— И свою работу, — подхватила Джина, постаравшись увести
разговор от этих неизведанных глубин. — Если у кого-то котел
выходил из строя в два часа ночи, он вылезал из постели и мчался
туда. А теперь, чтобы вызвать мастера, нужно звонить в отделанный
зеркалами офис компании, находящийся на Коддингтон-Джанкшн-
Моле, а оттуда каждый раз присылают нового человека. — Судя по
тому, как она поджала губы, этот весьма длинный, агрессивно
произнесенный монолог доставил ей некое победное
удовлетворение. — Кому теперь можно доверять?
Бедная душа, подумала Александра, видя, как трудно Джине и
ходить, и говорить. Сама Александра наслаждалась этой встречей,
словно она возвращала ей Джо. Массивную плоть и тепло его тела,
шерсть на его спине и мерцание пота на его животе, волнующую силу
его рук, приобретенную благодаря сражениям с бесчисленным
количеством проржавевших шарниров и примерзших запорных
клапанов. Она любила и его мужскую застенчивость, то, как он
старался незаметно проскочить в ее покинутый мужем желтый дом на
Орчард-стрит, в полумиле оттого места, где они с его вдовой сейчас
стояли, и выскользнуть из него, его робость оттого, что он не мог
преодолеть зов плоти и был вынужден предавать свои священные
клятвы, рисковать домашним миром, выводком детишек, отношениями
с родней, своей долей престижа среди местных жителей.
— Он был отличным мастером, — покорно подтвердила она.
Впадая в любовный экстаз и овладевая ею сзади, Джо называл ее своей
белой коровой — mia vacca blanca. Некоторых зон своего тела он
умилительно стыдился: стыдился своей лысой головы с едва
заметными костными выступами, своих имперски-величественных
гениталий, давших жизнь пятерым детям и избывавшим вину и
нечистоту в безопасной крепости ее влагалища, стерилизованного
внутриматочной спиралью: в те времена просвещенные женщины шли
на некоторые неудобства, чтобы всегда быть готовыми к сексу. Она
вполне осознала значение этого дара грешной и кощунственной
противозачаточной меры, благодаря которой могла обогатить унылую,
замученную работой, не знавшую ничего, кроме клапанов, жизнь Джо,
когда, покорно скрючившись на локтях и коленях на своей скрипучей
кровати, позволяла ему колошматить и накачивать ее сзади.
Джина, словно бы заглянув в ее мысли, злобно прищурила один
глаз. Другой при этом посверкивал, продолжая буравить Александру.
— Помнишь Веронику? — спросила она.
Опасаясь, как бы Джина не прочла ее мысли и не увидела там
этих непристойных сцен, Александра благодарно выпалила:
— Конечно. Твоя младшая. — Джо перепугался и впал в ярость,
когда Джина в сорок один год объявила ему о своей последней
беременности, и утверждал, что даже пальцем не прикасался к
суеверной суке. Благочестивая Джина не признавала никаких
противозачаточных средств. — Насколько я понимаю, она до сих пор
живет с тобой, — добавила Александра.
— Вместе со своим мужем, — сказала Джина, по-прежнему щуря
глаз. — У них все еще нет детей. После шести лет попыток.
Александра постаралась скрыть удивление. Несколько лет они с
этой женщиной делили одного мужчину, быть может, этот
невысказанный секрет невольно побудил Джину поделиться с ней
столь интимной информацией?
— Мне очень жаль, если они действительно хотят иметь ребенка.
— Она хочет. Кто не хочет? — Вопрос прозвучал так
прямолинейно в устах этой прищурившейся, облаченной в черное
женщины, что Александра почувствовала в нем угрозу и сочла более
безопасным промолчать. Джина продолжила: — Ты можешь чем-
нибудь помочь?
— Я? Джина, что же я-то могу сделать?
Теперь Джина смотрела на нее обоими сверкающими глазами:
— Ты знаешь что.
— Я? Да я даже не знакома с Вероникой. Я вообще ничего о ней
не знаю. — Кроме того, что доверительно рассказывал ей Джо во
время их свиданий на Орчард-стрит. Как только нежеланное дитя
родилось, он возлюбил крошку до безумия, с мальчишеской
горячностью, больше, чем всех ее сестер.
Джину раздражала тупость Александры, из-за этого приходилось
все произносить прямым текстом.
— Кое-кто говорит, что она не может зачать из-за… не знаю, как
это называется по-английски… из-за un fascino. Magia[32].
— А-а, ты имеешь в виду сглаз?
