— Ему это было необходимо, его гомосексуальное театральное
окружение сделало его зажатым. Все они несбыточно мечтают о том,
чтобы стать богатыми и знаменитыми, а сами живут впроголодь в
квартирах без горячей воды, бедняжки.
— Бедняжки? Он приехал сюда, чтобы накачать нас электронами.
— Или он так думает. Не уверена, что у него было еще что-то
существенное нам сообщить. Он, как попугай, повторяет мысли
Даррила, не очень-то их понимая.
— Если они вообще поддаются пониманию. Сомневаюсь, что я и
тебя продолжаю понимать. Слишком уж ты увлеклась этим маленьким
монстром.
— Он не такой уж маленький.
— В моем представлении — маленький. Ребенок-братец, которого
Даррил похитил. А теперь он вернулся, чтобы убить нас, как какой-
нибудь старшеклассник, который решил, что было бы забавно
устроить свой «Колумбайн»[61].
— Нас? Меня тоже?
— Почему бы и нет? Ты тоже там была. Нас было трое. И ты тоже
злилась на Дженни.
Сьюки надула губы и, состроив обворожительно-недовольную
гримасу, задумалась.
— Все это было так давно, трудно поверить, что мы
действительно это сделали.
— Наверное, так же думают и священники-педерасты, когда
церковь привлекают к ответственности за разложение. Но их все равно
тащат в суд. Справедливость торжествует. Сьюки, скажу тебе
откровенно: в глубине души мне страшно.
— Не бойся, Великолепная. Мы все еще обладаем магической
силой, не так ли?
Александра опустила взгляд на свои руки. Они напоминали двух
жирных ящериц. Тыльная сторона ладоней загрубела и покрылась
веснушками от вечного солнца — сказались дни, проведенные на
пляже, дни, проведенные в огороде, верховые прогулки по пустыне
или по горным фермам, когда руки держат уздечку, открытые солнцу…
Ногти потрескались от сухости; артрит скрутил суставы, поэтому
узловатые пальцы смотрят в разные стороны. Это были руки какого-то
другого человека — человека, с которым ей не будет жаль расстаться.
— Ты — может быть, — ответила она. — Моя же магическая
сила, боюсь, иссякла. Меня тошнит даже при мысли о том, чтобы
сотворить заклятие.
— Мама, ты похудела! Что-нибудь случилось?
— Разве похудевшей я выгляжу не лучше? — сказала Александраи поняла, что говорить этого не следовало. Ее болезненный вид
отразился в испуганном выражении лица дочери. «Мы похожи, —
пришло ей в голову, — одинаково склонны к полноте, и лица слишком
широкие, чтобы быть красивыми. У Марси даже есть такая же
расщелинка на кончике носа, хотя менее явная…» От отца ребенок
унаследовал неуверенность в себе — Освальд Споффорд всегда
трогательно стремился быть принятым в круг, стать одной из
безупречных овец в отаре. Большинство людей, пыталась она ему
втолковать, не стоят того, чтобы стремиться в их круг. Лучше показать
им свое презрение прежде, чем они покажут свое презрение к тебе.
Быть волком среди волков.
Дома, глядя в зеркало, она, должно быть, льстила себе:
поворачивала голову так, чтобы разгладить морщины, опускала
подбородок, чтобы скрыть складки на шее, которые обозначились
резче, когда убыл подкожный жир, но от испытующего взгляда
старшей дочери ничего не скроешь.
Август с его душно-влажными периодами, с зелеными завязями
на фруктовых деревьях, становящимися больше день ото дня, с
достигшими пика размножения насекомыми, кусающими, жалящими и
разъедающими листву в кружева, стремительно катился к концу.
Александра во исполнение своего обещания приехала к Марси на
ужин, когда ее внуки Роджер и Говард-младший вернулись из лагеря.
«Возьми с собой подруг», — предложила ей во время предыдущей
встречи Марси, но когда мальчики приехали, Джейн уже две недели не
было в живых, а у Сьюки в городе появилась таинственная
привязанность, которая отнимала все больше и больше ее времени.
