дабы придать солидность и историческую перспективу
толпе танцующих, однако преобладать должна молодежь, смазливая
девчонка в искрящейся мини-юбке и прозрачной кофточке была
желанной гостьей, если только ее не сопровождал коренастый,
беспокойный, бесполый сутенер. Если хочешь сделать из дискотеки
небольшой рай, нужно, чтобы тревога и жажда заработать деньги
оставались за порогом. Вымогатели, откровенные созерцатели
женских тел, чересчур хамовитые искатели приключений не должны
попадать в дискотеку. Тристан окидывал взглядом толпу страждущих
проникнуть под белое сияние вывески «Элетрику», выискивая чистых
сердцем людей. Можно было пустить и бедняков — но только
нескольких, чтобы зажиточные люди не ощущали дискомфорт и чтобы
вечер не омрачали классовые стычки и революционные жесты.
Революция осталась позади, в шестидесятых. Наступили семидесятые.
У вакханалии должен быть привкус аполитичной невинности. Черных,
к сожалению, часто приходилось оставлять за порогом, поскольку они
приходили в таком количестве, которое намного превышало истинные
пропорции представительства негров в населении Бунда-да-
Фронтейра, где цвет кожи граждан был относительно бледным. Белые
— бранкелу — должны чувствовать себя членами многорасового
общества, но они не должны ощущать себя меньшинством. Дискотека
— это вам не батук, не карнавал где-нибудь в Конго. Психоделические
эффекты в дискотеке должны создавать ощущение экстаза, лишенного
опасностей и извращенности, в нем нет места грязным последствиям
общественного зла, здесь необходим свежий воздух, где люди с тонким
вкусом могут встречаться друг с другом и расширять круг своих
знакомств. Стробоскопы, цветные лазеры, легкий дымок углекислоты,
ненавязчивая ритмичная музыка и водянистое шампанское ласкают
чувства и подстегивают страсти, превращая их в подобие красивого
плюмажа — но в меру, ни в коем случае никого не отпугивая. Вечернее
представление, человеческие компоненты которого Тристан отбирал
все более опытной рукой, не должно быть грубым, его нельзя отдавать
на милость безжалостным любителям покрасоваться и
профессиональным эксгибиционистам. Высокий рост Тристана,
большой белый лоб, властный взор и широкие жесты, которыми он
отбирал людей из задних рядов толпы, его благородная сдержанная
улыбка — одобрительная или извиняющаяся — сделали его этаким
верховным судьей и даже подобием звезды ночного Бунда-да-
Фронтейра. Его наниматели, гангстеры местизу с лицами,
изуродованными оспой, сами не могли показываться на публике,
поэтому когда через пять месяцев он объявил о своем намерении уйти,
они предложили повысить ему зарплату и увеличить его долю в
прибыли.
Теперь они с Изабель накопили достаточно денег, одежды и
городской мудрости, чтобы отправиться в столицу, но не на автобусе, а
на самолете DC—7, который меньше чем за час доставил их в
Бразилиа.
Их путь в столицу из становища на берегу реки длился почти год.
Снова Бразилиа
Восемь лет прошло с тех пор, как Изабель училась здесь в
университете и они с Тристаном лежали среди диких банановых пальм
на разделительной полосе одного из столичных шоссе. Отец ее
покинул пост посла в Афганистане, где Мухаммеда Захир-Шаха
свергла группа молодых офицеров, все больше подпадавших под
влияние Советов. Воинствующие исламисты поднимали голову, и в
Центральной Азии назревали серьезные беспорядки; Саломан был рад
возможности уехать оттуда. Теперь он служил Большим Парням в
должности заместителя министра развития внутренних регионов и
имел просторный кабинет в мраморных полях Паласиу ду Планальту.
Когда отец поднял телефонную трубку, голос его показался Изабель
постаревшим, прежние сила и величие отца словно увяли — а может,
просто сама она, закаленная лишениями и любовью, стала наконец
взрослой? Ей уже двадцать девять лет, и как-то, расчесывая свою
объемистую шевелюру, она заметила несколько седых кудряшек. При
определенном освещении руки ее выглядели узловатыми, и кожа под
подбородком немного обвисла. Отец не стал спорить или возражать,
когда она твердо сказала ему:
— Папа, у меня все в порядке, и это не плод твоих стараний. Я
хочу зайти к тебе, чтобы ты наконец познакомился с моим дорогим
мужем.
Пауза на другом конце провода была недолгой, возможно, отец,
как подобает дипломату, просто подбирал нужные слова.
— Дорогая моя, я буду рад нашей встрече. Я очень скучал по тебе
и провел много бессонных ночей, тревожась о тебе и думая о том, что с
тобой и где ты. Знаю, что ты была женой старателя на Серраду-Бурако,
известие об этом застало меня на другом конце света, но потом ты
словно сквозь землю провалилась!
