уверенным тоном.
— А что вы здесь делаете? — продолжала Сьюки. — Вы по-
прежнему живете у этой мерзкой Греты Нефф?
— Да. Отчасти.
Интересно, что он имеет в виду, подумала Александра: что Грета
только «отчасти» мерзкая? Вслух она сказала более любезным тоном:
— Мистер Грант, вы пробудете в Иствике до конца лета?
Престарелый юноша, этот стройный мальчик, превратившийся в
дряблого мстителя, уставился на нее своими голубовато-бесцветными,
как свет электрической лампочки, зрачками, обрамленными синим
ореолом радужки. Она почувствовала, что он действительно может
причинить ей серьезный вред подобно тому, как это может сделать
невинное существо вроде медведя или работающий механизм, или
закон слепой Природы.
— У меня есть дела, которые нужно закончить, — ответил он
вполне любезно. — Они могут потребовать времени.
— Похоже, вы не злоупотребляете пребыванием на солнце, —
сказала она, надеясь за улыбкой скрыть, как потряс ее его
смертоносный, бездушный взгляд. — Иначе в августе в здешних
местах у вас должен был бы быть прекрасный загар.
— Я пользуюсь средством от загара номер сорок пять, — сообщил
он. — Вам тоже не мешало бы. Рак кожи — не шутка.
— В моем возрасте, — сказала Александра игриво, в душе
ненавидя затронутую тему, — это почти шутка, существует много куда
более худших разновидностей.
Он посерьезнел, приняв вид профессионала.
— Тем, кто работает на телевидении, ограничивают допустимую
степень загара. Режиссеры терпеть не могут, когда вы являетесь в
понедельник на площадку загорелым. Загар невозможно скрыть. Если
вам нужен загар, купите его в бутылке, говорят там, особенно
актрисам. Во время порносъемок в Долине им объясняют: следы от
бикини на телах актрис отвлекают зрителя на размышления о том, как
эти актрисы выглядят в купальных костюмах, с кем они ездили на
море, что было у них в корзинках для провизии и каковы эти женщины
в нормальной жизни, а подобные мысли способны убить фантазию.
Сьюки нетерпеливо вклинилась в разговор:
— А может, разжечь? Сделать девушку более реальной?
«Ей незачем стараться защищать меня, — подумала
Александра. — Я сама в состоянии себя защитить, если решу, что оно
того стоит».
Кристофер, казалось, засомневался:
— Парни, которые смотрят этот хлам по телевизору, — люди
незамысловатые. Им не нужен настрой на реальность.
— Вы знакомы со многими порноактрисами? — спросила Сьюки.
— С несколькими. Они приятней и нормальней, чем вы думаете.
Многие из них занимаются йогой. Она помогает поддерживать
стройность фигуры и укрепляет дух, а также помогает им
расслабиться в перерывах между съемками. Все говорят о том, как
трудно мужчинам сниматься для порно — по мне так вовсе не
трудно, — но и для женщин это не сахар. Эти раскаленные софиты,
эти пресыщенные рабочие и ассистенты, глазеющие на них… В этом
бизнесе преуспевают только те женщины, которые не позволяют тоске
одолеть их.
Кокетничая, чтобы подавить ужас — ибо вечность смерти
выступила из-за вымученной шумихи гулянья и бессмысленной
скрежещущей музыки, чтобы столкнуть ее с неумолимостью
свинцовой реальности, — Александра спросила:
— Выходит, это таким актерством вы занимались?
Его запавшие небесно-голубые глаза, когда он вновь обратил их на
нее, на сей раз смотрели мягче, он воспринимал ее как уже
свершенное деяние, мысленно уже достигнутую цель.
— Может быть, — сказал он. — Но если и так, то я неважно
справлялся. Для этого нужно, чтобы кошечка тебе очень нравилась.
Фильмы — если это не однодневки, которые с ходу лепят в номере
мотеля с помощью ручной видеокамеры, — делаются, как я уже
сказал, в Долине, вблизи западного побережья. Я же не хотел уезжать
из Нью-Йорка. Нужно быть безмозглым дураком, чтобы это сделать.
Немного задыхаясь, как это теперь ей было свойственно, Сьюки,
уловив настроение Александры, спросила:
— А вам совсем не нравятся женщины?