Невозможно было заранее сказать, будет ли она есть вместе с
Александрой и сможет ли Александра воспользоваться ее «БМВ»,
чтобы поехать по своим ничтожным делам: погулять по пляжу, когда
солнце опустится достаточно низко, чтобы не спалить ей кожу,
посетить сонную иствикскую библиотеку, чтобы взять книгу кого-
нибудь из западноамериканских авторов (Кормака Маккарти или
Барбары Кингсолвер), которых предпочитали в ее таосском
читательском кружке, съездить в «Стоп энд шоп» за мясом и свежими
овощами, чтобы приготовить приличную еду, если удастся уговорить
Сьюки поужинать вместе дома. В обращении с Александрой Сьюки
приобрела теперь небрежно-высокомерный тон сравнительно богатой,
легкомысленно-непочтительной и рассеянно-равнодушной подруги с
какими-то важными сугубо личными делами, которые она с ней не
обсуждала. Три женщины начали свой летний отдых, решительно
настроившись исследовать этот маленький штат вдоль и поперек:
регулярно посещать концерты и спектакли по всему побережью
Наррагансеттского залива, съездить на экскурсию в Ньюпорт и
посмотреть знаменитые роскошные «коттеджи» или отправиться на
пароме из Галили на Блок-Айленд, или включить приятный обед в
придорожном ресторане в посещение дома, где родился Гилберт
Стюарт, или — в знак воспоминания о своих ведьминских днях —
посетить трогательно скромный, печально-пасторальный так
называемый Замок Кузнеца — реликт легендарного плантаторского
прошлого. Но когда Джейн заболела и умерла, такие увеселительные
поездки для двух оставшихся в живых стали невозможны. Александра
чувствовала себя так, будто присоединилась к иствикским уроженцам
в их оцепенелой повседневности, когда делать было практически
нечего, но дни тем не менее пролетали с нарастающей скоростью,
съедая ее праздную жизнь так же, как насекомые поедали летнюю
листву. Однажды, когда она пожаловалась Сьюки на ее неуловимость,
рыжая — чье собственное лицо в моменты самозабвения
сморщивалось и уменьшалось, словно постепенно исчезало в
невидимом огне, — огрызнулась:
— Ты что, не понимаешь, идиотка? Я пытаюсь спасти твою
жизнь!
Жизнь сделалась для Александры такой нереальной и
сомнительной, что она не стала добиваться объяснений, а просто
повернулась и ушла, как отвергнутая любовница, в надежде своим
молчанием нанести ответную рану.
Сегодня случилось что-то — звонок по сотовому Сьюки, ее
ответный звонок, все без объяснений, — для чего Сьюки понадобился
ее «БМВ», поэтому она высадила Александру у «Литтлфилдов» в
заросшем сорняками конце Кокумскуссок-уэй, велев извиниться от ее
имени и попросить кого-нибудь из «них» привезти ее обратно домой.
Когда совершенно сбитая с толку Александра незадолго до того
позвонила дочери сказать, что Сьюки в последнюю минуту узнала, что
не сможет воспользоваться гостеприимством «Литтлфилда», Марси
твердо произнесла:
— Хорошо. Так даже лучше. Ты достанешься только нам.
Мальчики лениво вылезли из потертых, измазанных пятнами от
еды кресел, вяло обняли бабушку и позволили ей их поцеловать.
Роджер подставил лицо с откровенно враждебным выражением, но
маленький Говард, более жизнерадостный из них двоих, стоял смирно,
пока она клевала его в щеку. Роджер заметно вырос, его фигура стала
явно напоминать жилистую отцовскую, и на верхней губе у него уже
просматривалась темная тень — отдаленное эхо избыточной
коричневой растительности, ниспадавшей с головы и прикрывавшей
уши.
— Сколько тебе сейчас лет? — спросила его Александра.
Он взглянул на нее с некоторым удивлением и ответил:
— Тринадцать.
— Он только что отпраздновал свой переход в подростковый
возраст, — вмешалась Марси.
Александра ощутила холодный укол вины.
— О Господи!.. Когда? Боюсь, я забыла о твоем дне рождения.
— Забыла, — спокойно подтвердил Роджер. Его глаза, на
удивление темно-карие, находились почти на одном уровне с ее
глазами.
— Позавчера, мама, — напомнила Марси ласковым, прощающим
голосом.
— Я сама от себя в ужасе — совершенно забыла, что в августе
есть и прекрасные события.
— Все в порядке, бабушка, — галантно успокоил ее мальчик,
вполне удовлетворенный смущенным видом провинившегося
взрослого.
