заключена сила, достаточная для большинства женщин?
— «В болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение
твое, и он будет господствовать над тобою», — процитировала
Александра слова, которые были свежи в ее памяти. — Разве это не
отвратительно?
— По мне — вовсе нет, — призналась Марси. — В этом есть своя
правда. — Она решительно опустила подошвы грязных садовых
кроссовок на уже запачканный белый ковер (и почему эти дети
покупают белые ковры, а потом не содержат их в чистоте?) и уверенно
встала на свои толстые ноги. Почему от детей столько разочарований?
Они берут твои гены и загоняют их прямо в землю. Марси жалобно
спросила: — Не хочешь помочь мне выполоть сорняки?
— Тебе кажется, что мой костюм подходит для этого? Неужели я
так плохо одета? Дорогая, твое предложение очень мило, но в моем
возрасте стоит согнуться — и нет никакой гарантии, что снова
разогнешься.
Поняв, что и эта инициатива потерпела неудачу, дочь беспомощно
воздела руки:
— Я любила смотреть, как ты возилась в нашем саду на Орчард-
роуд с цинниями и помидорами. Тогда ты больше выглядела моей
мамой.
— Больше, чем в другое время? Как ни странно это прозвучит,
моя дорогая, но отчасти задача родителя состоит именно в том, чтобы
забыть, что ты — родитель. Ты принесешь мало пользы своим детям,
если будешь всего лишь простофилей-домохозяйкой, которая не
оставляет им места для внутренней жизни. Вот ты упомянула Природу.
Природа — хитрый дьявол, как выразился Говард об электричестве.
Когда-то я думала, что люблю ее, но теперь, когда она меня
дожевывает, поняла, что ненавижу и боюсь. В Канаде я осознала, что
значит, когда Природы слишком много, и только в конце своего
пребывания оказалась на ее вершине. Думаю, это был своего рода
религиозный опыт. Но беда с опытом подобного рода состоит в том,
что он никогда не бывает абсолютно чистым, всегда находится что-то,
что ему противоречит, другая сторона одного и того же явления, или
ты попадаешь в другое место… Такой опыт существует только
одномоментно. А потом все заканчивается. Проходит.
Произнося все это, она медленно вытаскивала свое скрипучее
тело из удобного пышного кресла, источавшего чуть кисловатый запах
юного мужского естества, и, наконец распрямившись, оказалась лицом
к лицу с дочерью. Александра была на два дюйма выше ее ростом, на
тридцать фунтов тяжелее и на двадцать три года старше.
Марси, явно встревоженная, спросила:
— А как она… дожевывает?
Она имела в виду смерть матери. Сама мысль об этом была
невыносима настолько, что она даже не решалась прямо выразить ее
словами. Александра грустно улыбнулась тому, что все-таки что-то
значит для дочери без малейших усилий со своей стороны — просто
фактом своего существования, тем, что является щитом,
разделительной прокладкой между своим ребенком и могилой.
— О, — сказала она с неподдельным смущением, — ничего
необычного: всякие болячки там и тут, нарастающая бессвязность
мыслей. А еще приступы неоправданного раздражения, о которых
столько говорят по телевизору, — перед телевизором и домашней
канализацией, полагаю, человек бессилен. Природа и впрямь требует
слишком многого от женских внутренностей. С другой стороны, с тех
пор как я здесь, на востоке, моя кожа стала гораздо менее сухой, и зуд
уменьшился. Я, разумеется, ужасно боюсь рака, но мои врачи
утверждают, что это все существует лишь у меня в голове. Я отвечаю:
сделайте так, чтобы там оно и осталось. Для своих семидесяти
четырех я чувствую себя неплохо. Не волнуйся, дорогая. Моя бабушка
Соренсен дожила до восьмидесяти восьми. Когда я видела ее в
последний раз, она стояла на крыше, куда вылезла из мансардного
окна, чтобы прочистить дымоход.
— С тех пор как не стало матери Говарда, — заявила Марси в
своей ворчливо-озабоченной манере, — ты единственная бабушка
мальчиков. Ты для них очень важна. Пожалуйста, приезжай повидать
их, когда они вернутся из лагеря в августе. Они хотят любить тебя.
— О, дорогая, не уверена, что выдержу в моем возрасте слишком
много любви. Я к ней не привыкла, — сказала Александра, тем не
менее польщенная.
