словно что-то снедало его, а сейчас, каким бы ни был этот сюрприз, он
доставляет ему удовольствие, и, глядя на него сбоку, видно, как уголок
его подвижного рта растягивает щеку в улыбке. — Во-первых, у нас
целая тонна доставок и одна из вещей — для доставки в Кэмден.
— Нужно, что б мы оба ехали? Я не возражаю сделать все
один. — Ахмад стал предпочитать это. В уединении кабины он не один
— с ним Бог. Но Бог и сам одинок, Он — верх одиночества. И Ахмад
любит своего одинокого Бога.
— Угу, нужно. Одна из доставок — кровать-в-стене со всем
металлом внутри весит тонну, а доставка в Кэмден — софа из
настоящей кожи со вздутыми подлокотниками в восемьдесят восемь
дюймов длиной. Но поднимать ее за подлокотники нельзя — они тут
же отвалятся, как мы убедились с одним из твоих предшественников.
Сбавили на нее свыше тысячи для приемной одной модной клиники
для душевнобольных детей.
— Душевнобольных?
— А кто не душевнобольной? Так или иначе, эта софа с двумя
соответствующими креслами — большой заказ, а мы таких заказов
каждый день не получаем. Следи за автоцистерной слева, — по-моему,
мерзавец изрядно накачался.
Но Ахмад уже и сам не спускает глаз с мчащегося грязного
грузовика с цистерной, беспокоясь о том, учитывает ли водитель
возможность выброса жидкости и прочие факторы, требующие
осторожности. Сентябрь увеличивает опасность на улицах и шоссе,
поскольку вернувшиеся отпускники и теснят друг друга, и
соперничают в борьбе за свое привычное место в стаде.
— «Превосходная» поднимается в рейтинге, — говорит Чарли, —
при том сколько новых домов продается за миллион и больше. Ты
заметил: аудитория в комических шоу больше не смеется, когда
зритель говорит, что он — из Нью-Джерси? Мы скоро станем южным
Коннектикутом, отделенным всего лишь туннелем от Уолл-стрит. Мой
папа и дядя — они рассчитывали скромно: крашеный тополь и
виниловый штапель для масс, а теперь тут появились белые
воротнички, ездящие на работу в Нью-Йорк из Монтклера и ШортХиллз, которым ничего не стоит выбросить две тысячи за настоящий
кожаный секционный диван или три за обеденный гарнитур в стиле
Старого мира, скажем, с соответствующей горкой в готическом стиле
кустарной работы, и все чтоб было из резного дуба. Вот такого рода
вещи приходится доставлять, чего раньше никогда не было. Мы брали
какую-нибудь необычную вещь на распродаже имущества, и она у нас
годами стояла. Новые толстосумы появились даже в бедном старом
Нью-Проспекте.
— Это хорошо, — осторожно говорит Ахмад, — что бизнес
процветает. — И, осмелев, добавляет в тон оптимистичному
настроению Чарли: — Возможно, новые клиенты рассчитывают найти
клад в одной из подушек.
Профиль Чарли не указывает на то, что он воспринял шутку. Он
продолжает все так же небрежно говорить:
— Мы теперь за все рассчитались. Дядя Морис отправился назад
в Майами. Теперь мы ждем доставки. — И уже менее небрежным
тоном говорит: — Недоумок, ты ни с кем не говоришь о своей работе
тут? О деталях. Тебя никто не расспрашивает? Скажем, твоя мать? Или
мужики, с которыми она встречается?
— Моя мать слишком занята собой, чтобы интересоваться мною.
Ей легче от того, что у меня постоянная работа, и я теперь делю с ней
расходы. Но мы приходим и уходим из нашей квартиры как чужие. —
Он неожиданно понимает, что это не совсем так. Накануне вечером,
сидя вместе за необычным, хорошо приготовленным обедом за старым
круглым столом, где он раньше занимался, мать спросила, не замечал
ли он чего-то «сомнительного» в этом мебельном магазине.