— Раз так, я не уйду отсюда, пока ты не шепнешь мне на ухо, что
бы ты хотел получить в качестве подарка, — сказала Александра,
притворно входя в единственно возможную для нее в данной ситуации
роль провинившегося, который искренне раскаялся. Поскольку ни тени
выражения не промелькнуло на лице мальчика, она сочла
необходимым добавить: — Может, вместо того, чтобы придумывать
себе подарок, ты предпочитаешь небольшой презент наличными? Хотя
что понимать под небольшим?.. — Ее представления о том, что можно
купить на доллар или на десять долларов, заморозились где-то на
уровне шестидесятых, хотя стандарты расходов с тех пор выросли, а
олицетворением богатства были теперь уже не миллионеры, а
миллиардеры. — Ну, ты подумай, — заключила она немного резковато
и повернулась к младшему внуку. Говард-младший был светлее мастью
и мягче характером, чем старший брат; в свои девять лет он имел по-
детски круглое лицо, дырку на месте выпавших передних зубов и
выказывал нормальную для своего возраста веселую жадность.
Александра попыталась вспомнить себя в те времена, когда была
исполнена сил хотеть чего-то всем сердцем. В шесть лет она хотела
иметь белые фигурные коньки, как у Сони Хени, в двенадцать —
чтобы ей прокололи уши и купили в ювелирном отделе «Денвер драй
гудс компани» сережки-гвоздики с горными хрусталиками, а в
семнадцать мечтала о вечернем платье без бретелек из тафты цвета
бронзы для школьного бала и о том, чтобы отец (ее мать к тому
времени умерла) разрешил ей гулять с кавалером — длинноногим
квотербеком дублирующего состава школьной команды — до двух
часов. Спустя десятилетия ее желания свелись к волшебному слову
«освободиться» — она отчаянно хотела освободиться от своего брака с
Озом, милым, услужливым, доброжелательным Озом, хотя причина, по
которой ей этого хотелось, осталась вылинявшей от времени загадкой,
вероятно, то было отвращение не к этому конкретному заурядному
человеку, а к ограничениям, коими была обставлена жизнь замужней
женщины вообще.
— Как тебе понравилось в лагере? — спросила она младшего
мальчика.
Старший ответил за него.
— Все было нормально, — произнес он врастяжку, давая понять,
что на самом деле это вовсе не так. Глубокая непонятная тень упала на
его лицо, ее можно было принять за тень от густой копны свисающих
темно-каштановых волос.
— Там было здорово, — срывающимся на фальцет голосом
проговорил Говард-младший; дырка между зубами казалась чем-то
вроде проблеска света, отпечатавшегося на негативе его солнечного
личика. — Мальчик из моей палатки сломал руку, упав с качелей.
— Расскажи бабушке, чему вы научились в лагере, — подсказала
Марси.
— Как грести «ласточкой» на каноэ! — радостно выпалил
младший.
— Как плести канат, — сказал старший. — Это было глупо.
Вожатые вообще были глупыми. Этим подросткам только и нужно
было выяснять отношения друг с другом в лесу.
— Теперь ты и сам подросток, — напомнила ему Александра, что,
если подумать, было бессмысленно и не слишком подобало бабушке.
Увы, видно, таков уж был ее удел — попадать впросак, даже притом
что ее лишенная чувства юмора дочь внимательно следила за
разговором.
Но Марси, пребывая не в самом дурном настроении, не была
склонна осуждать ее, а ее вернувшийся с работы муж оживил
атмосферу в их разноуровневом фермерском доме, странно
сочетавшем в себе захудалость засаленного белого ковра и новизну
огромного ТВЧ-телевизора. В этом мужчине, таком же долговязом и
гибком, таком же рукастом, как Джим Фарландер, что-то было; у
Александры и ее дочери был одинаковый вкус в выборе мужчин. В
своей чистой рабочей одежде — рубашке и брюках, — он словно
привнес в дом центр тяжести. Потрепав по солнечно-светлым волосам
обхватившего его за ноги Говарда-младшего, он подставил открытую
ладонь старшему сыну для дружеского хлопка; насторожил Марси
более теплым, как отметила Александра, поцелуем, чем та ожидала, и
даже приложился щекой к щеке тещи, приобняв одновременно за
талию.
— Великолепно выглядите, бабуля, — сказал он, едва взглянув на
нее.
— Не лги, — ответила Александра. — Когда я появилась на
пороге, твоя жена от ужаса чуть в обморок не упала. Я старуха,
Говард. — Как благосклонно относится время к мужчинам, подумала
она; он мог бы составить пару обеим — и матери, и дочери.
— Как там с этими электрическими разрядами?
— Я все еще их ощущаю, но, может, это все только мое
воображение. Это не самое худшее, что есть в