— Да. Так говорят. Мол, когда она была еще девочкой и ты жила
здесь… Из ревности…
Яркий солнечный свет, обрушиваясь с неба на парковку и играя
тенями, словно бы пародировал подтекст их разговора, между тем как
женщины не могли дать волю языкам из-за того, что стояло между
ними.
— С какой стати я стала бы ревновать к крохотной девочке?
Джина плотно сжала губы, предпочтя не удостаивать ответом
столь неискренний вопрос. Она сделала шаг на солнечную сторону; в
безжалостном свете четко обозначились черные волосы на верхней
губе старой женщины. Александра, запинаясь, попробовала ответить
на собственный вопрос:
— Ты хочешь сказать, что я могла сотворить заговор, потому
что?.. Но я никогда не умела делать того, что мне приписывали люди.
Я была обыкновенной домохозяйкой. Притом несчастной, пока мы с
Оззи не развелись.
Джина снова прищурила глаз от солнца; приопущенное верхнее
веко задрожало от напряжения, но она все же предоставила
возможность собеседнице, отравившей ее брак, закончить. В этом
была ее месть.
— Сделаю, что смогу, — пообещала Александра. — Я ничего не
имею ни против Вероники, ни против тебя. Как я уже сказала, Джо
любил вас обеих.
Вероятно, этого говорить не следовало, слишком близко подошли
они к взаимному саморазоблачению. Словно опасаясь, что
дальнейший разговор может завести их еще дальше, Джина в своем
мешковатом темном платье с короткими рукавами развернулась и
растаяла в яростном солнечном свете, предоставив Александре в ее
легком летнем наряде справляться с дрожью на пахнущей цветами
полоске тени перед магазином «Стоп энд шоп».
Когда все они жили здесь, только дом Сьюки находился в центрегорода, она работала репортером иствикского «Слова», обедала в
«Немо», заглядывала в парикмахерскую Поля ля Рю с
жизнерадостным вопросом: «Ну, что новенького, ребята?» (там ее не
могли дождаться, чтобы выложить новости), и ходила своей гибкой
изящной походкой в коричнево-желтых непринужденных туалетах,
немного слишком нарядных для Иствика, мимо витрины «Голодной
овцы» с практичными кашемировыми свитерами и прямыми
шерстяными юбками; мимо «Тявкающей лисы», предлагавшей нечто
более современное для старшеклассниц; мимо темной скобяной лавки
с широкими окнами, которую держали армяне; мимо супермаркета
«Бэй-сьюперетт», кишевшего угреватыми мальчишками-
старшеклассниками и набитого продававшимися по завышенным
ценам местными продуктами питания, такими как молоко,
клюквенный сок и пухлые пакетики со всякой засоряющей желудок
ерундой; мимо кондитерской «Укромный уголок» и читальни общины
«Христианской науки», мимо иствикского отделения «Олд-Стоун
бэнк» и агентства недвижимости «Перли», витрина которого пестрела
выцветшими, с загнутыми углами, моментальными снимками
непроданных домов. Она вдыхала в себя этот город с его соленым
воздухом, просевшими на один бок тротуарами и обшитыми
требующим покраски деревом фасадами магазинов, попутно впитывая
слухи и впечатления для еженедельного «Слова», редактор которого,
усталый, озабоченный, жилистый Клайд Гейбриел был обречен
влюбиться в нее. Теперь, более трех десятилетий спустя, она шла по
тому же тротуару, смакуя воспоминания. Вообще-то не совсем по тому
же — трещины в тротуаре были залиты гудроном, края выровнены, а
росшие вдоль него тенистые деревья оплетены круглогодично-
рождественскими гирляндами. Док-стрит была расширена и
спрямлена, а на том месте, где прежде цементные тротуары
переходили в асфальтированную проезжую часть почти без всякого
перепада, установлены высокие гранитные бордюры; хулиганистые
мальчишки бывало, виляя колесами, перескакивали с проезжей части
на тротуар и обратно, с восторгом терроризируя пешеходов. Голубая
мраморная лошадь на строго перпендикулярном пересечении Док- и
Оук-стрит была на месте, но взамен соответствовавших времени года
цветов, которые прежде окаймляли ее, была обсажена
можжевельником и голубыми карликовыми канадскими елями,
которые разрослись так густо и так высоко, что водители ничего
вокруг не видели.
