— Зачем ты спрашиваешь? Он хороший мальчик. Как родной.
— Собственно, — слышит Ахмад голос Чарли, объясняющего
отцу на погрузочной платформе, — у парня свидание, и он хочет
освежиться и переодеться в чистое.
«Свидание?» — думает Ахмад. Он-то представлял себе, что
сюрпризом, который приготовил ему Чарли, будет подушка, набитая
деньгами, вроде той, которую он доставил, — вознаграждение по
окончании лета. Тем не менее, словно в подтверждение лжи, сказанной
Чарли отцу, Ахмад именно так и поступает: заходит в маленькую
уборную возле холодильника, где стоит вода, соскребывает грязь с рук,
окатывает водой лицо и шею, прежде чем направиться к лестнице,
которая на середине зала ведет на второй этаж. Он тихо поднимается
по ней. На втором этаже выставлены кровати и комоды, столы для
закусок и платяные шкафы, зеркала и лампы. Все эти вещи
громоздятся в слабом свете лампы, далеко стоящей на ночном столике,
в то время как свет фар вечернего часа пик мелькает за высокими
окнами. Абажуры на незажженных лампах разрезают мрак своими
острыми углами; люстры над головой висят паутиной. Есть мягкие
изголовья, и изголовья деревянные в цветах, и другие — из
параллельных медных прутьев. Голые с обеих сторон матрасы
показывают две покатые плоскости, покоящиеся на толщине пружин,
укрепленных на металлических рамах. Пробираясь между двумя
покатыми плоскостями, он вдруг почувствовал, как забилось сердце, в
нос ударил запретный запах сигареты, а в ушах раздался знакомый
голос:
— Ахмад! Мне не сказали, что это будешь ты.
— Джорилин? Это ты? Мне тоже никто ничего не сказал.
Чернокожая девушка выходит из-за слабо освещенного абажура,
под которым дым от ее сигареты, мгновенно воткнутой в пепельницу в
виде серебристой обертки от банки со сладостями, возникает как
медленно вращающаяся скульптура. Когда глаза Ахмада привыкают к
полумраку, он видит, что на девушке красная виниловая мини-юбка и
обтягивающий черный верх с низким овальным вырезом, как балетное
трико. Ее округлости приняли новую форму, талия стала тоньше,
подбородок длиннее. Волосы короче подстрижены, они в пятнах
блондинистого цвета, чего никогда не было в школе. Опустив взгляд,
Ахмад видит, что на ней простроченные зигзагами новомодные белые
сапоги с длинными пустыми острыми носами.
— Мне сказали только, чтобы я дождалась парня, которого надо
лишить невинности.
— Могу поклясться, он сказал: «с которым надо спариться».
— Да, действительно, так и сказал. Это слово не часто слышишь
— слышишь другие слова. Он сказал, что он твой босс и что ты
работаешь тут. Он сначала разговаривал с Тайленолом, а потом захотел
посмотреть на меня и сказать, какой я должна быть ласковой с этим
мальчиком. Он такой высокий араб, и рот у него быстро так дергается.
Я сказала себе: «Джорилин, не верь этому человеку», — но он хорошо
заплатил. Такими славными чистыми бумажками.
Ахмад поражен: описывая Чарли, он никогда не сказал бы, что это
араб или что он дергается.
— Они ливанцы. А Чарли по воспитанию чистокровный
американец. Он не совсем мой хозяин, он — сын владельца магазина,
и мы вместе доставляем мебель на грузовике.
— Знаешь, Ахмад, извини, что я тебе такое говорю, но в школе
мне представлялось, что ты станешь кем-то повыше. Где ты мог бы
больше использовать свою голову.
— Что ж, Джорилин, я мог бы сказать то же самое про тебя. В
последний раз я видел тебя в одежде хористки. Что ты делаешь в этом
костюме проститутки и говоришь о лишении мужчин невинности?
Обороняясь, она откидывает назад голову, выпятив губы,
намазанные жирной блестящей коралловой помадой.
— Это ведь не навсегда, — поясняет она. — Просто Тайленол
просит меня оказывать услугу людям, пока мы не устроимся, не
сможем завести собственный дом и все остальное. — Джорилин
обводит взглядом помещение и меняет тему разговора: — Ты хочешь
сказать, что все это принадлежит кучке арабов? Откуда у них такие
деньги?
