вывернулось, что нечего было и думать вывести машину задним ходом, иначе она бы попыталась. Полицейский спросил, с какой скоростью она ехала. Должно быть, около сорока миль в час — едва ли быстрее.
— Поскольку на этой “восьмерке” предельная скорость — тридцать пять, — сказал он, продолжая медленно писать, — давайте скажем, что вы ехали со скоростью тридцать пять.
Изящество этого откровенного маневра поразило ее. Все лето она сражалась с несоответствиями — например, между дозволенной скоростью и реальной, с какою она ехала, и вот этот польский принц показал ей, как уничтожить это несоответствие и приблизить реальность к идеалу. Бормоча слова благодарности, она покраснела — почувствовала, как стало жарко не только лицу, но горлу, груди, бедрам. Полицейский сказал, что вызовет аварийную бригаду, пока она будет звонить мужу.
— Но муж сейчас на работе в Нью-Йорке. А я могу и пешком дойти до дома. Тут меньше мили.
— Нет, — сказал молодой полицейский столь же непреложно, как непреложно меняются огни светофора.
— Да я же в полном порядке, — настаивала она, хоть и понимала: а он будет уверять, что она не в порядке.
— Вы сейчас в шоковом состоянии, — сказал он ей. — А есть кто-нибудь в городе, кому вы могли бы позвонить и попросить приехать за вами? Какая-нибудь подруга?
У меня нет подруги — Руфь почувствовала, что он будет шокирован, если она произнесет это вслух. И она сказала:
— Да, есть один человек. Я только не уверена, смогу ли до него добраться.
Но она сразу дозвонилась до Ричарда по кэннонпортскому номеру. Он терпеливо ждал, когда она сама положит конец молчанию.
— Дик? Привет. Это я. Руфь. Довольно неприятная получилась история: дело в том, что машина моя съехала с дороги, а Джерри — в Нью-Йорке, и меня не отпускают из полицейского участка, пока кто-нибудь не приедет за мной. Говорят, что я — в шоке.
— Небольшом шоке, — поправил полицейский.
— Руфи-детка! — сказал Ричард. — Это фантастика — слышать твой голос. Я просто потрясен.
— Не надо, — сказала она, — все весьма прозаично. Ты свободен или занят с моей преемницей?
Она понимала, что полицейский слушает, однако не думала о том, что говорит, словно, перелетев через стену Ван-Хьютена, вступила в зеленый мир свободы.
— Никаких преемниц, никаких преемниц, — тем временем говорил Ричард тоном занятого дельца, так раздражавшим ее своей нарочитостью. — Тебя гринвудские фараоны зацапали, да? Сейчас приеду.
— Это очень мило с твоей стороны. Через двадцать минут?
— Через десять.
— Не спеши. Прошу тебя. Хватит и одной аварии за день.
— Слушай. Я знаю эту дорогу не хуже твоей задницы.
Сама напросилась, подумала Руфь, вешая трубку. Зачем она решила звонить ему? Должно быть, со злости. И она пожалела, что не Джерри и не Салли, а именно Ричард оказался ее жертвой. Но ведь мы выбираем себе жертвы, с которыми можем справиться, которые нам по плечу. И такая ли уж это большая жертва, если бывший любовник по ее просьбе проедет восемь миль, чтобы потом еще одну милю проделать вместе с нею? Полицейский предложил ей кофе в бумажном стаканчике и сказал, что ему уже позвонили из аварийной бригады: они смогут вытащить ее машину только завтра. В углу затрещало полицейское радио, и, вооружившись листами бумаги, все повернулись к нему; она почувствовала, что исчезла из сферы их внимания. Ей приятно было погрузиться в пустоту. Слава Богу, за стенами ее дома есть мир, где людям платят за то, чтобы они заботились о ней — правда, не слишком рьяно. Не забыть бы рассказать Джерри, как ей было хорошо в полицейском участке.
Ричард вошел и объявил дежурному за столиком:
— Я явился забрать вашу арестантку.
— Мистер Конант? — без улыбки спросил полицейский.
— Матиас, — сказал Ричард. — Временный заместитель. Как она?
— Она на редкость удачливая молодая дама, — сообщил ему полицейский. А Руфи сказал:
— Аварийка осмотрела вашу машину, они говорят, что вы больше не сможете на ней ездить. Вы ее угробили.
Ричард попытался в тон полицейскому настроиться на серьезный лад и спросил:
— Не отвезти ли ее к доктору?
— Я на вашем месте так бы и сделал.
— Не говорите ерунды, — возмутилась Руфь, видимо, от того, что полицейский переметнулся на другую сторону. Его царственное спокойствие превратилось в назидательную глупость; он протянул ей протокол об аварии. “Приблизительно в 1.45 дня… темно-синий “универсал” с четырьмя дверцами марки “форд”, который вела миссис Джеральд Конант из… со скоростью 35 миль в час… на первый взгляд, получила лишь незначительные царапины… машина разбита”. Почерк был небрежный. Руфь подписала бумагу и вышла с Ричардом. Она уже забыла, что он намного крупнее Джерри. К собственному удивлению, она взяла его под руку.
— Что с тобой? — спросил он, садясь за руль своего любимого старенького “мерседеса”. Забыла Руфь и эту его жалостную голову трусливого льва, и то, как западает у него верхняя губа и как выпирает нижняя.
— А что? — С горлом у Руфи происходило что-то странное: его словно затянуло серебряной паутиной, как и глазные впадины, и виски, и все пустоты ее черепной коробки.
Рот у Ричарда нетерпеливо дернулся.