«Абсолютно ничего», — сказал он ей. Он учится лгать. И, желая быть
честным с Чарли, говорит ему: — По-моему, мать недавно пережила
романтическую неудачу, потому что вчера вечером она вдруг проявила
интерес ко мне, словно вспомнила, что я еще тут. Но это настроение у
нее пройдет. Мы никогда не общались как следует. Между нами стояло
отсутствие отца, а потом — моя вера, которую я принял совсем
мальчишкой. Мать по натуре женщина теплая и наверняка заботится о
своих пациентах в больнице, но, по-моему, в роли матери она так же
бесталанна, как кошка. Кошки какое-то время позволяют котятам
сосать молоко, а потом обращаются с ними так, словно это враги. Я
еще недостаточно вырос, чтобы стать врагом моей матери, но я уже
достаточно взрослый, чтобы быть ей безразличным.
— А как она относится к тому, что у тебя нет девушки?
— По-моему, если она вообще что-то чувствует, так это —
облегчение. Дополнение к моей жизни внесет затруднение в ее жизнь.
Другая женщина, какой бы молодой она ни была, может начать
осуждать ее и подстраивать под определенный стандарт
общепринятого поведения.
Чарли прерывает его:
— Скоро поворот налево… по-моему, не на этом перекрестке, а на
следующем, где мы выедем на трассу пятьсот двенадцать, ведущую к
Верхотуре, там оставим столовый комплект, покрытый лаком цвета
корицы. Значит, ты так еще и не спарился? — Он принимает молчание
Ахмада за утвердительный ответ и говорит: — Отлично.
На его профиле появилась улыбка с ямочкой на щеке. Ахмад так
привык видеть Чарли в профиль, что он вздрагивает, когда тот
поворачивается в сумеречной кабине и он видит обе половины его
лица. Проделав это, Чарли снова обращает взгляд на мелькающие за
ветровым стеклом огни.
— Ты прав насчет западной рекламы, — говорит он, возвращаясь
к давнему разговору между ними. — Они нажимают на секс, потому
что это способствует потреблению. Сначала спиртное и цветы для
свиданий, а потом рождение и воспитание и все покупки, какие для
этого нужны, — детская еда, и SUV, и…
— Столовые комплекты, — подсказывает Ахмад.
Когда Чарли не острит, он становится таким серьезным, что
хочется его раздразнить. Глаз на его профиле моргает, и рот
втягивается, словно он вкусил горькую правду.
— Я собирался сказать: более просторный дом. Эти молодые пары
тратят без счета и все глубже и глубже увязают в долгах, а
ростовщики-евреи только этого и хотят. Эта западня «покупай сейчас
— заплатишь потом» очень соблазнительна. — Но он все-таки
услышал подшучивание и продолжает: — Да, мы, конечно, торговцы.
Но отец придерживался идеи разумных цен. Не поощряй клиента
покупать больше, чем он в состоянии. Это плохо для него, а со
временем может быть плохо и для нас. Мы даже не принимали
кредитных карточек — стали принимать их всего пару лет назад.
Теперь принимаем. Надо поддерживать систему, — говорит он, — до
определенного момента.
— Момента?
— До момента, когда ей будет нанесен удар изнутри. — В его
голосе звучит нетерпение. Похоже, он считает, что Ахмад знает
больше его.
Ахмад спрашивает его:
— И когда же этот момент наступит?
Чарли отвечает не сразу:
— Он наступит, когда созреет. Может, и никогда, а может, и
быстрее, чем мы думаем.
У Ахмада такое чувство, будто он качается на лесах из соломы в
головокружительном пространстве их общей веры, что стало ясно
после того, как его спутник заговорил про евреев-ростовщиков.
Чувствуя себя допущенным Чарли на редкий уровень доверия, он, в
свою очередь, признается:
— Я обращаюсь к Богу пять раз в день. Моему сердцу не нужен
никакой другой компаньон. Маниакальное увлечение сексом
подтверждает пустоту неверных и их страх.
Чарли, к которому вернулось веселое настроение, говорит:
— Эй, не сбрасывай со счетов того, чего не пробовал. Вот мы и
приехали. Номер восемьсот одиннадцать, Монро. Вынимаем один
столовый комплект цвета корицы. Один стол, четыре стула.