— Ты ничего не знаешь про бизнес. Ты занимаешь в банке деньги,
чтобы набрать товаров, а затем прибавляешь проценты к своим тратам.
Это называется капитализм. Чехабы перебрались сюда в
шестидесятых, когда все было легче.
— Наверное, — говорит она и плюхается на голый матрас в
выпуклых ромбах из серебристой парчи.
Ее коротенькая до неприличия мини-юбочка приоткрывает ему
ляжки, которые выглядят такими толстыми под давлением края
матраса. Ахмад думает лишь о трусиках между ее голым задом и
вычурной обивкой матраса — от этой мысли у него пересыхает в
горле. Все в ней сверкает: знойно-розовая помада, короткие волосы,
залакированные так, что они торчат, как иглы дикобраза, золотистые
точечки, распыленные по жирным складочкам вокруг глаз. Она
произносит, чтобы заполнить молчание:
— То были легкие времена по сравнению с сегодняшним днем и
рынком рабочей силы.
— А почему Тайленол не поступит на работу, раз ему нужны
деньги?
— Он считает, что ни одна старая профессия ему не по плечу. Он
собирается стать в один прекрасный день большим человеком, а пока
просит меня добывать немножко хлеба на стол. Он не отправляет меня
работать на улице, просто время от времени оказывать услуги —
обычно какому-то белому. Он говорит, что когда мы будем обеспечены
и осядем, я стану для него королевой. — Со времени окончания школы
она продела в бровь маленькое колечко в дополнение к камушку в
ноздре и ряду серебряных колечек, напоминающих гусеницу, на
верхней закраине уха. — Так что вот, Ахмад. Нечего больше стоять и
пялиться. Чего бы ты хотел? Я могу прямо сейчас устроить тебе
оральный секс и покончить с этим, но, по-моему, твой мистер Чарли
предпочитал, чтобы ты получил все сполна, а это значит, что
потребуется презерватив и придется потом вымыться. Он заплатил мне
за полное обслуживание, какое ты пожелаешь. Он предвидел, что ты
можешь застесняться.
Ахмад жалобно произносит:
— Джорилин, я слышать не могу, что ты говоришь.
— А что я говорю, Ахмад? Ты по-прежнему паришь в своей
арабской Стране Грез? Я просто пытаюсь говорить ясно. Давай
разденемся и займем одну из этих кроватей. Бог ты мой, сколько у нас
кроватей!
— Джорилин, ничего не снимай. Я уважаю тебя такой, какой ты
была, и в любом случае не хочу терять невинность, пока законно не
женюсь на доброй мусульманке, как сказано в Коране.
— Она, крошка, там, в Стране Грез, а я тут и готова совершить с
тобой путешествие вокруг света.
— Что это значит — «путешествие вокруг света»?
— Я тебе все покажу. И тебе не надо даже снимать эту скучную
белую рубашку — только твои черные брюки. Развратные они, эти
твои обтяжные штаны, — в свое время мне хотелось закричать при
виде их.
И, опустив лицо на уровень его ширинки, Джорилин раскрывает
губы — не так широко, как во время пения, но достаточно широко, так
что он это видит. Влажные плевры десны блестят ниже ее зубов,
образующих идеальную арку, а за ними лежит толстый светлый язык.
Она вопросительно смотрит ему в лицо, выкатив белки глаз.
— Не будь отвратительной, — говорит он, хотя мускул под его
ширинкой отреагировал.
Джорилин раздраженно, с подначкой говорит ему:
— Ты хочешь, чтобы я вернула деньги, которые мне дал твой
мистер Чарли? Ты хочешь, чтобы Тайленол избил меня?
— А он так с тобой поступает?
— Он старается не оставлять на мне следов. Более старшие
сводники говорят ему, что ты поступаешь назло себе, если такое
делаешь. — Она перестает смотреть на него и, легонько ткнувшись
головой ему ниже пояса, начинает ее вращать, как делает, отряхиваясь,
собака. Затем снова поднимает на него глаза. — Да ну же, красавчик. Я
же нравлюсь тебе, я это вижу. — И обеими руками с длинными
ногтями дотрагивается до бугра под его ширинкой.
