их жилище было две ванные
комнаты — Сьюки и Александра пользовались той, что побольше, —
несколько ненужных стенных шкафов и встроенных бюро, а также
маленькая, но удобная кухня, оборудованная шкафчиками, полками,
микроволновой печью, вращающейся стойкой для кастрюль и
сковородок, а также установленной под раковиной посудомоечной
машиной, такой крохотной, что в нее с трудом умещались три
комплекта посуды. Их окна выходили на автомобильную стоянку, за
которой справа виднелся Даррилов редко использовавшийся
теннисный корт, лишенный синтетической крыши-пузыря, которая
надувалась горячим воздухом.
— Она поехала в моей машине на пляж, — ответила Джейн об
Александре, — хотя я предупреждала ее, что он будет забит народом и
ей придется парковать машину на общественной стоянке. Кому-то из
нас следует сходить в мэрию и добиться, чтобы нам выдали временные
пропуска, поскольку мы арендуем в городе жилье. Я думала, ты давно
уже это сделала, ведь именно ты так любишь общаться с горожанами.
— Ты забыла: мне противопоказано солнце. Я вмиг покрываюсь
сыпью. Да я никогда и не была пляжной завсегдатайшей — в отличие
от вас с Лексой.
— Я не виню тебя за то, что ты этого не сделала, — продолжала
Джейн, сделав вид, будто ничего не слышала. — С тех пор как мы
здесь жили, все настолько обюрократилось, о чем-либо договориться
стало гораздо трудней. Раньше парни, дежурившие при въезде на
пляж, знали тебя в лицо и просто жестом приглашали проезжать.
Иствик утратил свое бесшабашное обаяние.
— Не то ли самое можно сказать о мире в целом? — лениво
откликнулась Сьюки, вынимая из пакета и переставляя в холодильник
молоко, апельсиновый сок, йогурт, молотый кофе, клюквенный сок и
диетический ржаной хлеб. — Автомобилистов становится все больше
и больше. Мне сегодня пришлось оставить машину на Оук, хотя
раньше всегда можно было припарковаться на Док. Люди
приспосабливаются, вот что самое страшное. Поколение за
поколением они все больше забывают, что означало когда-то быть
свободным.
— Свободным, — раздумчиво повторила Джейн. — А что это
значит? Мы не по своей воле рождаемся и не по своей умираем. Никто
не распоряжается собой.
— Кстати, о «распоряжении собой», но на другую тему: думаю,
мы втроем должны сорганизоваться и более разумно делать покупки в
«Стоп энд шоп». В «Бэй-сьюперетте» нет ни свежего мяса, ни свежих
овощей, а мест в городе, где мы еще не ели, почти не осталось. К тому
же это дорого, — добавила она немного сварливо. Как младшая она
считала себя обязанной организовывать своих старших сожительниц.
И Александра, и Джейн оказались менее собранными, чем ей
помнилось по былым временам: безразличие, приуготовляющее нас к
смерти, завладело ими больше, чем казалось на первый взгляд.
— Мне кажется, Лекса ездила в «Стоп энд шоп», — сказала
Джейн.
— Да, ездила, но почти ничего не купила. Она наткнулась там на
Джину Марино и вернулась в трансе.
— Сама мысль о еде… — протянула Джейн. — Не понимаю, что
со мной происходит. Я любила поесть, особенно что-нибудь жирное и
соленое. Чем менее полезной была еда, тем больше она мне нравилась.
Сколько плясок мы тогда устраивали вокруг своей фигуры! Ведь нам
казалось, что мужчины постоянно измеряют нас. Шоколад, жареная
картошка… теперь меня даже от упоминания о них то-ш-шнит. Что-то
я запамятовала, зачем мы сюда приехали. Скажи-ка мне.
— Чтобы побыть вместе, — напомнила Сьюки весьма строго. —
И посмотреть на места, где прошли наши лучшие годы, где мы
пережили наши счастливые мгновения.
— Наши мгновенья-преступленья, — выдала Джейн отголоском
былой любви к каламбурам. Пока не состарилась, Сьюки думала, что
причуды — дурные черты характера, привычки — отпадают, как
только исчезает необходимость производить впечатление на
противоположный пол, что с угасанием сексуального влечения наружу
выходит более истинное и честное естество. Но выяснилось, что
именно секс вовлекает нас в общество, заставляет ходить на цыпочках
и сглаживать свои острые края, чтобы сходиться с людьми. В
отсутствие сексуальной потребности договариваться мало что
способно обуздать наши невротические вспышки. Джейн своим давала
волю.
— Я помню Иствик как веселый провинциальный городишко, —
жаловалась она, — а теперь он стал усредненным, все здесь с-с-
сглажено: бордюры в центре города — из шикарного типового
гранита, «Олд-Стоун бэнк» стал вдвое больше прежнего, разросся, как
какая-нибудь раковая опухоль, пожирающая все вокруг. А молодые
люди того возраста, в каком были мы, когда жили здесь, такие с-с-
скучные — с первого взгляда видно: искусственно поддерживающие
тонус молодые мамаши, которые возят своих тяжеловесных сыновей
на своих тяжеловесных внедорожниках за двадцать миль на хоккейные
тренировки; молодые папаши — слащавые кастраты, помогающие
своим малюткам-женушкам по хозяйству, и все выходные эти парочки
хлопочут по своему очаровательному Дому. Пятидесятые повсеместно
возвращаются, только теперь у нас нет оправдания в лице русских.
Даже удивительно, как им удается трахаться достаточно, чтобы
производить на свет своих драгоценных чад. А может, теперь это и не
нужно — все происходит в пробирках, и всем делают кесарево
сечение, чтобы врачей не преследовали в судебном порядке. Повсюду
скорбят о смерти Бога; а меня больше тревожит с-с-смерть греха. Без
греха люди перестают быть людьми и превращаются в бездуш-ш-
шных овец.
— О, Джейн, мы пробыли здесь всего неделю. Чтобы получить
удовольствие, надо попробовать хоть что-то сделать. Давай представим
себе, что Иствик — столица иностранного государства, которое мы
прибыли осмотреть. С чего бы мы начали?
— Мы бы посетили собор и главную площадь. Но кому охота
глазеть на унитариатс-с-скую церковь и приземистый кусок бетона,
который представляет собой ратуша с ее псевдодеревенской
облицовкой из шлаковых плит?
— Не будь такой нигилисткой! Ты ведь даже не пошла вчера
вечером на пляж смотреть фейерверк.
— Лекса со мной согласилась. Какая радость в том, чтобы
слоняться и месить мокрый песок в толпе накачавшихся пивом
отбросов?
— Тебя послушать, так вообще никогда никуда не выйдешь. Ты
так и будешь, нахохлившись, сидеть дома, жалуясь, что кругом одни
отбросы. Это мы и есть отбросы! Вся Америка — отбросы, в этом ее
прелесть!
Джейн надулась и попыталась защититься:
— Я считала, что фейерверк можно будет прекрасно увидеть
отсюда, сверху, с автомобильной парковки.
— Его заслоняли деревья.
— Наполовину заслоняли. Так получилось даже грандиозней —
эти гигантские медузы над кипарисами, расцветающие сквозь кроны
дубов и гаснущие в них… Как будто к нам явились пришельцы из
космоса.
— Да, если не считать того, что ты все время жаловалась на
комаров и тянула нас обратно в душные комнаты. А из наших окон мы
бы вообще ничего не смогли увидеть, кроме теней от кипарисов, то
возникающих, то пропадающих.
— Это было что-то более крупное, чем комары. Они жалили, как
искры от костра, когда стоишь слишком близко. Фейерверки всегда
слишком долго длятся. То, с-с-сколько тратят на них местные
власти, — просто с-с-скандально. Пиротехнические компании всучают
маленьким городам больше, чем те могут себе позволить. И тогда в
школьных программах начинают сокращать уроки музыки и
изобразительного искусства.
— Ты заставила нас вернуться, не дождавшись кульминации.
Каждый фейерверк имеет свою композицию, которая идет по
нарастающей до кульминационного момента.
— Мы увидели вполне достаточно.
— Мне было недостаточно, — сказала Сьюки. — Я не увидела
кульминации.
— Зато мы ее услышали. Чудовищный был шум. Бах-бабах, бах,
БУМ! Вот так. Вот тебе кульминация.
Разговор опасно приближался к ссоре. Где же Лекса? Она нужна
была сейчас им обеим, чтобы уравновесить треугольник. Немного
помолчав, Сьюки сказала:
— Я только что наткнулась в центре на своего старого любовника.
— Да? Не повезло. Все мои, надеюсь, уже на том свете.
— Томми Гортон. В первый момент я его даже не узнала — он
растолстел, стал жалким, у него лохматая борода и конский хвост,
видимо, так он старается создать образ некоего местного персонажа. И
рука искалечена — затянуло в ворот, когда тащили сети с треской, у
него теперь нет приличной работы, остался на подхвате у жены,
которая его содержит. Но — тебе это понравится — намекнул, что
готов согрешить. Сказал, что надеется снова меня увидеть. Он казался
совсем мальчишкой, когда я, как ты помнишь, с ним общалась, но
потом, едучи домой, я произвела кое-какие подсчеты, и выяснилось,
что он всего на одиннадцать лет моложе меня! В нынешнем нашем
возрасте это не выглядит такой уж большой разницей. Тогда он казался
мне таким красивым, все в нем было новеньким и идеальным. Эта
покрытая пушком крепкая задница… Брюшные мышцы — как
стиральная доска…
— Неудивительно, что ты пишешь любовные романы, — съязвила
Джейн.
— Как раз сейчас, когда мы более-менее устроились, беру разгон,
чтобы написать еще один. Все, что мне нужно, — это посидеть час в
день сразу после завтрака со второй чашкой кофе: текст льется из меня
сам собой.
— А тебе не кажется, что это несколько эгоис-с-стично и
обременительно для нас с твоей стороны? Что, по-твоему, должны
делать в это время мы с Лексой? Ходить на цыпочках и говорить
шепотом?
— Ничего подобного — только не входить в мою комнату.
— А в мою ты заглядывала? Она напоминает тюремную камеру.
Нет, точнее будет сказать — газовую камеру.
— У вдов должны быть какие-нибудь увлечения, Джейн. Что,
кстати, случилось с тобой и твоей виолончелью?
— Ах, ты об этом. Ее тембр так и не удалось восстановить после
того, как мой чертов доберман сгрыз ее в припадке ревности. А потом
мерзкая старуха, мамаша Нэта, ненавидела, когда я упражнялась, хотя
не могу понять, как она могла меня слышать в этом огромном доме.
Она с-с-сказывалась глухой, только когда ей это было выгодно.
— Здесь устраивают летние концерты. Я видела афиши в витрине
«Бэй-сьюперетта».
— Я боюсь выходить, — вдруг призналась Джейн. — Там,
снаружи, витает что-то недружелюбное. Я это чувствую. Не надо было
нам сюда приезжать. Сьюки, это была чудовищная ошибка!
— Джейн, это совсем тебя не достойно! Ты все выдумываешь. —
Сьюки нуждалась в помощи, пока паника Джейн не перекинулась и на
нее. Она прислушалась к шуршанию шин по гравию под окном,
подумав, что это могла быть Александра. Она надеялась на это.
Враждебное пространство и время угрожающе окружали ее. Одно из
отчетливых ощущений, которое испытывает вдова, — то, что мир
становится слишком большим и что сама она, где бы ни находилась,
занимает в нем неправильное место, которое не позволяет сделать этот
мир соразмерным для контроля.
— Мы должны начать выходить, — заключила Сьюки, — и что-то
делать. В субботу вечером в зале нового крыла публичной библиотеки
— камерный концерт. Один парень в «Бэй-сьюперетте» сказал мне, что
бюджет строительства этого нового крыла был превышен на миллион
долларов.
Теперь обе прислушивались, как кто-то, должно быть,
Александра, взбирался по лестнице, ступая тяжелее и медленнее, чем
прежде. Ключ в поисках замочной скважины стал царапаться о дверь;
в комнату с низким потолком всунулось раскрасневшееся лицо,
обрамленное влажными и растрепанными пляжным ветром волосами.
От широкого тела, как от набегающей волны, повеяло пропахшим
водорослями воздухом.
— Это было восхитительно, — сказала Александра. — Сегодня я
для разнообразия пошла направо, к общественному пляжу. Там, где
раньше был пологий песчаный откос, теперь что-то вроде лагуны.
Дети в ней свободно барахтаются, и матери с нянями могут не бояться,
что их унесет волной. — Уловив, что подруги о чем-то разговаривали
до ее прихода и готовы ей что-то предложить, она обрушила
облаченную в свободное пляжное платье тяжесть своего тела в
большое клетчатое кресло и риторически спросила: — Как я могла
такую большую часть жизни провести вдали от океана?
— Без удовольс-с-ствия, — предположила Джейн.
— У нас