Александре нечто оккультное и отталкивающее и догадывались, что их
приземленно-самодовольное умонастроение и простонародный жаргон
вызывают у нее снобистское презрение, и легче, чем к восьмерке
австралийцев — красивых, состоятельных и нагло счастливых оттого,
что хоть на несколько недель удалось вырваться из своей Антиподии.
Проев и пропив себе дорогу через Скалистые горы, они собирались
отправиться дальше, пожирать Техас с его стейками и родео, а потом
— в Новую Англию с ее лобстерами и пышной зеленью.
— Однако, — заметила Александра, обращаясь к одной чете —
некоему типу и его бабенке, являвшим собой два тендерных аспекта
одной и той же закаленной австралийской индивидуальности, —
лучшая часть сезона к тому времени может быть уже позади.
— Ну, кое-что кое-где все же останется, — бодро ответил
мужчина. — А мы, так и быть, экстраполируем.
— В нашем путеводителе, — подхватила его жена, — сказано, что
там все зеленеет до середины ноября. Нам смерть как хочется увидеть
эти прелестные деревенские лужайки с белыми пуританскими
церквями.
— Многие из них за минувшие годы сгорели дотла, — сообщила
супругам Александра с горячностью, поразившей ее самое, — и на их
месте возведены уродливые уцененные «мыльные пузыри» из стекла и
стали или типовые сборные треугольники. Или вообще ничего не
возведено. Новая Англия не так религиозна, как остальная страна.
Взгляды супругов, представивших себе эту удручающую картину,
остекленели, и Александра, раскаявшись, подбодрила их, уже в спину:
— Вы чудесно проведете там время! Непременно попробуйте
жареных моллюсков.
Азиатская пара тоже произвела на нее большое впечатление своим
аппетитом. Маленькие и подтянутые, в буфете, где сервировали
завтрак, они горой накладывали на тарелки оладьи, сосиски и какие-то
безымянные восточные деликатесы (Канада старалась угодить Азии,
своей ближайшей соседке по Тихому океану), их улыбающиеся губы
лоснились от масляной пищи. Они изводили пленку за пленкой и не
пропускали ни одной самой незначительной пешей прогулки или
организованного похода по магазинам. В Джаспере, отважно
пустившись в одиночку в обход маленького озера, на берегу которого
стоял отель, Александра свернула на дорожку, приведшую ее к
гольфному полю, ухоженному, но пустовавшему. Это было странно; но
тут она увидела знакомую чету азиатов, крохотную в сужающейся
зеленой перспективе, супруги весело шли ей навстречу, выкрикивая
загадочное слово, которое звучало как: «Забрудирись! Забрудирись!»
Когда они подошли ближе, жена-малайка, чье английское
произношение было все же получше, объяснила:
— Мы сдерари ошибку. Там, сзади, хитрый поворот. Мы
встретири рабочего. Он нам сказар, не очень вежриво, это частное поре
для горьфа. Он сказар идти назад, на грунтовую дорогу — и вокруг
озера.
— Вы тоже забрудирись! — сообщил ее муж с триумфальной
улыбкой.
Александра поймала себя на том, что почему-то краснеет и
чувствует себя уныло-апатичной, нависая над этой энергичной парой,
которую было невозможно обескуражить. Втроем они зашагали
обратно к безлюдной дороге мимо неподвижной живой изгороди из
кустов, покрытых утренней росой, мимо глубокого песчаного бункера-
ловушки без единого отпечатавшегося следа, мимо свежевыкошенного
пятачка с метками для установки первого мяча, коими служили
обточенные водой камни с берега озера, выкрашенные в разные цвета
— для разного класса игроков. Изгнанные из этого искусственного рая,
они вернулись на грунтовую дорогу, не имевшую никаких указателей;
Александра повернула направо, супруги поспешили налево, чтобы не
опоздать на автобус до горного трамвайчика, который должен был
доставить их к некоему прославленному виду, имевшему место за
много миль от их временного приюта. Снова оказавшись одна,
Александра задумалась об аппетите к жизни и о том, не являются ли
его недостаток у нее самой и приступы тошноты, которые время от
времени безо всякой причины одолевали ее, симптомами болезни. Она
всегда панически боялась рака, особенно теперь, ведь более чем за
семьдесят лет ее клетки могли изменить свой код и ожить в ее венах с
бешеной страстью к размножению.