— Я…
— Ничего не говори. Я тоже.
— Я приглашу тебя на ужин, когда мальчики вернутся. Почему бы
тебе не привезти и своих подруг?
— Они с удовольствием приедут. Иствик оказался не таким
гостеприимным, как они ожидали. Небольшое семейное развлечение
может удержать нас от греха.
Сьюки заметила Томми Гортона в серой спортивной фуфайке вконце Док-стрит, он увидел ее минутой раньше; изо дня вдень каждый
из них надеялся на встречу. Первая, чисто случайная, произошла под
открыточно-ясным небом, но сегодня уже к середине утра враждебная
масса облаков наползла с северо-востока, первые капли упали на
тротуар, и пришлось искать укрытия от дождя. Закусочная «Немо»
казалась подходящим местом; ее еще не успели продать «Данкен
донатс». Длинный алюминиевый барак со скругленными углами и
широкой красной полосой вдоль «бортов» за тридцать лет превратился
из одиночного реликта модерна пятидесятых в осознанную ретро
достопримечательность, в сувенир молодости для старожилов, между
тем как разных городских выскочек привлекали более модные места,
такие как кондитерская «Укромный уголок» и рыбный ресторан
«Дружелюбный морской окунь», расположенный за перестроенным
причалом. В «Немо» сохранились стойка и деревянные кабинки с
маленькими ванильного цвета музыкальными автоматами, которые за
четвертак по-прежнему исполняли старинные золотые композиции
Фрэнки Лейна, Патти Пейдж, Фэтс Домино, группы «Шантэлль» и
последние хиты битлов. Посетители редко раскошеливались на
четвертак; кабинки в глубине помещения чаще всего занимали
старожилы, сидевшие за столами по трое, по четверо, ценившие
тишину и пестовавшие над кружкой кофе свои старые политические
обиды, которые распаляли в себе до громкого негодования. Сьюки и
Том, окинув взглядом заполненные дальние кабинки, дружно
устремились к маленьким круглым столикам в передней части
помещения, возле витражного окна, выходившего на Док-стрит.
Усеивавшие его дождинки скапливались в дрожащие ручейки, которые
потом стекали вниз. Именно сюда, за один из этих столиков,
припомнила Сьюки, в один горький зимний день она привела
Дженнифер Гейбриел вскоре после того, как отец девушки совершил
самоубийство, в пьяном угаре убив перед тем ее мать. Сьюки
вспомнила даже, что в тот холодный день сирота была в грязном
кожаном полупальто с приклеенными к нему с помощью утюга
виниловыми прямоугольными «заплатами» и ярко-красном шерстяном
шарфе не по погоде редкой вязки. За стойкой, должно быть, тогда
стояла Ребекка, неряшливая антигуанка с искривленным
позвоночником, но эта чернокожая женщина давным-давно исчезла из
города.
Сьюки бросила взгляд через столешницу с облезшим за долгие
годы бесконечного елозанья по нему тарелок и вилок лаком, чтобы еще
раз увидеть искалеченную руку Томми, но он уже спрятал ее под стол,
а здоровой рукой подозвал официантку. Вместо злобной Ребекки к ним
подошла круглолицая девушка с широкими серебряными кольцами на
обоих больших пальцах. Где-то Сьюки ее уже видела. Где? Ах да, на
концерте, она раздавала программки. Может, она внучка Неффа? Было
неуютно думать, что город захватили внуки, а ее собственное
поколение кануло под поверхностью ДНК.
— Два кофе, — сказала девушке Сьюки. — Да, Том? — Как
всегда, она чувствовала, будто он у нее на попечении. Он мрачно
кивнул, уставившись себе в колени. — Да, и еще, — вдруг вспомнила
Сьюки, — порцию лепешек. Одну на двоих.
— Лепешек? — переспросила девушка, краснея, словно ее
поддразнили.
— Ну да, — подтвердила Сьюки. — Вы должны знать, это же
специфически род-айлендское блюдо. Кружки из сдобного теста, такие
рассыпчатые и маслянистые. Очень вкусные.
Озадаченная девушка покраснела еще больше.
— У нас есть рогалики и круассанты, — сказала она, произнеся и
немой согласный, — и еще я могу посмотреть, не осталось ли
пончиков.