Он отскакивает, встревоженный не столько лаской Джорилин,
сколько поднявшим в нем голову дьяволом, призывающим согласиться
и подчиниться, отчего одна часть его тела словно застыла, а другая
расслабилась, словно в его кровь впрыснули какую-то сгущающую
субстанцию: она пробудила в нем сладостное сознание, что он —
мужчина, самостоятельно намеревающийся обслужить находящееся в
нем семя. Женщины — это его поля, «на диванах, обитых парчой,
возлежат они, и плод двух садов легко будет сорвать».
И он говорит Джорилин:
— Ты слишком мне нравишься, чтобы относиться к тебе как к
проститутке.
Но она воркует — ее забавляет и бросает ей вызов этот
несговорчивый клиент.
— Просто дай мне взять его в рот, — говорит она. — Это не
считается грехом в старом Коране. Это просто естественное
выражение приязни. Мы же созданы для этого, Ахмад. И мы не
останемся такими навечно. Мы стареем, болеем. Побудь со мной час
самим собой, и ты обоим нам окажешь услугу. Неужели тебе не
хочется поиграть с моими хорошенькими большими грудками? Я
замечала, как ты заглядывал в мою блузку всякий раз, как мы близко
стояли друг к другу в школе.
Он отстраняется от нее, икры его плотно прижаты к матрасу на
соседней голой кровати, но буря в крови настолько одурманила его,
что он не протестует, когда зигзагообразными движениями она
вытаскивает свой облегающий лиф из коротенькой юбки, стягивает его
через свои короткие волосы в светлых пятнах и, выгнув спину,
отстегивает свой черный бюстгальтер из ткани с резиновой нитью. Ее
груди вокруг сосков цвета мяса, темные, как баклажан. Оказавшись на
виду перед ним, фиолетовые и розовые, они не выглядят такими
огромными, как в ту пору, когда наполовину скрыты, и от этого
почему-то кажется, что Джорилин стала больше похожа на
дружелюбную девушку, которую он немного знал, когда она улыбалась
ему одновременно дерзко и нерешительно возле шкафчиков в
раздевалке.
Он говорит с пересохшим горлом и с трудом ворочая языком:
— Я не хочу, чтобы ты рассказывала Тайленолу, что мы делали и
чего не делали.
— О’кей, не буду, обещаю. Во всяком случае, он не любит слушать
про мои трюки.
— Я хочу, чтобы ты сняла с себя всю оставшуюся одежду, и мы
полежим немного и поговорим.
Уже то, что он предпринял такую скромную инициативу, кажется,
смиряет ее. Она кладет ногу на ногу и снимает один остроносый
белый сапог, потом другой и встает — верх ее головы с торчащими
пятнистыми прядями теперь, когда она стоит босиком, доходит до
основания горла Ахмада. Джорилин ударяется о его грудь, балансируя
сначала на одной ноге, потом на другой, чтобы снять свою красную
виниловую юбку и прозрачные черные трусики. Покончив с этим, она
опускает подбородок и веки и ждет, скрестив на груди руки, словно,
оголившись, вдруг стала скромницей.
Он отступает и говорит:
— Маленькая мисс Популярная, — любуясь реальной,
обнаженной, доступной Джорилин. — Мы оставим на мне одежду, —
сообщает он ей. — Дай-ка я посмотрю, нельзя ли найти одеяло и
подушки.
— Здесь довольно жарко и душно, — говорит она. — Я уверена,
нам не нужно одеяло.
— Одеяло, чтоб подстелить под нас, — поясняет он. — Чтобы не
испачкать матрас. Ты хоть знаешь, сколько стоит хороший матрас?
Большинство из матрасов накрыто толстым полиэтиленом, но
лежать на таком неприятно — полиэтилен липнет к коже.
— Эй, давай не тянуть с этим шоу, — недовольным тоном говорит
она. — Я же без одежды… а что, если кто-нибудь войдет?
— Меня удивляет, что тебя это заботит, — говорит он, — коль
скоро ты занимаешься такими трюками.
Он взялся создать для себя укромный уголок и подругу, —
сознание, что это так, возбуждает его и одновременно порождает
нервозность. Дойдя до лестницы, он поворачивается и видит
Джорилин — она спокойно