Дорога перешла в тропу, углубившуюся в лес: сизые канадские
ели, дугласские пихты, белые американские березы, трепетные осины,
пена безымянного подлеска, на солнечных местах — густая поросль
широкохвойных сосен, прямых и стройных, иные из них, задушенные
собственной тенью, попадали в озеро, захламив берег, где дробные
волны набрасывали сетку преломленных солнечных лучей на мелкое
дно, выстланное округлыми камнями. Тяжело отдувающиеся пухлые
девушки, бегущие трусцой, и чета туристов, квебекцев с шишковатыми
пальцами, должно быть, еще более старых, чем она сама, миновали ее
в обратном направлении, огибая озеро против часовой стрелки.
Большей же частью она была на дороге совершенно одна. Если вам
повстречается гризли — гид их группы предупреждала, что они здесь
водятся, — застыньте неподвижно; если это будет бурый медведь —
менее крупный зверь, без горба, — отчаянно сопротивляйтесь.
Александра прислушивалась к дикой природе, но ничего не слышала,
даже птичьего пения. Но озеро дружелюбно искрилось на солнце,
отражая, словно в чуточку искривленном зеркале, дрожащее золото
осин. По другую сторону озера, за лесом, открывались Скалистые
горы, имевшие приятный цвет крыла сизой горлицы, — гигантский
геологический образец канадской сдержанности. Горы состояли из
известняка, образовавшегося в результате отложения немыслимого
множества крохотных водяных обитателей, закованных в хрупкие
панцири.
Их гид, Хайди, полная энтузиазма бывшая стюардесса, объяснила,
что полтора миллиарда лет назад эта часть земного шара находилась
рядом с западным побережьем того, что теперь составляет Северную
Америку, образуя покатый край континентальной плиты. Осадочные
породы, приносимые ныне исчезнувшими мезозойскими реками,
накапливались, спрессовывались, а двести миллионов лет назад
произошло изменение направления дрейфа плиты, в результате чего
гигантские пласты отвердевших осадков смялись в складки, которые
нагромоздились друг на друга наклонными рядами и вздыбились
острыми пиками на первый взгляд неподвижных гор, впоследствии
обточенными и выщербленными ветром и размывающими ледниками.
Во все это — в изменение направления континентального дрейфа, в
скалы, словно плоские макароны, складывающиеся в складки в
горячих земных печах, — было так же трудно поверить, как в
большинство фантастических религиозных догм, но все это спокойно
укладывалось в голове любого здравомыслящего человека в
современном мире. Груз очевидности беспрерывно накапливался, как
защитные панцири тех крохотных существ, которым так же хотелось
жить, которые так же много о себе полагали и которые оказались в
конечном счете такими же ничтожными, как она. Собственное
отношение к Природе всегда ставило Александру в тупик; она
воспитывалась на Природе, училась у нее, она сама была ею, и тем не
менее было в ней нечто еще, нечто другое, что заставляло бояться
Природы и ненавидеть ее.
На особо безлюдном отрезке дороги она заметила весьма крупное
существо, двигавшееся ей навстречу. Сердце у нее подскочило, и в
голове промелькнула мысль: пусть это будет гризли, а не бурый
медведь, тогда единственное, что ей придется сделать, — это замереть
на месте. Она была слишком стара и слаба для «отчаянного
сопротивления». Существо обернулось высоким широко шагающим
мужчиной, полуюжанином с меланхолическими усами, прямой спиной
и в синей клетчатой рубашке с длинными рукавами. Звали его Уиллард
Макхью, и приехал он из окрестностей Нэшвила — вот все, что он ей о
себе рассказал. Но сейчас, стараясь не сбиться с шага, он лишь
формально-дружелюбно кивнул ей на ходу.
Она тоже не была склонна останавливаться. Это могло показаться
неприличным: слишком углублены они были в Природу. Он робел, она
тоже. Природа в некотором роде обожгла их обоих. Хайди объясняла
им, что для того, чтобы раскрылись слепленные смолой шишки
дугласской пихты, нужен огонь. Воистину чудовищно, с каким
спокойствием Природа приспосабливает жестокость для своих нужд;
Природа любит жестокость и нуждается в ней до такой степени, что
смотрители канадских национальных парков ввиду отсутствия в
последние семьдесят лет достаточного количества естественных
лесных пожаров сами разводят их, чтобы стимулировать
воспроизводство леса и способствовать его биологическому
разнообразию. Разнообразие. Почему все мы так уверены, что это
благо, между тем как именно однообразие позволяет чувствовать себя
комфортно?
