дорожка ведет прямо на дно. Представление Даррила о том, что значит
любить кого-то, сводилось к тому, чтобы наблюдать, как этот кто-то
катится в Ад. У него была масса мыслей об актерском ремесле, и он,
бывало, без умолку болтал о его демоническом свойстве, обо всех этих
теориях, но я твердо придерживался собственного плана. Актерская
школа, в которую я поступил, исповедовала исключительно
практические методы: держите голову вот так, чувствуйте
диафрагмой… Как только я начал работать, он попытался заставить
меня оплачивать свою долю аренды. В конце концов я от него съехал.
Он был пиявкой.
— Где он теперь?
— Кто знает? Где угодно — можете ткнуть в любое место на
карте. Мы потеряли связь.
— Значит, вы наводили на нас порчу по собственной инициативе?
Кристофер понимал, что им управляют; его губы отказывались
шевелиться.
— А кто сказал, что я наводил на вас порчу?
— Вы сами. Только что.
— Ну… может, и так.
— Что ж, поздравляю.
— Даррил объяснил мне общие принципы электромагнетизма, но
я сам сделал кое-какие усовершенствования. У него была куча идей, но
не хватало пороху довести их до ума.
— А теперь расскажите мне о противоядии, — поддразнила его
Сьюки. — Как дать обратный ход?
— Да бросьте. Я бы вам этого не сказал, даже если бы такое
противоядие существовало. Но его не существует. Это как жизнь:
дорога с односторонним движением. — Теперь он виновато озирался
по сторонам, как мальчик, пойманный на лжи и испуганно ерзающий
под градом вопросов излишне любопытного взрослого. «Для незрелых
людей некое табу состоит в том, чтобы не говорить о себе, — подумала
Сьюки. — Как для дикарей. Они стараются не выдать себя, как
человек перед фотообъективом, ибо все, что ты выдашь, мир
использует против тебя».
— За что вы нас так ненавидите столько лет? — спросила она и
сделала шаг в сторону, чтобы заставить его смотреть ей прямо в глаза;
небесно-синие лучи ударили из его глубоких глазниц, из-под уже
начинавших лохматиться бровей. Вместо мягких светлых кудрей,
которые она помнила, на голове у него теперь лежали густые жесткие
волны выкрашенных в платиновый цвет волос.
— Для меня не было в жизни никого дороже Дженни, — выдавил
он, и в его голосе наконец послышалось хоть какое-то искреннее
чувство. — С самого младенчества. Она была на девять лет старше
меня. И она была идеальным человеком. С тех пор как наши родители
начали ссориться и отдалились от нас, она заменила мне мать. — Его
словно укушенные пчелой губы задрожали.
— Крис, вы же сами сказали, что она умерла естественной
смертью, — напомнила Сьюки. — Почему вы считаете, что мы имели
к этому какое-то отношение?
— Я знаю, что имели, — с тупым упрямством произнес он, отводя
глаза от ее горящего взгляда. — Существуют способы управлять
Природой. Ее течениями.
Скорбящие потихоньку начали дрейфовать к дверям и выходить
на освежающий воздух. Александра подошла к Сьюки и сообщила:
— Я только что говорила с этим невозможным человеком, с тем
напыщенным снобом, который восхвалял Джейн, если это можно так
назвать. Он рассказал мне все о своих и Тинкеровых общих предках:
что он был троюродным братом Нэта и — по ее второму мужу —
внучатым племянником старой дамы, как будто этим он мог завоевать
мое расположение. Еще у него хватило наглости пригласить меня
пообедать, и это после того, как он только что своими гнусными
намеками облил Джейн дерьмом, но я ему сказала, что мы должны
немедленно возвращаться в Род-Айленд. Разве не так?
Она то ли не заметила, то ли сделала вид, что не видит
серебряного человека, стоявшего рядом со Сьюки. Но когда Сьюки
повернулась к нему снова, чтобы представить их друг другу и
превратить разговор в треугольное расследование, оказалось, что его
уже нет, он растворился.
