просто бесило. Я хочу, чтобы меня
кремировали, чтобы от меня не осталось ничего, кроме праха, и чтобы
все разошлись довольные, что это случилось не с ними. Никакого
шаманства, Лекса. Обещай.
— Джейн, — вздохнула подруга, — ты слишком сурова по
отношению к нам. К нам всем.
Джейн было что ответить, но в этот момент ресторанные
колокольцы запели свою прелестную мелодию, которая напоминала
первые шесть нот популярного рождественского гимна, впрочем,
может, так только казалось.
Той ночью рокот двигателей и бурление воды разбудили
Александру, впервые за долгое-долгое время заснувшую крепким
сном, — корабль отошел от пристани и направился обратно к Луксору,
к островерхим обелискам и круглым храмовым колоннам Карнака,
откуда культ непристойного Амуна, «великого бога», протянул свои
щупальца через всю плодородную нильскую долину. Пассажиры
«Гора» уже отдали дань чудесам восточного берега. На свернутых
трубочками пленках доцифрового «Кэнона» Александры хранилось
много образов грандиозных руин, глубоко высеченных иероглифов и
царских картушей, которые, несмотря на веками бомбардировавшие их
фотоны, насылаемые ясным синим небом, сохранили в сухом воздухе
пустыни острые, как лезвие ножа, очертания и четкие тени. На
обратном пути туристам предстояло освоить противоположный,
западный берег Нила, берег смерти, посетить Долину царей, Долину
цариц, Колоссы Мемнона и очаровательный мемориальный храм
царицы Хатшепсут, вдовы собственного сводного брата Тутмоса
Второго; после его смерти она стала регентшей при своем малолетнем
пасынке и полуплемяннике Тутмосе Третьем и правила, пользуясь всей
полнотой фараоновой власти; на монументах она изображалась в
мужском платье и даже с бородой, хотя в письменных документах по-
прежнему именовалась в женском роде. После ее смерти к власти
пришли реакционеры под предводительством ее неблагодарного
племянника, ее картуши были стерты, ее памятники
«перепрофилированы» и упоминания о ее мирном разумном
правлении отовсюду вычеркнуты.
— Бедная старая ведьма, — сказала Джейн.
Когда минули периоды Древнего и Среднего Царств, пирамиды
строить перестали. Монархи Нового в течение четырех веков
благополучно угасали, их ка отправлялись к Тростниковому Полю, а
тела упокоивались в могилах-пещерах, которые выдалбливали в
известняковых скалах на склонах Фиванских гор неподалеку от бухты
Дейр-эль-Бахри. Освещение проникало внутрь пещер от снабженных
линзами масляных ламп и благодаря зеркалам, улавливавшим и
пересылавшим солнечные лучи в глубину твердого известняка;
каменотесы рубили камень, пробивали тоннели и грузили обломки в
вагонетки при этом заимствованном свете. Художники, которые шли
следом, зарисовывали — головы и ноги в профиль, груди во
фронтальной проекции — процессии слуг, которые несли для
замурованных запасы фруктов и напитков, а также смену свечей —
все, что нужно для путешествия через Нижний мир. Сцены пиршеств,
сбора урожая и рыбалки иллюстрировали жизнь, которую покойные
оставили позади, и ту, что ждала их впереди. Эти картины подобны
партитурам музыкальных произведений, исполнить которые могли
лишь мертвые, ибо только у них имелись необходимые инструменты.
Первая картина слева традиционно изображала дары Амуну в облике
Ра, солнечному богу с головой сокола, который на последующих
картинах являлся и старцем, и в момент рождения — в образе барана и
образе жука — с солнечным диском, начертанным между двумя его
врагами: змеей и крокодилом.
Шаркая, туристы спускались в подземные захоронения при свете
не масляных, а бледных электрических ламп, свисающих с
известняковых потолков, испещренных следами камнетесных
инструментов; они шли по наклонным настилам, проложенным над
ямами и нишами-ловушками, устроенными для грабителей и
замаскированными ложными дверями, по ведущим все глубже под
землю коридорам, стены которых украшали росписи с изображением
ритуала разверзания уст, который жрецы проводили перед статуей
фараона, в зал с колоннами, непосредственно предшествующий
погребальной камере, где в прямоугольных нишах покоились
саркофаги.
