повторялось каждый день, каждый день происходило небольшое
улучшение. Да, мне бывает при этом больно. Но это боль, которая дает
результат. Я уже могу держать вилку в этой руке. Посмотри! — Он
несколько раз сложил пальцы все еще уродливой багрянистой и вялой
руки щепоткой. Сьюки смущало то, что они беседуют, стоя посреди
оживленной утренней Док-стрит, но складывалось впечатление, что
прохожие сознательно не обращали на них внимания, вероятно, все
они уже слышали историю Томми. — А суть в том, — продолжал он,
стараясь глазами, покрасневшими от старости, пьянства и жалости к
себе, притянуть к себе блуждающий взгляд Сьюки, — что это
наверняка сделала ты. Ты и твои подруги.
— Что такого мы могли сделать? — спросила она. В памяти
возникли картинки стародавних, как теперь казалось, времен, когда
Джейн была еще жива: они втроем, обнаженные, перед алтарем
Богини, устроенным Александрой, в очерченном гранулами «Каскада»
круге, являющем собой основание конуса могущества; карты таро,
неохотно превращающиеся в пепел на медной жаровне; ее выбор
валета денариев — простодушно-самодовольного красавчика, — и за
неимением лучшей идеи поспешная просьба к Ней совершить
невозможное, и все это за минуту до того, как рот Джейн наполнился
кровью и она прошептала: «Черт. Как больно». — Сьюки затопталась,
полуотступая: — Конечно, мне было ужасно жаль, что это с тобой
случилось, но…
— Я понимаю, что ты не можешь об этом говорить, — сказал
Томми. — Дело это темное. Но я тут слонялся вокруг пожарного депо
и услышал последние сплетни: фельдшеры, которые выезжали на
вызов, говорят, что там, на месте, был странный запах и что ковер был
только что вычищен пылесосом, и что панталоны жертвы были надеты
наизнанку. Сложив два и два, я чуть не вскрикнул. А если честно
признаться, я вскрикнул. Ты всегда была потрясающе добра ко мне.
— Я эгоистически получала удовольствие, Томми. Ты был
красавцем.
Изрядно напугав, он приблизился к ней на шаг прямо среди бела
дня и, понизив голос, чтобы никто не услышал, произнес:
— Я еще могу снова им стать. После того, что ты для меня
сделала, забудь, что я говорил тебе о Джейн. Она поймет. А если не
поймет, пусть катится знаешь куда? Она холодная сука. Говорит, что
все, чего я требую от нее в постели, противоречит ее религии.
Он предлагал себя, и его бесстыдство тронуло ее, но даже с двумя
руками — а насколько полным может быть исцеление, купленное за
одну жалкую карту таро, неизвестно — он был вчерашней новостью.
Она предпочла бы пасть перед Дебби Ларком — о, этот черный
треугольник меж белых бедер!
— Нет, Томми, даже не заикайся. Свое дело мы сделали давным-
давно. Тогда было другое время, время много для чего. Теперь время
совсем иное, а я — старая дама.
— Ты такая же сногсшибательная. Уверен, что ты все еще и такая
же — как мы это называли? — сумасшедшая.
Почему-то этот намек оскорбил ее. А может, она лишь искала
повод, чтобы оскорбиться.
— Не настолько сумасшедшая, чтобы продолжать молоть с тобой
чепуху на виду у всего города, — фыркнула она. — Прощай, Томми.
Берегите твою руку вместе с докторицей.
Отвергнутый, он на глазах скукожился, как будто она взмыла в
воздух и смотрела с высоты флагштока на этого жалкого лысеющего
рыбака, брошенного на тротуаре, пестревшем укороченными
фигурами в легкой простой одежде, составлявшими летнюю уличную
толпу.
Сьюки и Александра так нервничали, готовясь принять КрисаГейбриела на чай, что несколько раз наталкивались друг на друга, снуя
по квартире.
— Ты собираешься открыто обвинить его? — спросила
Александра, едва разминувшись в тесной кухоньке со Сьюки, когда та
несла блюдо красиво разложенных печений от «Пепперидж фарм» в
виде мужских фигурок со вкусом поочередно лимона и имбирного
ореха, а Александра шла навстречу с маленькой японской пиалой соуса
из рубленых мидий и крабового мяса под майонезом, который
подавался к рисовым крекерам со вкусом морских водорослей,
продававшимся только в магазинчике деликатесов, арендовавшем
помещение у «Стоп энд шоп».