***
По пути в Иствик — с дороги номер девять на сто двадцатьвосьмую, со сто двадцать восьмой на девяносто пятую, с девяносто
пятой через Провиденс на дорогу номер один и западный берег
Наррагансетского залива — Сьюки пересказала Александре свой
разговор с Кристофером Гейбриелом, опустив лишь его заявление, что
следующей будет «толстуха». Но Александра, похоже, сама
почувствовала это, и пропуск в рассказе Сьюки висел между ними,
пока они съезжали с одной дороги на другую, с бетонки на асфальт и
обратно.
— Электромагнетизм? — переспросила Александра.
— Он сказал, что Даррил показал ему что-то такое, с помощью
чего он, полагаю, и наносил Джейн те удары, на которые она
жаловалась. Но, рассуждая реалистично, не они убили ее, а аневризма.
— Черная магия использует процессы, уже происходящие в
организме, — предположила Александра.
— Да, он говорил что-то насчет того, что можно изменять
направление течений, существующих в Природе.
— Я знаю, что именно он использует в моем теле, — сказала
Александра не столько Сьюки, сколько себе.
Сьюки этого знать не желала, но из вежливости вынуждена была
спросить:
— И что же это, голубушка?
— Рак. Мой страх перед ним. Боязнь того, что приведет к нему.
Это вроде того, как человек, боящийся высоты, идет по перекладине
над пропастью и напрягается так, что оступается и падает именно от
напряжения. Тело постоянно вырабатывает раковые клетки. Клеток так
много, что часть из них неизбежно перерождается, но наши защитные
силы — антитела и макрофаги — окружают и некоторое время
поедают их. А потом организм устает от борьбы, и раку открывается
зеленая улица. Ты стараешься не думать об этом, но не можешь — вся
система твоего организма пузырится этими зловредными клетками.
Рак кожи. Рак груди. Рак печени, рак мозга. Рак глазных яблок, нижней
губы, если ты куришь трубку… Он может проявиться где угодно. Это
действует как огромный компьютер: один бит, один микроскопический
транзистор начинает работать в автономном режиме и захватывает
весь компьютер. Опухоли обладают способностью создавать
собственные вены и артерии и поражать все больше и больше крови!
Сьюки чувствовала, как монолог Александры растет под ней
безобразным мокрым новообразованием, проникающим внутрь через
отверстия, на которых она сидит.
— Лекса, прошу тебя! — взмолилась она. — Ты сама себя
заводишь. Так до истерики договориться можно.
— До истерики? — иронично переспросила Александра. — Ты
говоришь, как мужчина, который считает женщину низшим существом
потому, что у той есть матка. А самое ужасное в раке то, что рост
опухоли очень напоминает вынашивание ребенка, она растет в тебе,
хочешь ты того или нет. Ты вспомни, каково это: тебя рвет, тебе
постоянно невыносимо хочется спать. Организм ребенка борется с
твоим за питательные вещества. Ребенок — паразит, такой же, как
раковая опухоль.
Сьюки молчала, пытаясь осмыслить это шокирующее сравнение.
— Я вот думаю, — сказала она, — чтобы быть в безопасности, не
уехать ли тебе обратно в Нью-Мексико, подальше от нас? Нас, жителей
восточного побережья. — В ней зрела идея спасения Александры, ради
этого она была готова даже пожертвовать собой.
Александра рассмеялась, демонстрируя пренебрежение к
опасности.
— Я не собираюсь позволить какому-то чудаковатому мальчишке
запугать и выжить меня отсюда. Мы оплатили аренду за два месяца, к
тому же я разрешила в августе пожить в моем доме старым друзьям из
Денвера. Они обожают оперу в Санта-Фе.
— Он не мальчишка, — возразила Сьюки. — И я не знаю точно,
насколько он чудаковат. Что я знаю наверняка, так это то, что он имеет
на нас зуб и хочет убить. Он сам мне это сказал.