— Я сказал, они должны «очень нравиться». Снимаясь в
порнофильмах, вы либо любите их, либо ненавидите. Ненавидеть не
так уж плохо для этой цели. Они — звезды, вы — мясо. Я не возражал
ни против того, ни против другого. Режиссеры говорили мне, что в
этом мой недостаток. Я сейчас имею в виду не только порно. Я имею в
виду актерство как таковое. Все женщины такие самовлюбленные и
агрессивные по сравнению с моей сестрой!
— Она была очаровательна, — мгновенно подхватила Сьюки.
— Такая способная и милая, — согласилась Александра. — Какое
несчастье, что с ней это случилось.
— Да, — неуверенно произнес он, несколько обескураженный
таким единодушием.
— Послушайте, Крис, — сказала Сьюки, — почему бы вам как-
нибудь не зайти к нам выпить? — Теперь обескуражена была
Александра. Сьюки поспешила добавить: — Уверена, вам будет
интересно посмотреть, что сделали с домом Леноксов внутри. А нас
можете любить или ненавидеть, — шуткой смягчила она свое
предложение.
— Ну, я не знаю… — начал он, но Сьюки перебила:
— Оттянемся шампанским. Как в старые времена, с Даррилом.
— Я не пью, — сказал он. — Похмелье лишает это занятие
удовольствия. И снижает тонус кожи. Она начинает выглядеть
дряблой.
— Тогда приходите на чай! — воскликнула Сьюки, становясь, на
взгляд Александры, немного надоедливой, ее голос сделался странно
высоким и пронзительным, словно она внутри своего старого тела
сократилась, превратившись в девочку. — Мы приготовим чудесный
травяной чай, правда, Александра?
— Ну, если ты так говоришь… — Неотменимый факт грядущей
смерти все еще сдавливал Александре горло.
— Тогда в следующий вторник, — продолжала уговаривать
Сьюки. — Чай втроем, в четыре. В половине пятого. Вы же знаете, где
мы живем, не так ли? Третий этаж, вход с парковочной площадки.
— Да, но… — опять забормотал Крис.
— Никаких но! — отмела возражения Сьюки. — Признайтесь
честно, ведь у Греты Нефф такая тоска! В конце концов, сколько
кислой капусты вы способны съесть?
— Ладно, — сказал он, обращаясь к Сьюки с видом неуклюжего
подростка. Потом его взгляд снова вернулся к Александре. — Вы
знаете, — сказал он ей, — в таком оборудовании, — он обвел рукой
подвесную карусель, надувную комнату смеха, вращающуюся под
звуки механической музыки наземную карусель, обсаженную едва
держащимися на ногах от головокружения детьми, голые цветные
лампочки, подвешенные на протянутых от киоска к киоску
проводах, — которое постоянно разбирают, перевозят из города в
город и на скорую руку собирают на новом месте с помощью кучки
алкоголиков и наркоманов, остается много оборванных проводов. Вы
еще не почувствовали на себе никаких электрических разрядов?
— Несколько совсем слабых, — призналась Александра. — Я
решила не обращать на них внимания.
— Напрасно, — заявил он, вымучив кривую ухмылку своими
пухлыми губами красивого мальчика и повторив широко
охватывающий круговой жест, шикарный, но неуклюжий, в стиле,
который вызвал в памяти обеих женщин видение его исчезнувшего
наставника Даррила ван Хорна. — Электроны, — сказал Крис, — они
повсюду. Они составляют самое жизнь.
— Расскажете об этом во вторник, — поспешила вмешаться
Сьюки. — На нас начинают обращать внимание.
Толпа поредела, открыв взору печально примятую траву—
растоптанный салат следов под кричаще-ярким электрическим светом.
На спине майки Кристофера, когда он удалялся от них в этот
меланхолический последний час карнавала, женщины прочли две
строки — одну зеленую, другую черную: «Голосуйте за Эла, долой
Даблъю»[54]. Это была старая майка.
Две женщины, склонившись друг к другу, поговорили еще
несколько минут, стоя за киоском, торговавшим сахарной ватой. Над
полосатой пластмассовой лоханью тощая механическая рука
продолжала сворачивать бумажные кулечки с сахарной пряжей, для
которых уже не было покупателей. Детей наконец увели домой спать,
остались только усталые старшеклассники и рабочие в засаленных
комбинезонах, начинавшие сворачивать оборудование. Александра
спросила Сьюки:
— Что на тебя нашло?