— Забавно, — рассказывал гид, человек с козлиной бородкой, в
пыльном обшарпанном костюме и очках в проволочной оправе,
ученый-археолог, согбенный и высушенный жизнью, проведенной в
могилах, — что высеченный в форме тела гранитный саркофаг
Мернептаха оказался слишком тяжелым, его не смогли оттащить в
глубину погребальной камеры, поэтому оставили при входе в углу,
скособоченным, где он и простоял три тысячи лет! — Он позволил
себе короткий смешок, снял очки, стер пыль со стекол носовым
платком, вернул платок в боковой карман брюк, а очки (с заушными
дужками, как в ножны, вставленными в телесного цвета
«рукавчики») — на нос и признался своей скученной в душной камере
маленькой аудитории: — Камнетесы-могильщики не были
суперменами, они были обыкновенными людьми — ленивыми,
рассеянными и отнюдь не высоконравственными. Посмотрите сюда: в
этой боковой нише настенная картина была прорисована серыми
чернилами, но так и не закончена, ее так и не раскрасили! Однако мне
кажется, что такие, незаконченные, они очаровательны. Здесь
ощущаешь руку художника, видишь нетерпеливые штрихи,
нанесенные тысячелетия назад. Даже имея впереди столько времени,
он спешил. Он не знал, что мы придем и будем критиковать его работу!
Александра дышала с трудом. Словно нечаянно оступившись в
полутемном помещении с наклонным полом, она нарочно потерлась о
Джейн, чтобы ощутить теплоту другого живого пока тела. Все вокруг
утверждало: спасения нет! Нет спасения, какие бы
сильнодействующие и роскошные шоу ни устраивали религии, чтобы
защитить нас от смерти. Не существует никакого чуда, мир тверд и
ясен, как известняк у нее над головой.
Восстав из гробницы Мернептаха, туристы, ослепленные, как
летучие мыши, жестоким солнцем, толпой направились к усыпальнице
Рамзеса Шестого, одной из самых больших, а потом — к гробнице
Тутанхамона, одной из самых маленьких, вход в которую был утерян
на три тысячи лет, заваленный каменными обломками,
образовавшимися при строительстве первой.
— Они трогательны, не правда ли, — обратился к ним с вопросом
гид, — эти маленькие пустые камеры, посвященные мертвому царю-
ребенку? Они кажутся слишком маленькими для царя. Считается, что
строились они для его главного министра Аи, который унаследовал
трон после него и, возможно, отравил его. Чтобы, как говорите вы,
англичане, посыпать рану солью, Аи впоследствии использовал для
себя гробницу в Западной долине, изначально предназначавшуюся для
Тутанхамона и расположенную рядом с гробницей его деда
Аменхотепа Третьего, который на самом деле, возможно, был его
отцом. Так говорят, но для серьезных ученых это не более чем
сплетни. Не вызывает сомнений, однако, то, что Тутанхамон был
инструментом, если не зачинщиком, восстановления культа Амуна,
дезавуируя таким образом революцию Аменхотепа Четвертого,
который принял имя Эхнатон. Об Эхнатоне вы, без сомнения,
достаточно наслушались от других гидов: религиозный радикал,
возможно, безумец, который возжелал отменить культ Амуна и
многобожие в пользу Атона — солнечного диска. Он перенес столицу
Египта из Фив в город, который построил и назвал Эхнатоном.
Тутанхамон унаследовал власть после его зятя Сменхкары и сам был
его зятем, поскольку еще в детстве его женили на третьей дочери
Эхнатона. Тутанхамон был грустным десятилетним мальчиком, когда
взошел на престол, и девятнадцатилетним юношей, когда умер.
Изначально он назывался Тутанхатоном — от имени солнечного диска.
Но затем переменил свои убеждения — так правильно сказать по-
английски? — и вернул жрецам Амуна, чье имя означает «сокрытый
бог», их былую власть. Изменил ли он свои убеждения на самом деле?
Кто знает… Египет мог принять монотеизм задолго до вторжения
ислама. Вы, конечно же, все видели сокровища Тутанхамона,
составляющие славу Каирского музея. Вы можете себе представить их
в беспорядке напиханными в эти маленькие камеры? От этого
становится грустно, не правда ли? Жрецы использовали юношу, чтобы
вернуть Амуна, а потом спровадили в загробную жизнь, вероятно,
отравили. В древности политика была не менее поучительной, чем
теперешняя.
