которого надзирали лепные головы богини-коровы Хатор и богини-
гиппопотама Таварет. В одном из залов с высоким потолком
американки задержались возле алебастровой канопы[12] с четырьмя
углублениями, в которых хранились забальзамированные
внутренности мальчика-царя: в пыльных ячейках лежали крошащиеся
ткани.
Онемевшие туристы разглядывали реалистически вылепленную
на деревянном каркасе поясную скульптуру Тутанхамона и «ложе
Осириса» в форме фараонова тела, в свое время заполненное землей,
уложенной на льняное полотно, засеянной семенами и политой, чтобы
семена могли взойти в его могиле, символизируя возрождение. В
следующих залах хранились фараонов саркофаг из литого золота,
знаменитая великолепная маска, закрывавшая лицо мумии, скарабеи и
пряжки из красного золота, серьги, кольца и вторгшийся из другого,
более жестокого будущего мира нож с железным лезвием. В последних
помещениях были представлены призванные наставлять мертвого царя
на загробном пути магические заклинания из «Книги мертвых» и
нарисованные фигуры разных богов, которых ему предстояло
встретить в Подземном царстве. Как призраки, взирающие на
собственные трупы, две женщины рассматривали обломки магический
системы, сколь изощренной, столь и бесполезной.
— Они верили, — объяснял гид, голос которого становился все
более тонким и раздраженным, — что в каждом человеке живут пять
сущностей: твое имя, твоя ка, твоя ба, твое сердце и твоя тень. При
входе во врата загробной жизни твое сердце взвешивают, положив на
другую чашу весов перо — перо истины и справедливости. Если чаши
не сохраняют равновесия, сердце достается Пожирателю,
полугиппопотаму-полукрокодилу.
— Как ты, куколка? — заботливо спросила Александра.
Предыдущей ночью храп Джейн был не таким ужасным — теперь он
напоминал не столько череду вонзающихся в мозг и приводящих в
бешенство крюков, сколько ровный скрежещущий шумовой фон, а
Александра была настолько вымотана, что нервное напряжение
путешествия отпускало ее, постепенно уступая место привычке и
терпимости, и она смирилась с этой шумовой подкладкой тишины,
убедив себя, что здесь по крайней мере ее не тревожат, как в Канаде,
непонятные звуки и красные сигнальные огоньки. В Египте, похоже,
сигнальных огней не было.
— У меня нет слов, — ответила Джейн. — Сколько же хлама
может храниться на чердаке!
— Джейн, но многое из этого так прекрасно. Так хрупко. Для них
смерть была путешествием к Тростниковому Полю.
— Что ты говориш-ш-шь? Если так, зачем они уложили труп в
такое количество каменных ящиков один в другом? Они хотели, чтобы
он никогда оттуда не выбрался.
— Они его заботливо оберегали, — начала фантазировать
Александра. — Хотели, чтобы его ба могла воспользоваться его телом.
Или это была ка?..
Теперь именно Александра стала почитательницей Египта,
желающей уберечь его хрупкие древности от разрушительного
цинизма, хотя изначально идея поездки в Египет принадлежала Джейн.
Но за плечами Александры было два года приспособления к вдовству,
а за плечами Джейн — всего десять месяцев. Она продолжала без
конца поминать Нэта Тинкера, словно надеялась заклинаниями
вернуть его. Однако он тоже был замурован во множество вложенных
друг в друга каменных ящиков.
На следующий день, как только они совершили перелет в Луксори были перевезены на борт «Гора», наступило, как наверняка сказал бы
Нэт, блаженство. По ночам, пока корабль нес их к очередному причалу
и очередному храму, урчание двигателя в значительной мере
поглощало храп Джейн, хотя в маленькой каюте кровати стояли близко
друг к другу. Днем берега Нила проплывали мимо, словно перед
глазами развертывался нескончаемый свиток. Буйволы, ходящие по
кругу, и колодезные журавли, поднимающие и опускающие головы,
как буровые качалки, только деревянные, орошали водой зеленые поля,
раскинувшиеся под небом, безоблачно синим, словно крашеный купол,
а между тем на борту «Гора» туристы, улыбающиеся и кивающие друг
другу поверх множества языковых барьеров, плавали в маленьком —
не более чем на два гребка в поперечине — квадратном бассейне,
нежились на солнце, сидя в шезлонгах на палубе, выпивали,
поклевывая арахис, который здесь назывался судани, и постепенно
коричневели под набирающим силу солнцем.