Размышляя о подобных фундаментальных проблемах и о том, как
сверхъестественно судьба свела ее в этом путешествии со вторым
физическим воплощением Джима, Александра пропустила поворот на
короткую дорогу до гостиницы, через парковку. От досады и волнения
она так вспотела, шагая вдоль длинного берегового серпантина,
оснащенного столами для пикников и многочисленными контейнерами
для мусора, елейно призывавшими ее не загрязнять Природу, а,
напротив, обращаться с ней бережно, что пришлось еще раз принимать
душ, чтобы прилично выглядеть за завтраком.
На следующее утро около одиннадцати она стояла озябшиминогами на леднике Атабаска, вновь лицом к лицу с Природой. Автобус,
направлявшийся на юг мимо озера Луиза, сделал здесь
запланированную остановку. Колумбийские ледяные поля, замкнутые
в чашу, образованную пиками, окружавшими Континентальный
разлом, протягивали через ущелья между горами свои многочисленные
широкие ледовые руки, среди которых Атабаска был самой удобной
для прокладки шоссе. Огромные машины на толстенных колесах,
управляемые юнцами и называвшиеся «ледоходами», свезли туристов
вниз по склону пропасти «под максимально возможным для
автомобиля углом», как сообщали в микрофон мальчишеские голоса.
Александра и ее спутники послушно встали с кресел и потащились
дальше вниз, ожидая увидеть чудеса. Александра готовилась к встрече
с миром необитаемой чистоты, но ледник был таким же закопченным,
как городские улицы, только идти по нему было труднее. Лед оказался
грязным, разъеденным и изобиловал ямами. Под его скользкой
поверхностью слышалось журчание. Хоть лето закончилось, таяние
продолжалось и делало хождение предательски-опасным. Александре
мало что было известно о старости — подумать только, с каждой
прожитой секундой ты становишься старше, чем была когда-либо до
сих пор, — но одно она знала точно: нельзя ломать шейку бедра.
Много лет назад она видела по телевизору интервью с
профессиональным танцовщиком, и тот сказал о своих партнершах:
«Однажды упав и сломав бедро, они возвращаются в танцзал — ради
компании, ради воспоминаний, — но бедняжки уже никогда не смогут
танцевать». Не то чтобы они с Джимом много танцевали — разве что
время от времени в выходные на площади, да и то лишь в начале
своего брака, когда все было им внове и они были готовы почти на все.
Ей нравились притопывания, покачивание из стороны в сторону и
мимолетные прикосновения чужих рук, как во время ночного
ведьмовского шабаша, но женщины Нью-Мексико с их пышными
начесами, с разлетающимися, надувающимися, как паруса, юбками и
мужчины с их двухцветными туфлями и галстуками «боло» на
нефритовых или бирюзовых зажимах, сурово сконцентрированные на
голосе распорядителя, перекрывающем звучание скрипок, в конце
концов опротивели ей. Они были банкирами и подпитывали торговцев,
выступавших под видом скотников; от них исходил дух
замаскированной фальши — буржуазия в действии. К тому же хромая
нога Джима после танцев несколько дней давала о себе знать. Так что
от танцев на площади пришлось отказаться. Отказываться от чего-то
вполне отвечало желаниям Александры, взывало к ее внутреннему
ведьмовству. В жизни было столько ненужной и избыточной суеты. По
сути, самое жизнь с набиванием желудка и размножением была
упражнением в излишествах. Рак.
В обязанности водителя автобуса входило обаятельной
скороговоркой произносить следующий изящный текст: «Друзья, это
специальный ледовый автобус, мы называем их „ледоходами“.
Расслабьтесь — мы подсчитали, что более половины этих автобусов
возвращаются целыми и невредимыми с большинством пассажиров на
борту». Раздался дружный нервный смех. Они нырнули в пропасть, а
потом по наклонному льду съехали до остановки, где встали в ряд с
другими «ледоходами». Водитель продекламировал в микрофон:
— Один из самых распространенных вопросов, который нам
задают: «Почему лед такой грязный?» Дело в том, что ледник
образуется из снега, метровый пласт его спрессовывается в слой льда
толщиной один-два сантиметра. Как вам уже известно, любая
снежинка и любая капля дождя формируется вокруг микроскопической
частицы грязи из воздуха. Снег тает, а грязь остается.
Было ли это известно Александре? Значит, каждая снежинка и
каждая капля дождя нуждаются для своего существования в зародыше
из