Дом — гибрид колониального стиля из красного кирпича и белого
дерева — стоит на хорошо орошаемой маленькой лужайке. Молодая
хозяйка дома — американка китайского происхождения — выходит им
навстречу по своей выложенной каменными плитками дорожке. Двое
мужчин несут стулья и овальный стол, а ее двое детишек — девочка
детсадовского возраста в ярко-розовом комбинезоне с аппликациями в
виде уточек и совсем маленький мальчик в футболке, испачканной
пиццей, и в висячем подгузнике — смотрят и прыгают так, будто им
привезли братика и сестричку. Молодая мать, радуясь новому
приобретению, протягивает Чарли десятку «на чай», но он жестом
отказывается, давая ей урок американского равенства.
— Нам было в радость вам это доставить, — говорит он ей. —
Пользуйтесь в удовольствие.
У них было четырнадцать доставок в тот день, и когда они
возвращаются из Кэмдена, на бульваре Рейгана лежат длинные тени и
все другие магазины закрыты. Они едут с запада. Рядом с
«Превосходной домашней мебелью», на другой стороне Тринадцатой
улицы, есть магазин шин, где раньше была газовая колонка —
заправочная площадка все еще на месте, хотя насосы исчезли, — а
рядом находится похоронное бюро с белыми маркизами и скромной
надписью на лужайке «Унгер и Сын», помещающееся в доме, который
был частным особняком до того, как эта часть города стала
коммерческой. Чарли с Ахмадом ставят грузовик в гараж и, устало
взобравшись на гулкую погрузочную платформу, входят через заднюю
дверь в коридор, где Ахмад штемпелюет свою карточку на часовом
автомате.
— Не забудь: тебя ждет сюрприз, — сообщает ему Чарли.
Это напоминание удивляет Ахмада: за долгий день он успел о нем
забыть. Он перерос игры.
— Он ждет тебя наверху, — говорит Чарли необычно тихим
голосом, чтобы не мог услышать отец, который допоздна работает в
своем кабинете. — Выйди в заднюю дверь, когда со всем покончишь.
И, выходя, включи сигнал тревоги.
Из двери своего кабинета появляется Хабиб Чехаб, лысый, как
крот, в его пыльном мире новой и подержанной мебели. Он бледен
даже после лета, проведенного в Помптон-Лейксе, лицо болезненно
отекшее, тем не менее он весело спрашивает Ахмада:
— Ну как дела, малый?
— Не могу пожаловаться, мистер Чехаб.
Старик внимательно смотрит на молодого водителя, чувствуя, что
надо еще что-то сказать, похвалить за верную службу в течение лета.
— Ты — парень лучше некуда, — говорит он. — Сотни миль,
многие дни по две-три сотни миль, ни единой поломки, ни царапины.
И ни штрафа за превышение скорости. Отлично.
— Благодарю вас, сэр. Я работал с удовольствием… — Он
осознает, что слышал такую фразу от Чарли в течение дня.
Мистер Чехаб с любопытством смотрит на него:
— Ты проведешь с нами День труда, здесь?
— Конечно. А то как же? Я обожаю сидеть за рулем.
— Я просто подумал, что парни вроде тебя — смекалистые,
послушные — стремятся получить больше образования.
— Мне это предлагали, но я пока не чувствую в этом
потребности.
Продолжение образования, опасается он, может ослабить его веру.
Сомнения, которые у него бывали в школе, могут восторжествовать в
колледже. Прямой путь вел его в ином, более чистом направлении. Он
не мог хорошо это объяснить. Интересно, думает Ахмад, что знает
старик о привезенных им втайне деньгах, о четырех мужчинах в
коттедже на Берегу, об антиамериканизме собственного сына, о связях
его брата во Флориде. Было бы странно, если бы он совсем ничего об
этом не знал, но семьи, как знает Ахмад по своей семье, где их всего
двое, — это гнезда тайн, яиц, которые слегка соприкасаются, но
каждое живет своей жизнью.
Двое мужчин направляются к задней двери, ведущей на
автостоянку и к их машинам — к «бьюику» Хабиба и «саабу»
Чарли, — и Чарли повторяет указания, данные Ахмаду: включить
сигнал тревоги и запереть дверь на хорошо смазанный двойной замок.
Мистер Чехаб спрашивает:
— Мальчик остается?
Чарли подталкивает отца в спину, чтобы он не останавливался.
— Папа, я дал Ахмаду задание, которое он должен выполнить
наверху.