— Тебе, видно, моча в голову ударила, Руфи-детка.
— Авария могла случиться с кем угодно. Дорога…
— Плевал я на аварию. Ты все лето в сплошной истерике. Ведешь себя, как затравленная во время охоты на ведьм. Джерри, что, снова тебя донимает, потому что ты не можешь прогнать огородное чучело, которого он боится?
— Нет, Джерри теперь почти не говорит о смерти.
— Значит, в доме тишь да гладь.
— Не совсем. А в твоем?
Он не понял намека. Бельмо на его глазу казалось в профиль нашлепкой.
— О’кей, — мрачно сказал он. — Не хочешь говорить — не надо. Пошла ты…
— Я хочу говорить, Ричард. Но…
— Но вдруг до жены того, другого, дойдет, если ты проболтаешься мне, так?
— Чьей жены? Какого другого?
— Невесты, дамы сердца, временной подружки, femme note 20 , или кем там она еще приходится моему преемнику. Снова решила поиграть в эту игру — кирикет? Ну, а счастливый пес — это Дэвид Коллинз? Он выглядит таким бодрячком на волли-болли. Господи, Руфи, когда же ты, наконец, отчалишь и сменишь этого своего психопата-кровососа, этого полумужика, с которым ты связалась? Ты же сжираешь себя по кусочкам. Идешь по протоптанной старым графом Ма-зохом дорожке — ать-два-три.
— Ну и занесло тебя, Ричард. Я, конечно, польщена, но все это ты напридумывал — никакого романа у меня нет. И я не считаю Джерри полумужиком. Может, я сама полубаба.
— Ты — баба на все сто пятьдесят, если память мне не изменяет. Ну, ладно, о’кей. Я — тронутый. Тупоголовый болван. Черт со мной. Но и черт с тобой. Что я тебе — таксист, которого вызывают раз в год?
— Куда ты едешь?
Он вез ее за город, в лес, к комариной дорожке, к пруду, над которым, застыв, стоял так ничего и не выловивший рыболов. Паутина в голове у Руфи прорвалась, и она заплакала — слезы потекли стремительным потоком, ее трясло, хотелось кричать. Ей все виделись те деревья, проплывавшие мимо. Слезы вперемежку со словами текли и текли.
— Нет, вези меня домой. Привези в мой дом и оставь. Я же об этом тебя просила, ты же обещал, не хочу я объятий, не хочу душещипательных разговоров, я хочу, Ричард, домой и хочу умереть. Прошу тебя. Извини. Я не могу. Ты так прав и так не прав, это меня просто убивает. В самом деле убивает. Ты — единственный, с кем я могла бы говорить, и ты самый неподходящий для этого человек. Прости меня. Мне это нравилось. Право, нравилось. Дело не в тебе. Ты мне нравишься, Ричард. Не надувай так глупо и обиженно губы. Дело не в тебе. Просто — так вышло!
— Успокойся, успокойся, — говорил он, перепугавшись, стараясь развернуться на узкой аллее, где кто-то разрисовал камни, а на лужайке посадил семейство пластмассовых уток.
— Не могу я начать все сначала, не могу я вернуться к тому, что между нами было, пойми. И прости меня за то, что я тебя вызвала: я не подумала. Надо было мне позвонить Линде. С тобой мне было так славно. Ты почему-то черт-те какой славный. Чудесный.
— Держись фактов, — сказал он, корча гримасу от усилий, которых требовало от него управление машиной. — Я уже все понял.
— Ничего ты не понял, — сказала ему Руфь. — Это-то меня и убивает.
Он высадил ее под вязом.
— Ты уверена, что тебе не нужен врач? Ведь и до сотрясения мозга недолго.
Стоя у машины, она просунула голову внутрь и поцеловала его в губы. Он хорошо целовался — крепко, но не так жадно, как Джерри. Слезы у Руфи высохли, голова стала яснее.
— Ты действительно славный, — сказала она Ричарду и, поддавшись своей излишней любви к правде, добавила:
— Как ни странно.
— Ну и ну, — сказал он. — Спасибо. Так вот: я в твоем распоряжении. Позвони, когда у тебя в следующий раз произойдет авария.
— Ты узнаешь первым, — сказала она ему.
Номер освободился: она поймала Джерри на работе и рассказала ему об аварии, в легких тонах обрисовав случившееся. Он вернулся домой на полчаса раньше обычного: ему хотелось до ужина посмотреть на то, что осталось от автомобиля. Он повез ее по Садовой дороге; камни на обочине, навесы над дверьми, лужайки, дети, деревья мелькали и сливались от скорости, и Руфь взмолилась:
— Не надо так гнать.
— Я делаю всего тридцать миль.
— А кажется, что быстрее.
— Хочешь сама сесть за руль?
— Нет, спасибо.
— Я спросил вообще. Как ты считаешь, ты не потеряла уверенности в себе?
— Не думаю. И все же мне как-то дико снова сидеть в машине.
— Каким образом ты добралась от полицейского участка до дома?
— Полисмен подвез.
— А как насчет доктора? У тебя внутри все в порядке? Тебя сильно болтало?
— Я съехала как-то очень гладко и легко. Только от испуга не нажала на тормоз. Мне это в голову не пришло.
— А куда ты вообще ехала?
Она описала свое смятение, панику, как у него был бесконечно занят телефон, как она искала женщин, которые могли бы посидеть с детьми, как проехала мимо дороги к Салли и как в испуге повернула назад. Ричарда она опустила. Она снова принялась рассказывать — в строгой последовательности, точно просматривая кадры киноленты: автомобиль занесло в одну сторону, потом в другую, стена,