— Знаешь, почему египтяне такие счастливые? — спросила у
Александры Джейн, лежавшая в соседнем шезлонге.
— Нет. Почему?
— Потому что они живут на Ниле.
— Вот как?
Сначала круиз взял курс на юг от Луксора, к Эсне, расположенной
в топком месте рядом с рынком, где были разложены неаппетитные
куски забитых волов, например их нёба. Теперь гидом группы была
женщина, эффектная, без платка на голове мусульманка в блестящих
черных шелковых слаксах, с крупными серебряными браслетами на
запястьях и широким ожерельем на шее, оттенявшим ее оливковую
кожу.
— Гигантская плотина в Асуане, — объясняла она, — подняла
уровень воды, которая затопила нильскую долину. Фундаменты Эсны
превратились в кучу размокших печений. — Мягкая земля у них под
ногами действительно почти чавкала, как грязь.
На следующий день они сошли на берег в опаленном солнцем
Эдфу с его расположенным на высоком обрыве храмом — наиболее
полно сохранившимся памятником Нового Царства.
— Зэ-гэ-пэ, — вещала женщина-экскурсовод; ее отягощенные
множеством колец пальцы порхнули в направлении изысканных
рельефов. — Зады, груди и пупки — вот по чему мы узнаем греко-
римский стиль. Египетские скульпторы старались следовать старым
традициям, но руки и глаза их не слушались. Они скругляли
конечности и обнажали колени и мизинцы на ногах. Более древний
стиль, всегда стремившийся к совершенству, требовал изображения
обеих ступней с большими пальцами ног, направленными к зрителю.
Греки и римляне не могли этого себе позволить, это выглядело бы
слишком смешно. Они приоткрывали лишь одну ступню с пальчиком,
направленным в сторону зрителя, вот так. Ересь! — Она рассмеялась,
сверкнув зубами из-под больших солнцезащитных очков и соломенной
шляпы с загнутыми полями, ровно надетой на голову.
Следующий день привел их к очаровательному Ком Омбо,
двойному храму, посвященному богу-крокодилу Собеку и Гору-Хорусу
с головой сокола перед битвой со своим дядей Сетом, который
умертвил его отца Осириса. Экскурсовод с бликующими на солнце
браслетами и гибким серебряным воротником повела их в комнату, где
на потолке было изображение распростертой от края до края богини
неба Нут в момент произведения на свет младенца Гора-Гарпахрада.
Еще днем позже славный милый «Гор» доставил их к храму на острове
Филе; храм по камешку перенесли сюда с прежнего места, чтобы
спасти от поднимающихся вод озера Насер.
— Это, — рассказывала мусульманка-экскурсовод под гулкими
сводами залов пересаженного храма, — последнее место, где
исповедовали старую религию. Она сохранялась до шестого века
нашей эры, то есть в течение еще двухсот лет после эдикта 378 года
христианского римского императора Феодосия Первого, после чего
здесь устроили церковь. Вон там, — она указала баклажанного цвета
ногтем на едва различимое маленькое углубление, — было
изображение Исиды, кормящей грудью Гора, которое превратилось в
изображение Девы Марии, кормящей грудью младенца Иисуса. Культ
Исиды был широко распространен в Римской империи. Она была
идеальной вдовой, собравшей четырнадцать из пятнадцати фрагментов
тела своего мужа, которого злобный Сет заточил в саркофаг и утопил в
Ниле. Пятнадцатого фрагмента она так и не нашла. Леди, вы наверняка
догадываетесь, что за фрагмент это был.
Нильская ладья перевезла их в Асуан, место, где находятся
великая плотина, построенная русскими, гробница Ага-Хана и сады
лорда Китченера, куда и причалила их живописная фелюга. На
обратном пути грубый брезентовый навес над фелюгой откинули,
чтобы они могли полюбоваться кроваво-красным закатом. Пока две
вдовы сидели на постепенно остывающей палубе «Гора» в ожидании
колокольчиков, сзывающих на ужин, на фоне темнеющего неба
носились летучие мыши. Джейн вытянула руку по направлению к ним
и произнесла голосом, еще более хриплым и низким, чем обычно,
смертоносные слова: «Мортибус, мортибус нецессе ест. Цабаот,
Эльчим, Мессиах и Йод, аудите!»