— А что? Почему бы и нет? Надо держать его поблизости и
присматривать за ним. Это наш единственный шанс. — Сьюки
говорила своим репортерским голосом, категоричным и в то же время
небрежным, ее поджатые губы придавали лицу самоуверенный вид.
— Он хочет нас убить.
— Я знаю. Так он говорит. Но это может быть обыкновенным
сотрясением воздуха, а Джейн — просто совпадение.
— Должна тебе заметить, дорогуша моя, что меня очень
раздражило то, как ты пыталась подлизаться к нему. Ты была слишком
уж льстива. Что у тебя на уме?
Ореховые глаза Сьюки невинно расширились; в микрокосме
золотистых крапинок ее радужных оболочек плавали отраженные
карнавальные огни.
— Ничего, кроме твоих самых насущных интересов, душечка, —
призналась она.
— Миссис Ружмонт! — Должно быть, ее окликали уже второйраз, но Сьюки услышала голос не сразу: идя по Док-стрит, она
размышляла о добродетели и самопожертвовании (существуют ли они
на самом деле или все это лишь лицемерие и попытка пустить пыль в
глаза ради собственных целей?), одновременно держа перед
мысленным взором образ Дебби Ларком, ее ладную белокожую
фигуру, облаченную в простое серое платье, как бледное пламя в
пелену дыма.
Недовольная тем, что ее прервали, Сьюки обернулась, ожидая
увидеть спешащего к ней Томми Гортона, грузного человека с почти
сомнительной репутацией, длинными, как у хиппи, волосами,
неухоженной бородой, недостающим зубом и покалеченной рукой. Но
борода и волосы были у него аккуратно подстрижены, а осанка стала
более прямой. Она уловила дуновение самонадеянной юности, коей
был некогда полон этот человек, влюбленный тогда в нее, но, кроме
того, влюбленный в собственную красоту, которую она же ему и
открыла.
— Том, — сказала она с тщательно отмеренной теплотой, —
очень мило. Как поживаешь?
Ему не терпелось выложить свои хорошие новости, его
обветренное красное лицо так и светилось ими.
— Смотри, — сказал он, подняв свою бедную искореженную руку.
Несколько пальцев на ней медленно шевелились. — Они начали
двигаться. И чувствительность возвращается.
— Ну так это же замечательно! — произнесла она,
ошеломленная. — Что говорит твой врач?
— Она говорит, что это чудо. Велит разрабатывать их дальше.
Сьюки обратила внимание на неожиданное местоимение.
Впрочем, конечно, теперь среди врачей, включая ее собственного в
Стэмфорде, много женщин. В Средние века мужчины насильственно
лишили ведьм возможности практиковать искусство врачевания, а
теперь оно к ним возвращается, поскольку, как заметил Нэт Тинкер,
серьезные деньги в медицине больше не вращаются. Ее докторица,
хоть была выше ростом и старше Дебби Ларком, обладала такой же,
как та, способностью успокаивать улыбкой и такой же сдержанной
внутренней страстью, словно действенная добродетельность
приносила ей чувственное вознаграждение — что-то вроде грудного
вскармливания младенца. Наконец женщины начинают наследовать
мир, предоставляя мужчинам все больше увязать в своих презренных
фантазиях о насилии и собственном превосходстве.
— Я так рада за тебя, Томми, — сказала Сьюки, но душа ее витала
далеко от радости за Томми Гортона; он был чем-то наподобие
магазинчиков на Док-стрит, отчаянно, но тщетно пытавшихся
приманить покупателей, или мерцания безуспешно стремившейся в
открытое море воды на их задворках — осколком былых приключений,
дорогих для нее прежде всего тем, что она их пережила, сумев уберечь
свою яркую, чистую индивидуальность от шрамов. — Когда это
началось? — спросила она из вежливости, поскольку Томми явно
хотелось поговорить об этом событии.
— Вот это самое главное. Около двух недель тому назад. Я сидел
дома, смотрел по «ящику» какое-то идиотское игровое шоу с участием
знаменитостей, пока Джейн прибирала в кухне, и вдруг почувствовал
покалывание в руке. Меня прямо подбросило в кресле, я двадцать с
лишним лет ничего подобного не ощущал. А потом, ближе к ночи,
начался дикий зуд. Я не мог спать, но мне было наплевать на это. Что-
то происходило. Утром я посмотрел на свою руку, и мне показалось,
что я могу шевелить пальцами, чуть-чуть. И еще мне показалось, что
кости встали