— Я уже это сделала, — ответила Сьюки. — После поминальной
службы по Джейн. Он ничего не отрицал. Только не сказал, как он
собирается это сделать. — Она снова опустила тот факт, что Крис, по
его собственному признанию, наметил следующей жертвой
«толстуху». После того как впервые умолчала об этом в машине по
дороге домой, Сьюки начала выстраивать систему размышлений и
намерений, скрытых от сестры-ведьмы так же, как в свое время она
скрывала от родителей факт занятия мастурбацией и намерение уехать
из дома — душного кирпичного полуотдельного дома в маленьком
городке, на карте напоминающем тупой красный ноготок на конце
одного из Пальчиковых озер в центральной части штата Нью-Йорк.
Держа в тайне взрослеющую часть самой себя, она начала тогда
видеть родителей в ином свете, они представились ей жалко-глупыми;
и хотя она никогда не допускала даже мысли о своем превосходстве
над Александрой, следовало признать, что по мере того, как в ее
воображении развивалось представление о собственных
добродетельности и самопожертвовании, старшая ведьма казалась ей
все более сонной, рассеянной и пассивной. Она напоминала ей
большую белую личинку, парализованную паучихой и живьем
поедаемую изнутри выводком крохотных паучьих младенцев.
— И не надо спрашивать! — воскликнула Александра. — Я об
этом даже думать не могу. Если мы воочию представим себе способ, то
невольно начнем сами воплощать его.
Эта мысль показалась Сьюки настолько странной, что она
спросила:
— Ты как вообще-то?
— Устала, — призналась Александра.
— Плохо спишь?
— Я с трудом заставляю себя не спать днем, а ночью наоборот:
несколько часов глубокого сна, потом вскидываюсь — и уже ни в
одном глазу. Птенцы на пруду так шумят! Что такого они находят,
чтобы всю ночь болтать об этом друг с другом? Их перевозбуждает
луна. В последние дни она так ярко светит, что птицы на дереве
начинают щебетать среди ночи. Я встаю, выглядываю в окно и вижу ее
там, высоко над деревьями, словно какой-то ужасный белый глаз,
заполняющий все поле зрения. Весь мир старается спать, а она
идиотически все сияет и сияет. Показывает нам, как мало мы значим.
— Но сейчас почти новолуние. Ты вспомни, как убывала луна,
когда мы…
— Пожалуйста, давай не будем об этом, — взмолилась
Александра.
— …когда мы молились Богине, — закончила тем не менее
Сьюки, как будто Богиня была неудачной идеей именно Александры.
— Какой же сукой Она оказалась, — признала старшая
подруга. — Мы никогда не узнаем, о чем попросила ее Джейн и за что
получила такой ответ на свою просьбу.
— А моя просьба удовлетворена, — доверительно сообщила
Сьюки. — На прошлой неделе я встретила в городе Томми Гортона, его
калечная рука, похоже, выздоравливает. Появилась чувствительность и
кое-какая подвижность. Не знаю, как далеко может продвинуться
исцеление, но он был в такой эйфории, что предложил трахнуть меня.
— Правда? Почему ты мне раньше об этом не рассказала? Это
потрясающе!
Сьюки подумала: скорее всего она оставила это событие при себе
потому, что оно вплеталось в ее сугубо личную воображаемую
картину. Колдовской ритуал все еще оказывал некое галлюциногенное
воздействие. Сьюки не хотела напоминать Александре о своей
слабости к более молодым мужчинам, поскольку это могло раскрыть
секретный замысел, тайную мечту, которую она лелеяла. Внезапно на
нее снизошло видение: идеальный юноша, Актеон или Гиацинт,
обнаживший перед луной свою безупречную гладкую грудь с
восхитительными, красиво очерченными сосками.
— Не знаю, — уклончиво ответила она. — Наверное, не хотела
сглазить, Томми был так полон надежды. Боюсь, чудо на том и
закончится, как это чаще всего случается. — Вдруг онемев от своего
мистического видения, будто была чуточку пьяна, она перешла к окну,
выходившему на автомобильную стоянку, и сменила тему: — Я
волнуюсь… что, если прилив окажется слишком высоким и Крис не
сможет проехать через дамбу?