На пламенеющей западной оконечности небосвода — восточная
его часть уже была черной и окропленной начинавшими зажигаться
звездами, — Александра увидела маленькую черную тень, которая,
внезапно прекратив свои стремительные челночные метания над рекой
в урожайной погоне за насекомыми, отвесно, как сломанный зонтик,
вонзилась в неторопливое свечение реки.
— Джейн! — воскликнула Александра. — Зачем ты это сделала?
— Чтобы убедиться, что я все еще могу. Все эти липовые
заклинания на храмовых стенах меня немного взбесили.
— Бедная невинная летучая мышь — для нее это было отнюдь не
«немного».
— Не будь сентиментальной, Ангел. Ты знаешь, какая
бессердечная сука эта Природа. Думай о стрекозах, которых я только
что спасла от острых зубов летучей мыши.
— О Джейн! Ничто не сравнится с тем, что мы сделали с
бедняжкой Дженни. Заговоры, проклятия и все такое. Мне бы так
хотелось верить, что ее смерть не была нашей виной.
— Она посягнула, — припечатала Джейн с тем же злобным
шипением, с каким до того произнесла «Нецес-с-се эс-с-ст». — Она
перешла границы ей дозволенного.
— Единственное, что она сделала, — это сказала «да», когда
Даррил попросил ее выйти за него замуж. А зная, как он потом
развалился на куски, мы должны лишь радоваться, что он не сделал
предложения одной из нас.
— Если бы он сделал предложение одной из нас, быть может, он
не развалился бы на куски.
— Я вот говорю «развалился на куски», но, в сущности, он
никогда и не был вполне цельным. Он был мистификацией, —
подытожила Александра с оттенком презрения.
— Даррил был, а Гор нет? Послушай, с-с-сладкая моя, древние
египетские жрецы, должно быть, животы надрывали от смеха, думая о
том, какую лапшу они вешали всем на уши не день, не неделю, а целое
тысячелетие! Что там сказала экскурсовод в Эдфу? Только один храм
Амуна в Тебесе[13] получил от Рамзеса III полторы тысячи квадратных
километров — десять процентов всей тогдашней пахотной земли!
Неудивительно, что нубийцы, гиксосы и кто там еще постоянно лезли
туда. Это была очень нездоровая с-с-ситуация.
Мысль повисла в воздухе столь неподвижном, что Александре
показалось, будто она слышит тонюсенький писк оставшихся в живых
летучих мышей, лихорадочно работающих своими эхолокаторами. За
проведенные на Ниле дни черноволосая Джейн сильно загорела, и ее
лицо почти сливалось с окружающей темнотой. В сумраке кормовой
палубы ее присутствие выдавали лишь улыбка, мерцание
драгоценностей на шее да серповидный блик на поверхности ее
«Дайкири». Чтобы прервать тишину, Александра спросила:
— Интересно, что чувствуют бармены и официанты, постоянно
накачивая нас алкоголем?
— Отвращение, — ответила Джейн. — Тем не менее делают они
это прекрасно. Мой «Дайкири» превосходен. А как твой «Сауэр» с
виски?
— Отличный. Я вот думаю: здесь ведь существует целая
популяция мусульман, обслуживающих людей с Запада. Когда «Аль-
Каида» захватит власть, она наверняка выкинет их. Или, может быть,
казнит как безнадежно нечистых?
— «Аль-Каида» не захватит власть. Кому в конце концов нужно
то, что они могут предложить?
— Не тебе и не мне, но… народу? Бедным, униженным и всяким
таким. Им нужна религия, любой ценой. Вот почему я и думаю, не
слишком ли ты строга к древнеегипетскому духовенству?
— А меня это заставляет задуматься о евреях, — заявила Джейн,
от рома у нее начинали скакать мысли. — Они-то как попали в эту
религиозную ловушку? Ведь обычно они такие смышленые. Авраам
едва не полос-с-снул собственного с-с-сына по горлу ножом только
потому, что Бог велел ему это сделать, — ну не идиот ли?
Александра примирительно предположила:
— Я где-то читала, что все это — пленение и исход — события не
исторические. У египтян об этом не сохранилось никаких письменных
свидетельств — ни о Моисее, ни о камышах, ни об «Отпусти мой
народ».
— А я в это никогда и не верила, — сказала Джейн. — Ни во что.
Даже когда была маленьким ребенком. Нэт исправно посещал церковь
— епископальную, «высокую» церковь, как и его нелепая мамаша, —
но я никогда с ним туда не ходила, только на венчания и отпевания.
Это мошенничество меня
