Игра с динамитом, Джон Апдайк
Рассказ
Фэншоу, например, никак не ожидал, что среди прочих черт вновь
обретаемого детства в старости возвратится изменчивость вещей —
скажем, склонность стула на краю поля зрения обернуться живым
существом на тонких ножках или в темной комнате четкое ощущение
какого-то недоброго множественного присутствия. Встречные фары
плыли по лобовому стеклу, точно вишневый цвет по черной воде, а
Фэншоу понятия не имел, означают ли они четыре мотоцикла или два
грузовика, и очертя голову ехал вперед, готовый каждую минуту
врезаться в невидимое препятствие.
У него ушло больше пятидесяти лет, чтобы усвоить физические
законы вместо детской боязливой веры в то, что на свете, как во сне,
возможно все, изжить иррациональные страхи и притерпеться к
прямолинейности вселенной без сверхъестественного. Но когда
неотвратимая логика распада стала ощутимее сжимать его тело в своих
цепких тисках, физические законы оказались не так уж и обязательны;
раньше годились, а теперь надоели. Очень может быть, что предмет и
вправду способен двигаться быстрее скорости света и что у каждого из
нас есть бессмертная душа. Ну и что с того? Газетные заголовки со
всеми их кампаниями и эпидемиями больше его как бы не касались, и
новые фильмы тоже, и спецвыпуски теленовостей, и скачки, и
рекламные клипы — все это теперь обращено не к нему, а к тем, кто
моложе и азартнее, для кого мир все еще весом. Живя в
непосредственном соседстве со смертью, Фэншоу научился лихому
солдатскому безразличию: если он бреется, а ванна где-то за спиной
вдруг превратилась в белого медведя и сейчас его схватит, — это еще не
конец света. И даже конец света, как ни странно это звучит, тоже был
бы не конец света.
Жена моложе и подвижнее его. Часто она нетерпеливо обгоняет его
на лестнице. Однажды воскресным вечером, когда они сходили вниз,
торопясь открыть двери гостям, он вдруг ощутил, как она
проскользнула сбоку от него, будто потянуло сквозняком, и в
следующую секунду, странно уменьшившись, оказалась несколькими
ступенями ниже его. Он позвал ее и хотел было дотянуться и помешать
ее дальнейшему падению, а она попыталась схватиться за перила, но
промахнулась и, пересчитав колетами застланные ковром ступени, так и
съехала вниз к ногам изумленных гостей, которые вошли, открыв себе
дверь сами.
— Ничего, все в порядке, — успокоил их Фэншоу, сходя к ним
неспешно, ибо знал, наблюдая за ее удивительным падением, что на ее
пути не встретилось никаких костоломных препятствий.
И действительно, она бодро встала, как та знаменитая всегда
падающая на ноги кошка, с виду по-молодому смутившись своей
неловкостью, но в глубине души, он-то знал, довольная, что сумела
сразу найти чем занять гостей. Среди них был молодой врач, они
устроили ее на диване, приложили мешочки со льдом к ушибам и
ссадинам и предприняли словесное расследование, придя в конце
концов к выводу, что она зацепилась каблуком за подол длинного, по
новой моде, платья. Подол действительно с одного края оказался слегка
отпорот, тем самым как будто бы подтверждался их вывод и
рассеивалась всякая таинственность.
Однако позже, с кряхтением укладываясь рядом с Фэншоу в
кровать, жена ему сказала:
— Видишь, как я хорошо поступила, не проговорилась, что это ты
меня пихнул.
— Як тебе и не прикоснулся, — возразил Фэншоу, хотя не очень
горячо, потому что сам не был в этом убежден. Запомнил только, как
она вдруг очутилась на уходящих вниз ступенях, странно уменьшенная
линейной перспективой, и еще, в яркой вспышке памяти, как он
тянется, чтобы ее удержать, но почему-то не может, будто во сне. Она
винила его за то, что он не поймал ее, не сделал невозможного, и это
она считала равносильным толчку. Его жена на склоне их лет сделалась
страстной феминисткой, а ему назначила роль мужчины-убийцы, с
которым она оказалась связана в этом мире убийц-мужчин. Силы,
когда-то сведшие их, она теперь считала орудием всемирного мужского
комплота. Ну пусть не пихнул в буквальном смысле слова, но это он
поселил ее в доме с такой большой лестницей и он же, в сговоре с
мужчинами-модельерами. заставил ее надеть такое опасно длинное
платье и туфли на таких высоких каблуках — а это уже все равно что
прямо пихнуть. Фэншоу старался восстановить памяти свои ощущения
при виде ее низвергающегося неуловимого тела, но помнил только
холодный укол чего-то похожего на вежливое недоумение, тонущее в
тонком, как писк, гудении неотступной печали, подобном космическому
радиационному фону. И еще помнил вид на заснеженные городские
крыши под высоким куполом совершенно пустого голубого неба.
Жена смягчилась, увидев, что он готов покорно принять ее версию.
— Миленький, ты меня не пихнул, — уступила она, — но ведь мог
бы поймать, разве нет?
— Не успел, — ответил он, не вполне убежденный собственным
самооправданием. По мере того как утрачивали реальность физические
законы, у него постепенно пропадало сознание своей правоты. В тот
вечер среди гостей была дочь жены от прежнего, почти мифического
брака. Фэншоу с трудом различал детей жены и своих родных детей от
предыдущего брака и путал родственников и свойственников. С этими
молодыми загорелыми, энергичными, самоуверенными, ладными
людьми — вполне рекламными образчиками «сегодняшнего
поколения», — якобы связанными с ним родством, он был всегда
вежлив, и их благовоспитанные знаки внимания ему льстили, но втайне
он не верил в эту связь между ними и собой. Его родная мать несколько
лет назад двое суток пролежала мертвая под лестницей, ведущей в
подвал дома, где жила с его согласия одна, дряхлая и выжившая из ума.
Преступный сын и отец, он, естественно, может быть и мужемубийцей.
Ясно, что в сознании его жены этот эпизод так и запечатлелся,
будто он столкнул ее с лестницы, — почему бы и ему не запомнить его
в таком же виде ради супружеского согласия?
В Зоологическом уголке Центрального парка изжелта-белые
полярные медведи невесомо парят в холодной воде за стеклом, вода
голубовато-зеленая, цвета коробки ментоловых сигарет (последний
сорт, который курил Фэншоу, он считал мятный вкус целебным), и если
завтра утром, когда он будет бриться, один такой мокрый медведь
всплывет со дна ванны, убийственный удар его когтистой лапы будет
легок, как облачко цветочной пыльцы.
Раньше все было более материальным. В среднем возрасте, как ему
теперь помнится, мы куем свою судьбу из тел еще раскаленных и
плавких. Однажды он повез своих детей кататься на коньках по льду
замерзшей реки — извилистое русло чудесным образом преобразилось
в твердую дорогу и сипло повизгивало под стальными ножами. Фэншоу
стоял и разговаривал с матерью другой ватаги ребятишек, как вдруг его
шестилетний сын молча, беззвучно упал к его ногам, просто ушел вниз
из его поля зрения, пока он смотрел на румяные щеки, и сияющие глаза,
и на белоснежную игривую улыбку Лорны Кремер. В трещинки их
разговора просочилось тихое бульканье, малыш на снегу захныкал, и
когда Фэншоу велел ему прекратить нытье и встать, глухой ответ «не
могу» прозвучал словно бы из-подо льда.
Выяснилось, что у ребенка сломана нога. Он стоял рядом с отцом и
жаловался, что замерз, и вдруг потерял равновесие, а конек попал в
трещину, и при падении у мальчика хрустнула берцовая кость. Как
хрупки и тонки наши растущие косточки! Когда своя жена, и та, другая
женщина, и все столпившиеся вокруг дети разъяснили Фэншоу
ситуацию, он поднял мальчика и, держа на руках, взобрался с ним на
крутой и заснеженный берег, испытывая, помнится, чудесное чувство
полноты жизни: идиллический воскресный день, внезапно упавшая
поперек него тень беды, энергичный, заботливый спаситель, жмущий
на газ по дороге в клинику, в отделении неотложной помощи что-то
записывают, наконец появляется хирург-ортопед, бодрый, румяный, в
теплой куртке с меховым капюшоном и в дутых сапогах, ребенку
накладывают гипс в виде теплых мокрых лент, слезы высыхают, и
теперь, даст Бог, все скоро заживет. Через детей мы соприкасаемся с
трагедией, с великой тьмой, которая льнет снаружи к нашим окнам, в их
бедах — наша значительность, их хрупкие жизни соскальзывают к
опасному краю, за пределы узкой тропы, по которой мы научились
ступать.
