ее пальцы с двуцветными ногтями, блуждая, наконец замирают на
мочке его уха. — …«и с молитвой несет их к Господу».
Ахмад смотрит, как она быстро одевается: сначала бюстгальтер,
потом, смешно изогнувшись, — свои слишком маленькие трусики;
затем — свою уютную вязаную кофточку, такую коротенькую, что
видна полоска живота, и наконец — красную мини-юбку. Она садится
на край постели, чтобы натянуть свои остроносые сапоги поверх
тонких белых носков, которые он не заметил, когда она снимала. Они
для того, чтобы защитить кожу сапог от ее пота и чтобы ноги не пахли.
Который сейчас час? Темнота с каждым днем наступает раньше.
Немного больше семи — он был с ней меньше часа. Мать, возможно,
уже дома и ждет, чтобы накормить его. С некоторых пор она стала
уделять ему больше времени. Реальная жизнь зовет: надо встать и
разгладить полиэтилен на матрасе, чтобы не осталось ни вмятины от
них, и вернуть коврик и подушки на их места внизу, и провести
Джорилин среди столов и кресел, мимо письменных столов, и
холодильника для воды, и табельных часов, и через заднюю дверь
выбраться обоим в ночь, прочерченную светом фар не столько
трудящихся, возвращающихся домой, сколько тех, кто охотится за чемлибо, — за ужином или за любовью. Ее пение и то, что он кончил,
привели его в столь сонное состояние, что мысль о постели и о вечном
сне не пугала его, пока он шагал по двенадцати кварталам домой.
Шейх Рашид приветствует его на языке Корана:
— «Fa-inna ma’a ‘l-‘usri yusrā»[51].
Ахмад, немного позабыв классический арабский после того, как в
течение трех месяцев не посещал уроков в мечети, мысленно
переводит эту цитату и раздумывает над ее скрытым смыслом. «Вслед
за каждой тяжестью приходит облегчение». Он понимает, что это из
«Подаяния», одной из ранних мекканских сур, позднее вставленных в
книгу, потому что они более короткие, однако дороги его учителю изза своей сжатости и загадочности. Иногда это называется «Разве мы не
раскрыли?» — это обращение голосом Бога к самому Пророку: «Разве
мы не облегчили твою грудь? И не сняли с тебя твою ношу, которая
тяготила твою спину?»[52]
Его встреча с Джорилин была устроена на пятницу перед Днем
труда, таким образом только в следующий вторник Чарли Чехаб
спросил его на работе:
— Как все прошло?
— Отлично, — последовал деликатный ответ Ахмада. —
Оказалось, что я немного знал ее в школе. К сожалению, с тех пор она
сбилась с пути.
— Она проделала что нужно?
— О да. Работа проделана.
— Отлично. Ее бандит обещал, что она премило справится. Какое
облегчение! Я хочу сказать: для меня. Мне было как-то не по себе от
того, что ты все еще не развязан. Не знаю, почему я так это переживал,
но вот ведь переживал. Чувствуешь себя по-новому, мужчиной?
— О да. Я смотрю на жизнь сквозь новую вуаль. Я бы должен
сказать: сквозь новые линзы.
— Великолепно. Великолепно. Пока не получил своей первой
юбки, ты вроде и не жил. Я получил свою первую юбку в шестнадцать.
Собственно, две: с проституткой, настоящей троянкой, и с девчонкой
из соседнего загона для лошадей. Но все это было, когда жизнь была
более дикой — до СПИДа. Твое поколение разумно считает, что надо
предостерегаться.
— Мы и предостерегались.
Ахмад вспыхнул при мысли о тайне, которую он скрывает от
Чарли: что он остался девственником. Но ему не хотелось
разочаровывать своего ментора, сказав ему правду. Пожалуй, слишком
многим они делились друг с другом в уединении кабины, пока
«Превосходный» обрабатывал Нью-Джерси своими колесами. Совет
Джорилин, чтобы он ушел с грузовика, не дает ему покоя.
Этим утром у Чарли был озабоченный вид, он нервничал из-за
множества доставок. На лице его то и дело появлялись складки,
выражение подвижного рта менялось, все это выглядело уж слишком
необычно в его кабинете позади демонстрационного зала, где они пили
утренний кофе и намечали план на день. Здесь ждала его немытая
оливкового цвета роба и желтый клеенчатый плащ на те дни, когда
приходилось делать доставки под дождем, — они висели на гвоздях,
как содранная кожа.
Чарли объявил:
— Я столкнулся с шейхом Рашидом в длинные выходные.
— Вот как? — «Чехабы, — подумал Ахмад, — конечно же,
являются важными членами мечети — в этой встрече нет ничего
странного».
— Он хотел бы, чтобы ты пришел в Исламский центр.
— Чтобы, боюсь, сделать мне взыскание. Теперь, когда я работаю,
я забросил Коран и не бываю по пятницам, хотя, как вы заметили, я
никогда не забываю исполнить обряд салата, как только могу урвать
пять минут и провести их в незагрязненном месте.
— Ты не можешь считать, что связь существует только между
тобой и Богом, Недоумок. Бог послал своего Пророка, и Пророк создал
сообщество. Без ummah — знания и практики веры в правильной
группе — вера становится зерном, которое не приносит плодов.
— Это шейх Рашид сказал, чтобы вы передали мне? — Слова эти
скорее принадлежали шейху Рашиду, чем Чарли.
Мужчина усмехнулся — вот так, вдруг обнажая зубы, он
становился похожим на ребенка, пойманного на шалости.
— Шейх Рашид может сам все сказать. Но он призывает тебя не
для того, чтобы ругать — совсем наоборот. Он хочет дать тебе
возможность отличиться. Вели моему рту закрыться, а то я опережаю
события. