что нужно
открыть микроволновку.
В кухне имелась электрическая плита, но вдовы, наготовившись
для мужей, испытывали отвращение к приготовлению сложных блюд и
пользовались лишь микроволновкой, чтобы разогреть остатки
вчерашней еды, разморозить мороженое или вскипятить воду для чая.
Несмотря на свое признание, Джейн направилась к микроволновке с
чашкой воды из-под крана и открыла дверцу из толстого
тонированного стекла, сквозь которое можно было наблюдать за
изменениями, происходящими с едой — как она тает, начинает
испускать пар и брызги. Из печи на нее пахнуло зловонием; этого
следовало ожидать — она почувствовала себя так, будто открыла
холодильник и поспешно закрыла его, ощутив запах протухшей пищи.
Еще одно неприятное чувство она испытала при мысли о том, что сама
является закрытым контейнером, внутри которого та же гниль. Что-то
внутри у нее было не так, и началось это после смерти Нэта. До того
его постоянные жалобы, его неблагодарное мальчишеское эго
полностью поглощали ее внимание. В этом, размышляла она,
заключается благо, которое приносят эгоистичные люди: они
заставляют окружающих вертеться вокруг них до самозабвения.

Александре нравилось носиться в «ягуаре» Нэта с открытым

верхом. Глазами тех, кто наблюдал, как она стремительно мчится по
городу в платочке, завязанном под подбородком, она видела себя
прежней — призраком былой беззаботной женственности. Ветви
деревьев, электрические провода, фронтоны домов проносились над ее
головой, и солнечный свет расплескивался по ветровому стеклу. Марси
жила за городом, там, где Кокумскуссок-уэй, оставив позади городской
центр и стелясь через ничейную землю заброшенных рыбоводческих
ферм, овощехранилищ, разорившихся конноспортивных школ и
захудалых неоправданно амбициозных ресторанов, начинал зарастать
травой. Почтовый ящик, из этих новых, приземистых пластмассовых,
отштампованных монолитом со столбиками, на которых они крепятся,
и таким образом неуязвимых для бродячих вандалов, сбивающих
съемные металлические ящики, белыми накладными буквами
оповещал: «Литтлфилд’ы». Безграмотно поставленный апостроф
вызвал у Александры раздражение. Поначалу в этом доме, в цокольном
этаже рядом с одноместным гаражом, у Говарда была
электромастерская с отдельным входом и скромной вывеской. Но
успех, порожденный всеобщей праздностью — никто не желает
больше пачкать руки, занимаясь физическим трудом, между тем как
количество местных жителей, чувствующих себя господами, растет и
требует все больше услуг, — привел к тому, что теперь у него был
офис в верхней части Док-стрит с секретарем-телефонисткой и
молодым помощником из какой-то центральноафриканской страны, где
бедняки все еще горят желанием работать. Александра не заметила
особых примет процветания ни в неряшливом внутреннем дворе —
там повсюду были раскиданы игрушки и стоял наземный бассейн в
форме барабана, — ни в облезлом экстерьере разноуровневого
фермерского дома, напоминавшего севший на мель останок эпохи
«Левиттауна»[35].
Марси открыла входную дверь в ответ на вялую трехнотную
мелодию звонка. Она выглядела соответственно своему возрасту,
который был близок к возрасту дома. Поцеловав ее в щеку, Александра
ощутила липкость пота.
— Дорогая, образование множественного числа в английском
языке не требует апострофа. Оно пишется слитно.
Марси поняла не сразу; видимо, ее сообразительность отяжелела
вместе с бедрами.
— А! Ты имеешь в виду почтовый ящик? Это Говард делал
надпись. Когда я увидела, было уже слишком поздно менять. Да разве
это важно?
— Не знаю, но меня почему-то это раздражает. Так же, как когда
говорят «сколько времени» вместо «который час» или «я одела платье»
вместо «я надела платье».
— Язык меняется, мама, растет, развивается. Он ведь живой.
— Развивается, но, как мне кажется, в каких-то неверных
направлениях. Он становится все тупее и тупее. — Только в
присутствии своих детей, особенно этой, старшей, дочери, она
становилась такой брюзгой. — Как поживают мальчики? — спросила
она, чтобы сменить тему, еще не предполагая, что слова «тупее и
тупее» сами по себе окажутся переходом к другой теме. — Малыш
Говард еще играет в компьютерную игру?
— Он говорит, что кровь в ней выглядит слишком неестественно и
мало убивают тех, кого называют «плохими парнями». Знаю, это
достойно сожаления, но все они проходят через эту стадию. Кстати, он
терпеть не может, когда его называют «малышом Говардом».
— Говард-младший, по-моему, еще хуже. Мы с твоим отцом, как
ты знаешь, не всегда сходились во мнениях, но в одном были едины:
никогда не навешивать на мальчика ярлык «младший», чтобы ему не
казалось, что он с самого рождения присвоил себе чужую
индивидуальность. — Собственные слова эхом возвращались ей в
уши. — Прости меня, дорогая, — сказала она. — Не знаю, что
вселяется в меня, когда я начинаю вот так вещать.
— Вина, — с готовностью подсказала Марси. — Ты испытываешь
передо мной чувство вины за то, что мне приходилось исполнять роль
матери для двоих младших братьев и сестры, между тем как ты
эмоционально отстранилась от нас. — Ее лицо, лишенное всякого
макияжа, было вызывающе бледным, как воск; волосы не выглядели
даже мытыми, не говоря уж о том, чтобы быть крашеными, и почему
она ничего не делает с этой бородавкой на крыле носа? Что, в Род-
Айленде нет пластических хирургов? Нью-Мексико ими кишит.
Дочь продолжала изливать свои жалобы:
— Я, бывало, умоляла тебя остаться дома, не ездить к этому
человеку в его ужасный дом. Я не спала до часу, до двух часов ночи,
пока не услышу, как ты, пошатываясь, входишь в дом. Этот дом,
стоявший на Орчард-стрит особняком, казался таким беззащитным.
Прямо за окнами метались совы. Я с ужасом прислушивалась к скрипу
ступенек.
— Что ж, — сказала Александра, с пылающим лицом оглядываясь
вокруг. Гостиная с белым длинношерстным ковром и гигантским
плоским черным телеэкраном, расположенным напротив пары
желтовато-коричневых кресел в форме луковицы, обтянутых
искусственной кожей, покосившихся, засаленных и изгвазданных от
частого употребления двумя мальчишками-подростками,
свидетельствовала о безвкусном преуспеянии. — Рискну
предположить, что этот дом не хранит в себе подобных зловещих тайн.
Поздравляю!
— И тогда, — продолжала Марси, не давая себе труда скрыть
дрожание губ и наполнившие глаза слезы, — ты говорила мне всякие
обидно-снобистские слова, чтобы защитить себя от критики с моей
стороны. Так сказать, наносила упреждающий удар.
— Благодарение Богу, как говорится, за дочерей, которые
одновременно являются и психоаналитиками-любителями. Линда,
манерно растягивая слова, растолковывает мне по телефону, какая я
самодовольная янки. Мол, если бы северяне, а не они, проиграли
войну, мы все были бы менее одержимы успехом и более способны
распознать вкус сахара в кислятине виски. Одному Богу — но,
надеюсь, не ее мужу — известно, от кого она нахваталась этих
пословиц. А вот что касается сов, мне действительно жаль. Я училась
ведьмовству, и они всего лишь давали ночные уроки.
— Вот ты шутишь, мама, а я в самом деле интересуюсь
психологией и подумываю о том, чтобы записаться в семинар, когда
мальчики немного подрастут. Беда в том, что мы с Хауи…
— Тебе обязательно называть его Хауи?
— …мы с ним так зациклены на переезде в Венецию, когда
мальчики поступят в колледж или даже раньше, когда Хауи-младший
начнет учиться в интернате…
— Я полагаю, ты говоришь о той Венеции, которая во Флориде.
Потому что иначе тебе придется выучить итальянский язык.
— …что нет смысла получать лицензию в Род-Айленде, если я
собираюсь практиковать во Флориде.
— Какой тоскливый штат эта Флорида. Аллигаторы да старики. И
все у них там такое плоское — это чтобы можно было передвигаться в
ходунках.
— Хауи любит рыбачить… — Заметив, что мать не прервала этого
маленького супружеского откровения, Марси села и разгладила
штанины своих шортов, в которых, видимо, возилась в огороженном
забором саду позади дома, где младшие Литтлфилды взрастали
свободно, как овощи. Ее голые колени были грязными, отчего она
выглядела трогательным ребенком, неуклюжим и толстоногим, но при
этом мудрым. — Ой, мама, я тебе даже ничего не предложила. Хочешь
кофе? Или чаю? Я не знаю, какая у тебя теперь диета.
— Вот именно, диета, ты права, мне бы следовало найти для себя
подходящую диету. Но… нет, спасибо. Сейчас около четырех: слишком
поздно для одного и слишком рано для другого. Среди нас трех там, в
Иствике, я — бедная мышь, поэтому куда-нибудь съездить могу только
тогда, когда одной из двух остальных не нужна ее машина. Я не
жалуюсь, просто я должна знать свое место.
— Ну как тебе, нравится пока здесь?
— Да, нравится, как ни странно, хотя все те немногие наши
знакомые, которые еще живы, таят против нас злобу. Удивительно, как
все оказалось свежо и молодо. Вернувшись сюда, я вспомнила, как
чувствовала себя, когда после смерти мамы отец послал меня на
восток, в Коннектикутский женский колледж… Все здесь такое милое
и старое. Я не задержу тебя надолго, дорогая. Только посижу поболтаю
с тобой минут пять. А где мальчики?
— Я же говорила тебе, мама, по телефону: мальчики на три
недели уехали в лагерь, в Мэн.
— Господи помилуй! Вы с Говардом бросаете деньги на ветер! И
что, нравится мальчикам в лагере?
— Роджер в восторге. Он уже был там в прошлом году, а на
следующий собирается записаться в группу сплавления по горным
рекам и в группу скалолазов. Он может погибнуть! Хауи-младший
пока немного робок — ему нужно, чтобы старший брат был рядом.
— Это нормально. Эрику тоже в свое время был нужен Бен. А
теперь именно он любитель рискованных приключений. Комплекс
младшего брата. Потом эти младшие братья оказываются крепкими,
как гвозди. Ты знаешь, что кактусу сагуаро необходимо так
называемое растение-нянька, обычно это бывает пало-верде, нежно-
зеленый кустарник с желтыми цветами, чтобы крохотный росток —
маленький игольничек, который вначале и заметить-то трудно, — мог
жить и расти в тени.
Марси посмотрела на нее умиленно и со вновь навернувшимися
на глаза слезами сказала:
— О, мама, как я люблю, когда ты так говоришь!
— Как — так? Я всегда так говорю.
— О Природе!
— Пожалуйста, не дави на меня слезами. У меня есть
практический вопрос, я хочу, чтобы ты задала его Говарду. Может ли
человека ударить электричеством, если он стоит возле телефонного
столба? Ощущение такое, словно тебя саданули в бок.
Марси выпрямилась в кресле, слезы у нее в глазах высохли. «Ох
уж это поколение, — подумала Александра. — Они росли, видя, как
мы бунтуем против нашего ханжеского воспитания, и реакцией на это
оказался их возврат к старым сантиментам — дом, семья и прочие
тиранства».
— Ну нет, — сказала Марси, — думаю, это невозможно. Если бы
это было так, городские власти и телефонные компании затаскали бы
по судам.
— Но такое случилось с одной из моих подруг, она только что мне
об этом рассказала.
— Я спрошу Говарда, но, повторяю, очень сомневаюсь. Хотя он
действительно говорит, что электричество — хитрый дьявол и иногда
выкидывает непредсказуемые фортели…
— Моя подруга — не самый надежный источник информации, у
нее в последнее время куча странных ощущений. Ты знаешь ее — это
Джейн. Это она связывалась с тобой насчет жилья для нас. Ты еще
назвала ее боевой старушкой-девочкой. Я иногда опасаюсь, что Джейн
слишком хорошо усвоила свои ведьмовские уроки.
— Мама, эта шутка не кажется мне такой уж смешной. То, что в
давние времена мужчины делали с этими несчастными женщинами,
ужасно. А ведь они поступали так с тысячами женщин.
— А кто шутит? Девушки твоего возраста просто не могут
понять, как мало возможностей было у женщин во времена моей
молодости. Нашей работой было рожать детей и покупать
американские потребительские товары. Если мы выпадали из брачного
фургона, нам мало что оставалось, кроме как продолжать свой путь на
метле и ворожить. Не делай такой потрясенный вид, в этом
заключалась наша сила. А сила нужна каждому. Иначе мир сожрет
тебя.
— А