красавца мужчины и основанное на ней
ощущение собственного достоинства, которое еще поколение или даже
полпоколения назад юноше его социального класса и не приснилось
бы. Чтобы узаконить мужское сексуальное тщеславие, потребовались
шестидесятые, «люди-цветы», битлы и порнография, выведенная на
большой экран. Когда шестидесятые перешли в семидесятые, Сьюки
было тридцать три, и ее любовниками были мужчины старше ее,
некоторые — такие, как Клайд Гейбриел и Артур Холлибред, —
значительно старше, густо усеянные морщинами и страдающие
нестабильностью эрекции; так было, пока она не начала спать с Тоби
Бергманом, новым, молодым редактором «Слова», сменившим
трагически окончившего свою жизнь Клайда.
Вскоре Тоби покинул город, сломав ногу в аварии, тоже связанной
с зимним льдом. Но он успел представить Сьюки телу молодого
человека, который ввел ее в мир новых властных отношений между
полами: она теперь исполняла роль зачинщика, кавалера, хищника и
идолопоклонника. Ей, обнаженной, предстояло, припадая, словно
голодная волчица, к телу сначала Тоби, потом Томми, восхищаться
великолепной кожей, чистым запахом, гладким сплетением
лоснящихся мышц, красивыми, покрытыми молодой порослью,
безотказно функционирующими гениталиями. Они были столь
исполински-прекрасны, эти глянцевитые восставшие столбы, — у
Тоби обрезанный, у Томми нет, — что невольно хотелось обхватить их
губами. Она повелевала этим молодым людям лежать смирно и с
дразнящей, мучительной медлительностью между шквалами беглых
поцелуев и неразборчивого бормотания, левой рукой у основания
сжимая бившийся в ее руке, как пойманная птица, упругий член,
правой быстро отбрасывая с лица свои длинные волосы, глотала их
семя, когда Тоби или Томми толчками извергали густую, липкую
полупрозрачно-белую субстанцию, восхитительную, на вкус похожую
на яйцо пишу дикарской богини, так, что юноши почти со смущением
смотрели на потное, застывшее лицо женщины, жадно припадавшей к
их телам, словно в страстном желании брать еще и еще.
Стоя теперь здесь, на Док-стрит, она чувствовала, что это
воспоминание собственной молодости выдает ее предательским
румянцем; между тем потрескавшиеся губы Томми Гортона,
извивавшиеся в гуще бороды, как бледные черви, продолжали уже
привычно рассказывать историю его несчастья:
— Меня уволили с должности начальника порта — трудно
управлять шлюпкой пришвартованному к берегу однорукому, — но
взяли на полставки в качестве лишней, так сказать, руки для береговых
работ. Пока дети были маленькими, приходилось труднее — Джин не
могла бросить работу в банке, хотя на той должности, на которой ее
держали, она и близко не зарабатывала того, чего стоила. Теперь дети
свалились с нашей шеи — оба мальчика и девочка уже взрослые, у
всех свои семьи.
Не было ли это желанием поддеть ее, сказать, что, несмотря на то
что в молодости он водился с такой шлюхой, как она, ему удалось
стать респектабельным семьянином? Сьюки было интересно: делала
ли для него Джин то, что делала в свое время она, или только
зарабатывала деньги в своем банке? Иногда в момент оргазма Сьюки
кусала Томми в плечо, и он начал подражать ей, причем старался, как
ей казалось, укусить больно. В целом она не возражала: следы от
укусов проходили через два-три дня, а боль обостряла ощущения.
Глядя на этого раскормленного, обветренного деревенского парня,
созревшего для сердечных болезней, Сьюки удивлялась, какие
пластические номера ей удавалось выкидывать в те несколько месяцев,
когда она встречалась с ним, любила его, унижалась перед ним. Такое
случается: мужчины извлекают выгоду из умопомрачения женщины и
самодовольно принимают это как должное.
— Похоже, все кончилось счастливо, Том, — сказала она, желая
закруглить разговор. — Я за тебя рада.
Но он пока не собирался ее отпускать; он присоединился к ее
воспоминаниям, прямо там, на Док-стрит, под палящим солнцем.
— Мир не бывает счастливым, — сказал он. — Вот то, что между
нами было, — это было счастье.
— Безумство, — возразила она, размышляя, загородит ли он
тротуар, если она попытается его обойти. — Я бы употребила слово
«безумство».
— В те времена мне порой казалось, что ты действительно
сумасшедшая. Но после того как ты уехала из города, я подумал, что
нам всем не помешало бы быть такими же сумасшедшими. Джин —
человек, скорее, практичный. Она любит цифры. Говорит, что они
определяют границы всему.
— Похоже, она очень умна. — Сьюки сделала шаг вправо, в его
слабую сторону.
Он тоже сделал шаг, чтобы оставаться напротив нее.
— Ладно. Что привело тебя обратно в эти края? Люди на тротуаре
стали обращать на них внимание.
— Летние каникулы, — коротко ответила она. — Мы с двумя
подругами сняли здесь жилье. — Она не стала уточнять где.
— С теми самыми двумя? — спросил он. — Я слышал. — Теперь
он уже не казался таким дружелюбным.
— Значит, ты их помнишь?
— Да, их здесь помнят.
— Надеюсь, добром?
— Помнят.
Сьюки сделала еще один шаг по диагонали, так что теперь, чтобы
помешать ей пройти, ему пришлось бы заставить ее врезаться в окно
читальни «Христианской науки», в котором была выставлена
выгоревшая на солнце Библия, покоившаяся на пюпитре и открытая на
восьмой главе Евангелия от Матфея. Маленькая пластмассовая стрелка
указывала на стих: «Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал:
хочу, очистись. И он тотчас очистился от проказы».
— И чем вы занимаетесь весь день? — спросил Томми. Вопрос
прозвучал воинственно; по былому праву близкого знакомства он
поднял было руку, чтобы преградить ей путь, но это оказалась увечная
рука, и она тут же опустилась.
— В основном тем же, чем занимаемся дома. Ходим по
магазинам. Едим. Выезжаем на прогулки. Рада была повидать тебя,
Томми.
— Может, еще увидимся?
Какая же у него рука! Словно лишенная мускулов, бессильная…
Ужасно. И этот тяжелый, заросший волосами живот, это косматое
гнездо бороды. Она вспомнила, что его лобковые волосы были светло-
золотистыми, как будто в них играли солнечные блики. Они щекотали
ей нос.
— Я не знаю, сколько мы здесь пробудем, — сказала она. — Это
зависит от моих спутниц.
— Не ставь себя в зависимость от этих дамочек, — позволил он
себе остеречь ее, отступая и тяжело припадая на одну сторону. — В
былые времена ты очень часто поступала по-своему.
— Как мы выяснили, Томми, я была сумасшедшей. Теперь я
старая дама. Рада была повидать тебя. Будь здоров.
Она была рада избавиться от него. Но пока она шла к концу Док-
стрит, к гигантской лиловатой, до нелепости густо обсаженной
кустами лошади, за которой виднелись старый деревянный причал и
мягко раскачивающаяся возле него лодка, собираясь повернуть налево,
на Оук-стрит, чтобы забрать со стоянки, расположенной в углу L-
образного изгиба, коим город облегал залив Наррагансетт, свой
мощный темно-синий «БМВ», навязанный ей покойным мужем,
Сьюки стало наполнять веселое ощущение, что свет, отражающийся от
соленой воды, посверкивающей в разрывах между торговыми
зданиями, ярким потоком струится через нее самое. Ее старый дом,
крохотная «солонка» постройки 1760 года, двухэтажный с фасада,
одноэтажный с тыла, на маленькой кривой Хемлок-лейн, отходящей от
Оук-стрит, находился неподалеку; в те времена она и жила, и работала
в центре. На этих улицах, в этих домах она любила и была любима;
здесь ее знали, как нигде больше, ни на родине — в грязном ноготке на
конце одного из Пальчиковых озер, что в штате Нью-Йорк, где она
была незаметным ребенком, — ни в респектабельном коннектикутском
городе-спутнике, где она жила во втором браке и где тридцать лет
жизни прошли для нее, как игра в «понарошку».
— Ты не забыла про крем-сыр? — строго спросила ее Джейн,
когда она вернулась, проехав в своем «БМВ» по прибрежной дороге,
потом через дамбу, покрытую лужами после вчерашнего высокого
прилива, и дальше вверх, следуя изгибу аллеи, опоясывавшей некогда
принадлежавший Даррилу ван Хорну дом, от боковой двери которого у
нее теперь был маленький латунный ключ. — При том с-с-состоянии, в
каком находится мой желудок, крем-сыр на поджаренном багете —
единственное, что с-с-способно вызвать у меня слюноотделение. Все
ос-с-стальное имеет вкус опилок, — пожаловалась Джейн.
— В «Бэй-сьюперетте» нет крем-сыра, — сказала Сьюки. — Во
всяком случае, филадельфийского, а хорош только он. Вместо него я
купила тебе йогурт с черникой. Мне очень жаль, что тебе не
полегчало, Сладкий Глоточек. — Это ласковое прозвище Александра
придумала для Сьюки, когда они развлекались в бане Даррила ван
Хорна, и сейчас оно невольно слетело с ее губ, согретых встречей с
Томми. Более сурово она добавила: — Тебе следует выходить из дома
и делать покупки самой — сегодня такой великолепный день. Где
Лекса? Я не видела твоей машины на стоянке.
На троих у них было две машины: «БМВ» Сьюки и старый
спортивный «ягуар» Джейн. Нэт Тинкер очень кичился этим
автомобилем: старомодная классика, «ягуар-ХКЕ» с откидным верхом,
со спокойными линиями, низкой посадкой, дисками со спицами и
решеткой радиатора, похожей на акулу, разинувшую пасть и
заглатывающую кислород. Цвета она была «гоночно-зеленого», такого
темного, что ночью казалась черной, и когда Джейн вела ее, опустив
крышу, ее черные волосы, полощась, развевались у нее за спиной во
всех направлениях. Двум подругам ничего не стоило доехать до Род-
Айленда с востока страны, а вот от Александры никто не ждал, чтобы
она тащилась туда от самого Нью-Мексико за рулем своего белого
«форда-пикапа», помятого и неотмываемо-грязного после многих лет
грубого обращения Джима. Поэтому они пользовались двумя
машинами втроем. Делили они между собой и четыре снятые комнаты,
две небольшие сдвоенные квартирки в кооперативном доме,
перестроенные из бывшей бани-звукостудии, в свою очередь
устроенной Даррилом ван Хорном в отапливавшейся круговой
системой паровых труб стеклянной оранжерее Леноксов, где под
сверхмощными лампами произрастали не только орхидеи, но и
тропические деревья, гигантские папоротники, пальмы, фикусы и одно
душистое лимонное дерево. Нанятые банком архитекторы,
перепланировавшие изъятое у предыдущего собственника поместье,
разделили высокое помещение на два этажа. Потолок, некогда бывший
раздвижным и позволявший погруженным в горячую деревянную
бочку-ванну созерцателям в моменты отдыха видеть звезды, имел
высоту восемнадцать футов, а это, учитывая пространство, съеденное
новым потолочным перекрытием, означало, что верхний этаж теперь
не слишком отличался от уютного, но тесного студенческого
общежития. Александра, самая высокая из них, могла дотянуться до
потолка рукой. Поначалу это казалось забавным — престарелые
девушки, на время предоставленные сами себе, — но по мере того, как
температура июльского воздуха поднималась все выше и выше,
маленькие комнатки превращались в парилку, особенно по ночам,
когда морской бриз ласкал другую, не их сторону дома.
Две более молодые и относительно состоятельные вдовы решили,
что Александра, как старшая, наименее обеспеченная и находившаяся
дальше всех от дома, займет самую большую спальню с королевской
кроватью. Сьюки поселилась в прилегающей комнате со встроенной в
стену откидной кушеткой и круглым столом, на котором она могла
установить свой «электронный редактор»; она строго соблюдала
правило час-другой в день работать, поставив рядом чашку кофе и
вазочку с печеньицами вместо сигарет, от которых она после смерти
Ленни наконец полностью отказалась. Джейн, встававшая позже всех,
зачастую еще спала, когда Сьюки заканчивала писать и была готова
перекусить вареным яйцом, положенным на тост. Под благовидным
предлогом, что нуждается в уединении, которому не способствует
просторное и светлое помещение, Джейн заняла узкую спальню без
окна, вход в которую находился в дальнем конце так называемой
гостиной, где троица собиралась, чтобы почитать, посмотреть
телевизор и выпить перед обедом, независимо оттого, обедали они
дома или в городе. Иногда они вспоминали о том, как за коктейлем
воздвигали конус могущества, но ритуал требовал определенных
формальных приготовлений и принадлежал уже исчезнувшим
временам, когда они были молоды и больше вовлечены в жизнь
окружавших их людей, более подвержены страстям, более ревнивы и
убеждены в том, что способны кое-что изменять в материальном мире
с помощью своей совместной магии. В