— Мы не уезжали из Бразилии, — холодно ответила она.
— У тебя изменился голос. Или он всегда был таким…
гортанным?
— Отец, люди меняются. Дети вырастают. Теперь у меня такой
голос. Мы не нарушим твоих планов, если приедем к тебе завтра в
шесть часов? Об обеде не беспокойся. Чая или коктейля будет вполне
достаточно.
Она говорила резковато, отчасти потому, что Тристан лежал рядом
на кровати и слушал. Когда она повесила трубку, Тристан сказал:
— Этот человек захватил нас в плен, а потом послал человека
убить меня; а я теперь должен вежливо разговаривать с ним?
— Ты стал другим, — ответила она. — Судя по голосу, папа тоже
изменился. Он постарел, в его голосе больше печали. Скорее всего, он
и в самом деле скучал без меня. В прежние годы ему некогда было
стать для меня настоящим отцом.
Изабель примеряла платья почти так же долго, как тогда, десять
лет назад, перед встречей с Шикиниу — и наконец выбрала яркое
шелковое платье с объемистыми разрезными рукавами, которые
подчеркивали грациозность стройных черных рук. Раньше в подобном
наряде она выглядела бы бесцветной.
Квартира отца в белом небоскребе с остекленными балконами на
Эйшу-Родовариу-Норте показалась Изабель куда менее впечатляющей,
чем в прежние времена, когда она была впечатлительной студенткой.
На смену парочке слуг — высокому и мрачному мужчине с зеленовато-
коричневой кожей и его пухлой и смуглой супруге, с которыми она в
свое время была на короткой ноге и от кого зависела во время частых
отлучек своего отца, — пришел ловкий худой коротышка, весь в
веснушках, с чудовищными оранжевыми кудрями растамана,
напоминающими корзину спутанной пряжи. С дерзким поклоном он
впустил Тристана и Изабель в прихожую. Пока они ждали появления
отца, Изабель поняла, что квартира действительно стала меньше,
потому что это другая квартира. Тибетское танка, подставка для парика
эпохи Людовика XV, фарфоровая ваза эпохи Чин, японские гравюры и
статуэтки Догонов никуда не делись, к ним даже прибавились
каракулевый ковер и массивный медный кувшин, которые, наверное,
приехали из Афганистана. Однако теперь вещи эти как-то сгрудились,
вокруг них уже не было пространства, которое так подчеркивало их
красоту. Сейчас эти предметы напоминали собравшуюся публику,
нервозную вечеринку в тесном помещении. Здесь не было длинного
коридора, по которому она каждый вечер тащилась с набитой
учебниками сумкой, и окна гостиной выходили не на озеро Параноа, а
на куда менее живописную Родоферровиарию. Наверное, карьера отца,
казавшаяся во всех отношениях беспредельной в годы правления
президента Кубичека, теперь, во времена сменяющих друг друга
генералов, достигла своего потолка: его стали назначать послом в
развивающиеся страны, а его нынешняя должность в правительстве не
только заставляла его заняться внутренними проблемами страны, но и
говорила о том, что его начали забывать, как забыли о вверенной ему
глубинке страны.
Саломан Леме вошел в комнату. Он постарел, хотя его маленькие
узкие ступни в мягких кожаных тапочках по-прежнему резво
скользили по ковру. По такому торжественному случаю он надел
пиджак с желто-коричневыми лацканами и брюки в узкую полоску, с
острыми, как клинок, стрелками. Редеющие волосы уже походили на
призрачный нимб над морщинистым лбом, мешки под глазами
увеличились, оттянув нижние веки и обнажив пронизанную нервами
изнанку кожи.
Может, ей только показалось, что когда отец снова увидел ее через
восемь лет, под глазом у него дернулась маленькая мышца. Как бы там
ни было, он решительно отбросил прочь досаду, и тапочки его без
всякой паузы продолжили свой путь по каракулевому ковру; губы,
которыми он коснулся сначала одной щеки дочери, а потом другой,
были прохладными.
— Мое прекрасное дитя, — сказал он и нежно обнял за плечи,
чтобы получше разглядеть ее дерзко вздернутое личико.
— Отец, это мой муж — или жених, — называй, как хочешь,
Тристан Рапозу.
Одного только взгляда на отца было достаточно, чтобы голова у
нее пошла кругом и она вновь почувствовала себя избалованной
девочкой.
— Очень рад, — сказал отец, пожимая бледную мускулистую
руку Тристана.
— Я тоже, сир, — сказал Тристан, даже не пытаясь ответить на
неуверенную улыбку старика: Изабель показалось очень
трогательным, как обнажились пожелтевшие от возраста маленькие
округлые зубки отца — даже более мелкие, чем в ее воспоминаниях,
но когда она увидела, как