— Нет, — сказала Сьюки, теперь уверенная, что эта тонкокожая и
тупоголовая девица — Неффов отпрыск. — Не нужно. Это не одно и
то же. Поберегу форму, — добавила она ради вежливости, но девушка
покраснела еще больше, поняв это как намек на свою полную
мясистую фигуру.
— Ничто никогда не повторяется в точности, — заявил Томми
весьма угрюмо, когда девушка ушла.
Сьюки почувствовала, что он собирается сказать ей что-то
неприятное, и заняла оборону.
— Думаешь, ты сообщил мне новость?
— Ну, ты-то, похоже, вернулась в надежде, что все здесь осталось
прежним в ожидании тебя.
— Я никогда так не думала. И кстати, многое здесь действительно
осталось прежним. Этот город мог бы измениться и больше.
Откинувшись на гнутую спинку хрупкого деревянного стула, Том
пожал плечами:
— Он меняется мало-помалу. Приезжают новые люди. Молодые
люди, со своими идеями. «Бронзовая бочка» — ну, ты знаешь, та, что
на дороге к разъезду Коддингтон…
— Я знаю, где это. Хотя мы нечасто туда ездили. Мы
предпочитали частные вечеринки.
— …она превратилась в то, что называют спортбарами. Там
установлено три больших экрана, на которых круглосуточно
показывают разные спортивные состязания. Не понимаю, как можно
выдерживать такой гвалт, но молодым нравится. Им необходим шум. А
там, где была твоя газета, может, ты заметила, теперь располагается
оздоровительный центр. Тренажеры и все такое.
— Да, я заглянула в окна и увидела людей на «бегущих
дорожках», глазевших на меня в ответ. Все с наушниками на головах
— как будто выстроившиеся в ряд зомби. Страшноватое зрелище.
Ссутулившись и всем видом показывая, что его информация
служила лишь слабым суррогатом того, что он хотел сказать на самом
деле, Томми сообщил:
— Старые печатные станки и линотипы стояли на усиленной
цементной основе, так что перестройка не составила никакого труда.
Новое оборудование установили за одну ночь. Летом им пользуются
меньше, а вот зимой!.. Видела бы ты это: старые дамы и те крутят
педали и пыхтят. В нынешние времена все хотят жить вечно.
Старые дамы и те. Не хотел ли он упредить ее, указать ей ее
место? Ну и пусть. Пусть оставит себе свой бесценный Иствик и
владеет им летом, зимой, весной и осенью.
— По «Слову» здесь не скучают? — спросила она. — Мы льстили
себя надеждой, что оно придавало городу больше индивидуальности,
пусть и выходило раз в неделю, но люди видели в нем свои имена
напечатанными типографским способом.
— Ну, — Том сощурился, как будто произнесение слов причиняло
ему боль, — вероятно, печатное слово теперь не значит для людей
того, что значило прежде. Большое их число получает всю
необходимую информацию через Интернет. Да им много и не надо.
Спорт, знаменитости… А для самовыражения существуют блоги.
Удивительно, что находятся люди, которым не жалко времени, чтобы
читать весь этот вздор, но они, как я понимаю, есть. Какая-то
женщина, незадолго до того поселившаяся в городе, пыталась печатать
на ксероксе местный информационный бюллетень, когда синдикат,
купивший «Слово», решил его закрыть, но люди не проявили
достаточной заинтересованности, чтобы платить за это. Кроме того, ты
знаешь — прости, что перехожу на личности, — события, которые
оказались связаны со «Словом», еще когда ты в нем работала, немного
напугали людей и закрепили за ним дурную славу.
Интересно, насколько ей следовало принять это на счет своей
личности?
— Ах, скажите пожалуйста! — Ее ответ прозвучал столь же
воинственно, сколь и неубедительно.
Круглолицая официантка с жестоко проткнутой бровью принесла
кофе в высоких коричневых бумажных стаканах, как в «Старбаксе», а
не в старомодных чашках из толстого фаянса, с ручками и блюдцами,
которые Сьюки хорошо помнила по былым временам.
— Эта девушка не из Неффов? — спросила она Томми, когда
официантка удалилась.
Он решительно покачал головой:
— Она из Джессапов. Помнишь Мэйвис, которая заправляла в
«Тявкающей лисе»?
— Эта совсем не похожа на Мэйвис.
— Ну… не