— Этого бы не произошло, разумеется, — сказала его первая
жена, — если бы ты обращал внимание на ребенка, а не на Лорну.
— При чем тут Лорна? Она первая сообразила, что дурачок не
придуривается.
— Лорна очень даже при чем, и ты это прекрасно знаешь.
— Паранойя какая-то, — сказал он ей. — Паранойя эпохи Никсона.
— Я привыкла к тому, что ты причиняешь страдания мне, но чтобы
по твоей милости страдали дети, этого я не допущу, Джеф.
— Ну вот. Настоящий сумасшедший дом.
— Думаешь, я не понимаю, почему ты потащил нас всех кататься
на реку, когда у Тимми и Роз вообще даже ботинок подходящих нет?
Это так на тебя не похоже, ты же больше всего любишь в воскресенье
валяться и читать «Таймс», и жаловаться на похмелье, и смотреть гольф
по телевизору. Тебе надо было увидеться с ней. С ней или с кем-нибудь
еще из их компании. Тебе уже мало встречаться по субботам? Вот и иди
к ним жить, к кому-нибудь! А меня избавь. Давай уходи! Убирайся!
Она это говорила не всерьез, но дух захватывало смотреть, как она
воодушевлена, как кипит яростью, глаза мечут молнии, ладони
вырубают из воздуха огромные обреченные области. В том возрасте,
как теперь понимал Фэншоу, мы сотворяем себя, грубых и гибких,
строим и рушим домашние очаги, весь мир в наших руках. Мы играем с
динамитом. Вокруг них с женой, стоящих по колено в детях, со всех
сторон взлетали на воздух дома. На руинах плодились консультанты по
семье и браку, детские психиатры, адвокаты, торговцы недвижимостью.
Теперь-то, в старости, на твой счет может поживиться разве что
гробовщик, да еще местный священник проведет часок за выполнением
приятного долга. Когда от Фэншоу отстали страховые агенты и
кинопродюсеры исключили его категорию зрителей из своих
социологических сводок, армии физических законов, нужные тут и там
по всему свету, чтобы взрывать динамит в чувствительных точках, тоже
ушли, оставив его блуждать в сумерках отсутствующих причин и
следствий.
В начале августа две пичуги вздумали вить гнездо у них на
веранде. Лесные славки, если его не обманывали глаза и потрепанный
старый определитель птиц. Видно, что-то испортилось в их
биологических часах. Время для гнездования давно прошло, но птицы,
упрямые, как дети, раз взявшись, не отступались и, издавая звонкие
трели, приносили и складывали веточки и травинки под капителями
колонн, поддерживающих крышу. Постройки сносило ветром, или это
энергичная миссис Фэншоу сбивала их шваброй. Она была не такая
сентиментальная, как он. На своей чистой белой веранде она не
намерена была терпеть беспорядка, и чтобы чистые белые плиты пола у
нее заляпало птичьим пометом — нет уж! Но славки прилетали опять и
опять, как дети, пристающие к родителям, чтобы их сводили
в лунапарк или купили им разрекламированную сласть,
до тех пор, пока мир взрослых не сдастся и они не добьются своего.
Крайняя колонна, у
самой стены, была более или менее защищена от ветра; сооружение из
веточек и травинок за ее капителью росло, и однажды на супругов
Фэншоу, возвратившихся из города с покупками, с этой неустойчивой
высоты надменно воззрилась черным глазом серая головка самочки.
Трели прекратились. Самец исчез. А еще через две недели они
хватились, что и самочка тоже исчезла. Пропала, даже не пискнув
«прощай». Все время, пока она сидела на гнезде, ее остренький
профиль излучал негодование.
Фэншоу вытащил приставную лестницу и снял пустое шершавое
гнездышко. Наружный край его был старательно заделан