Впрочем, город, ведущий свое начало от тех дней, когда в
соответствии с парламентской грамотой о пожаловании земли здесь в
1644 году основали колонию, названную «Провиденс плантейшнз»,
был вообще полон потерь: элегантные дома начала восемнадцатого
века едва ли не полностью заросли болиголовом, чьи поникшие плети
никто никогда не подрезал; в разбросанных там и сям викторианских
усадьбах крутые потайные лестницы, открывающиеся за
библиотечными стеллажами, подвалы, переходящие в тоннели,
пробитые в скале и ведущие прямо к освещенной лунным светом воде,
и гниющие причалы, которыми некогда пользовались бутлегеры,
ждали своего часа на мощеном берегу, скрытом от главной гавани
выходящими на поверхность скалами. Род-Айленд, как говорят в
Массачусетсе и Коннектикуте, был создан, чтобы стать пристанищем
вероотступничества и пиратства. Роджер Уильямс[33] привечал
квакеров, иудеев и аморалистов не потому, что верил, будто спасения
заслуживают все, а потому, что не было достаточного количества
истинно верующих, чтобы населить общину. В разные стороны от
Оук-стрит, там, где она выходила за пределы деревни, длинные дороги
круто поднимались к невидимым снизу жилищам. Странно, но из
центра Иствика расположенное на высоком холме старое поместье
Леноксов не было видно, хотя, судя по картам местности, расстояние
между ними было ничтожным. Даже фасады магазинов в центре
города служили прикрытием: прямо за ними, сверкая и вихрясь,
прокладывали себе путь к заливу Наррагансетт и дальше к морю воды
дельты. Их мерцание вспыхивало кое-где в узких просветах между
обшитыми гонтом торговыми зданиями. Соленая вода насыщала
воздух так, как этого никогда не бывало в разросшемся, непомерно
дорогом Стэмфорде, и Сьюки вдыхала его своими узкими ноздрями,
чувствуя, как к ней возвращается, просачиваясь из прошлого, ее
похотливое былое «я».
— Миссис Ружмонт! — окликнул ее голос сзади.
Она обернулась, словно получила удар ножом в спину: кто мог
назвать ее по давно не существующей фамилии? К ней приближался
человек, которого она, как ей казалось, не знала, мускулистый, грудь
колесом, бородатый мужчина средних лет с седеющими волосами,
схваченными на затылке ленточкой в грязный конский хвост; его щеки
и нос навсегда приобрели огненно-красный оттенок от постоянного, в
любое время года, пребывания на открытом воздухе. Видя, что она
озадачена и насторожена, он растянул губы в улыбке,
продемонстрировав отсутствие верхнего зуба и тем вызвав у нее
антипатию.
— Том Гортон, мэм. Вы брали у меня интервью, когда я стал
самым молодым начальником порта, помните?
— Томми! Ну конечно. — В то время он произвел на нее
впечатление напыщенного и инфантильного человека, но это не
помешало ей спать с ним позже, летом, за год до того, как она
наколдовала себе мужа и уехала из города последней из трех колдуний.
В правой руке у нее была сумка с продуктами из «Бэй-сьюперетта»,
которую пришлось переложить, чтобы протянуть руку для невинного
рукопожатия. — Как поживаешь? — поинтересовалась она, быть
может, чуточку слишком сердечно и отважно улыбнулась, обнажив
десны.
С улыбкой, более печальной, чем ее, он взял ее правую руку своей
левой. На миг она приняла это за бесцеремонную демонстрацию
нежности со стороны бывшего любовника, но потом увидела, что его
правая рука, согнутая и прижатая к груди, жестоко искалечена, на ней
не хватало пальца, и она была исковеркана так, что напоминала
узловатую лапу. Он заметил, как метнулся ее взгляд, и объяснил с
мальчишески-застенчивой улыбкой, напомнившей ей о том, как этот
самоуверенный человек смутился и оробел, когда она предложила ему
себя:
— Несчастный случай: помогал разгружать траулер с треской на
берег по зимнему льду. Поскользнулся в чужих сапогах, и правая рука
оказалась между канатом и воротом, работавшим под полной
нагрузкой. Сначала хотели ампутировать, потом решили оставить хоть
что-то. Впрочем, она мало на что годится. — Он отвел руку от груди на
несколько дюймов, чтобы продемонстрировать.
— О, Том! — воскликнула Сьюки, называя его именем, которое он
теперь наверняка предпочитал. — Бедный ты, бедный. И как же ты
смог работать?
— С трудом, как говорится.
Робость в улыбке постепенно уступала место другому его
качеству, которое она приняла за высокомерие во время их первой
встречи; потом, когда они стали любовниками, она поняла, что это
лишь адекватная самооценка