— Крис? Голубушка, насыпь давно нарастили. Кто стал бы
снимать квартиру в кооперативе, в который нельзя добраться?
— В газетах столько пишут о наводнениях. Глобальное
потепление климата — какая мерзость!
Прижавшись к стеклу щекой, она могла видеть дальний конец
дамбы. Да, сине-стальные воды прилива покрывали идущую по ней
дорогу, но расходящаяся рябь, от которой колыхались болотные травы,
указывала на то, что там только что проехала машина.
— Что ты сказала, когда Том предложил трахнуть тебя?
— Разумеется, я сказала — ответ отрицательный. — Сьюки
сожалела о том, что хоть немного, но допустила другую женщину в
свою приватную жизнь; ей было неловко вспоминать, что несколько
недель тому назад они сидели друг перед другом голыми.
— Ты скучаешь по сексу? — вдруг спросила Александра с дивана,
на котором она, словно римлянка на пиру, полувозлежала перед
красиво расставленными закусками. — Я ловлю себя на том, что
нисколько не скучаю. Все это такая обуза. У нас с Джимом все было
очень поверхностно, хотя, благослови Господь его добрую душу, он
старался, чтобы мне все-таки не было скучно.
— Я тоже не скучаю, — солгала Сьюки.
Обе резко встрепенулись, когда у основания лестничной клетки,
резанув слух, заскрежетал дверной звонок. Звук был неподобающе
громким и грубым, как сирена охранной сигнализации, но подруги не
знали, как сделать его потише; банк, хозяин дома, обналичивал их
чеки, но на звонки туда никогда не отвечал человеческий голос —
только автоматическая запись, предлагавшая множество путей,
приводивших в конце концов к безответной тишине. Шаги на лестнице
были такими быстрыми и молодыми, что подруги испытали еще один
шок, когда дверь открылась и на пороге, тяжело дыша, появился по-
городскому изнеженный гермафродитного вида мужчина средних лет.
— Простите, простите, — задыхаясь, произнес он.
— Вы не опоздали, — ободрила его Сьюки, хотя часы на запястье
Александры показывали, что он, конечно же, опоздал.
— Дамбу залило, как в былые времена, — продолжал он,
постепенно справляясь с одышкой, — и я не сразу решил, рисковать
или нет. Не хотелось утопить этот драндулет под гордым названием
«хонда», его одолжила мне Грета.
— Эта несчастная машина все равно на ладан дышит, — сказала
Сьюки.
— Тем более с ней следует обращаться деликатно, — подхватил
он, придав голосу притворную учтивость, и, словно выполняя
поставленную режиссером задачу, пересек сцену и вручил Александре
банку соленых орешков кэшью марки «Плантерс». — Презент хозяйке.
— Хозяйкам, — ревниво прошипела Сьюки.
— Конечно. Хозяйкам.
— Грета знает, что вы поехали к нам? — спросила с дивана
Александра.
— Да. Знает. И сказала, что, если я не вернусь через два часа, она
позвонит в полицию. Бедная девочка боится, как бы мне не причинили
зла. — Он временно сменил угрюмую лаконичную манеру речи
невоспитанного подростка на театральную, без сомнения, оставшуюся
от тех времен, когда он участвовал в дневных «мыльных операх» с их
безвоздушной студийной акустикой и дотошно аккуратной версией
повседневной одежды. По сегодняшнему случаю он облачился в белые
джинсы с медными заклепками, мягкие мокасины фирмы «Л.Л.Бин»
на резиновой подошве и листериново-голубую футболку с витиеватой
надписью «Метс», на спину он набросил желтый кашемировый свитер
с V-образной горловиной, завязав рукава на груди. Оглядевшись, он с
прежней мальчишеской живостью воскликнул: — Невероятно! Это же
здесь у Даррила была японская деревянная баня с репродукторами и
сдвижной крышей, открывавшей вид на звезды.
— В комнате, где жила Джейн, можно до сих пор видеть кое-
какую арматуру, — подхватила Сьюки. — Ее только покрасили той же
краской, что и стены.
Упоминание имени Джейн сразу изменило тональность
происходящего. Сьюки замолчала с приоткрытым ртом, словно о