Этой репликой он заслужил вежливые, усталые озадаченные
смешки. Если он имел в виду Мубарака, то играл с огнем. Если Буша и
Шарона, то это была преднамеренная грубость. Так или иначе,
пресытившиеся гробницами туристы хотели пить, и пора было
возвращаться на корабль, в бар, за судани и араком со льдом, а на
следующее утро вылетать в Каир, в Париж, во Франкфурт, Токио, Нью-
Йорк. В аэропорту Кеннеди, этом старом обшарпанном порту в
воздушном океане, Джейн и Александра, проведшие вместе, без
перерыва на выходные, двенадцать дней, делившие друг с другом
ванные комнаты и ночную темноту, выговорившиеся до предела,
весьма надоевшие друг другу, если честно признаться, были готовы
расстаться и отправиться восвояси: Александра в Форт-Уорт, Даллас, и
далее в Альбукерк, Джейн — в Ла-Гуардиа, откуда шаттлом — до
Бостона.
— Я получила большое удовольствие, — промурлыкала Джейн
голосом, в котором особого удовольствия отнюдь не ощущалось. —
Как замечательно было побыть с тобой, Великолепная.
— Я наслаждалась каждую минуту, — солгала Александра. —
Нил, жара, корабль, пирамиды, гробницы… Эти настенные росписи —
смуглые люди с прямыми волосами и миндалевидными глазами за
своими повседневными занятиями: присевшие на корточки, за едой,
что-то несущие, срезающие папирус. Или играющие на арфе —
помнишь ту картину? Они любили жизнь. Кажется, анкх, так они ее
называли?
— Да. Давай в ближайшее время еще куда-нибудь съездим.
— Насколько ближайшее? Я ведь — не ты. Мне нужно накопить
денег и передохнуть.
— Год или два?
— По-моему, было бы чудесно, — Александра сделала робкую
попытку прощупать почву, — если бы Сьюки могла поехать с нами.
Мы с тобой обе склонны к депрессии. У одной настроение вверх, у
другой — вниз. А Сьюки не такая. У нее характер ровный. Но она ведь
еще замужем, — напомнила она себе самой.
Джейн странно — искоса, с недоверием — взглянула на нее
своими блестящими, цвета черепашьего панциря глазами и спросила:
— Замужем? Так ли?
Она спрятала легкий намек на улыбку в левый уголок губ, и две
ведьмы посреди дряхлого международного аэропорта, едва
коснувшись губами друг друга, обнялись и расстались.

Сьюзан Митчелл, как она стала называться, выйдя замуж за

веселого рыжеволосого Ленни Митчелла, была писательницей
скромного ранга — провинциальная журналистика, любовные романы
в бумажных обложках, — но тем не менее писательницей, к тому же
она состояла в браке с успешным торговцем компьютерами, поэтому
для нее стало второй натурой сидеть перед гудящим светящимся
экраном и, тюкая по клавишам, запечатлевать мысли, проносившиеся у
нее в голове. Александра развернула гладкие, отпечатанные на
лазерном принтере странички и прочла:

        Милая, милая Лекса!
        Джейн, с которой мы довольно часто видимся после
    печального события, которое я опишу через минуту, наседает
    на меня, чтобы я тебе позвонила, но мы так давно с тобой не
    общались, что я робею. Близость, связывавшая нас всех в
    Иствике, в значительной мере обусловливалась тем, что мы
    постоянно жили там и каждый день могли случайно
    встретиться на Док-стрит, и ты могла спонтанно предложить
    «давай-ка заглянем в „Немо“ и выпьем по чашечке кофе», и
    наши дети учились в одной и той же местной школе, у одних
    и тех же учителей, на которых мы могли друг другу
    пожаловаться, и все мы страдали от одной и той же мерзкой
    погоды и одних и тех же унылых вечеринок, и в полдень
    слышали, даже не осознавая, что две другие тоже слышат ее,
    одну и ту же пожарную сирену, делившую день надвое, и

испытывали одинаковое чувство уютной обособленности,
поскольку Бостон и Нью-Йорк находились далеко по разные
стороны горизонта, а Провиденс, хоть и располагался
гораздо ближе, почему-то — может, из-за своего
отталкивающе-религиозного названия — был местом, от
которого хотелось держаться подальше.
Коннектикут оказался совсем другим. Города здесь
расположены ближе друг к другу, хотя и не толпятся,
наталкиваясь один на