— Пусть попробует. Мужчины имеют зуб на женщин испокон
веков, а мы все еще живы. Ты можешь сказать, что он прав, что мы не
должны были так поступать с его сестрой. Ведь единственное, в чем
была «виновата» Дженни, — это то, что она вышла замуж за человека,
который попросил ее об этом. Так поступает большинство из нас. —
Она помолчала, пока Сьюки сосредоточенно следила за дорогой,
чтобы не пропустить съезд с девяносто девятой на юг. — Так или
иначе, — заключила она, — я не могу уехать из Иствика, пока не
улажу отношения с Марси. Когда я с ней, я становлюсь высокомерной
сварливой теткой. Она обвиняет меня в том, что я недостаточно
внимательна к ней и ее детям. И она права. Я эгоистична. Я больше
заботилась о тех глиняных малышках, которые когда-то делала, чем о
собственных детях, своей плоти и крови. Малышки были моими, а
дети — чем-то, что навязали мне Оз и Природа. С самого начала,
нянча беспомощных милых малышей, младенцев из плоти и крови, я
чувствовала, что извлекаю из этого выгоду. Использую. Я не желала
быть больше ничьей молочницей.
— Ты слишком строга к себе, — сказала Сьюки, подтвердив свое
суждение тем очаровательным сложением губ, какое было свойственно
только ей: как будто она смаковала во рту что-то очень вкусное. — Я
видела, какой ты была матерью. Исключительно любящей. Я видела,
как ты обнимала на пляже своих рыженьких детишек… и все такое
прочее. Ты была гораздо лучшей матерью, чем Джейн.
— И это одна из причин, по которой я любила Джейн: она была
такой плохой матерью, что рядом с ней я чувствовала себя хорошей.
Она ненавидела своих отпрысков. И достаточно было увидеть сегодня
двоих из них, чтобы понять почему.
— Мне показалось, что они были весьма трогательны. Конечно,
обаянием они не блещут, но в отличие от двух младших эти по крайней
мере появились и прошли через все. Похороны матери — странная
обязанность. Общество ждет от нас ее исполнения; мы точно не знаем
почему, но сотрудники похоронных бюро и священники пристально
наблюдают за нами во время церемонии. Мы не в состоянии постичь
умом то, что с нами происходит, — все эти вехи. Женитьбы и
похороны. Вручение дипломов и разводы. Кончины. Церемонии
сопровождают нас на протяжении всей жизни. Они вроде повязки на
глазах для человека, стоящего перед расстрельной командой.
Даже Сьюки, подумала Александра, стареет. Она вгляделась в
профиль младшей подруги, ведущей машину; когда та щурилась,
всматриваясь в дорогу, морщинки веером разбегались от уголков глаз
до самой линии волос на виске. Под глазами у нее появились
неисчезающие лиловатые тени, а когда она улыбалась, там, где десны
сходили на нет над верхними клыками, виднелись маленькие темные
прогалины. Тем не менее Александра все еще любила ее и, не
удержавшись, легко коснулась покоившейся на руле изящной руки,
покрытой теперь не только веснушками, но и старческими пятнами.
— А как насчет тебя? — спросила она. — Ты бы хотела уехать из
Иствика и вернуться в Стэмфорд? Смерть Джейн омрачила наше
дальнейшее пребывание здесь, правда? Для человека с Запада, вроде
меня, Иствик — нечто вроде веселого развлечения, но для тебя — это
то же самое, что твой дом, только расположенное дальше по
побережью.
— Нет, — ответила Сьюки, морщась от садившегося на западе
слепящего солнца, бившего в грязное лобовое стекло. — Мы обе
останемся. У меня дома нет ничего, кроме костюмов Ленни, висящих в
шкафу, — не хватило духу отдать их в Армию спасения. Я подумываю
о том, чтобы в конце концов перебраться в Нью-Йорк. Глупо одинокой
женщине жить в пригороде. Чего бы хотела Джейн? Она хотела бы,
чтобы мы остались. Она бы сказала: «Да пошел он, этот дурак Крис-с-
с.
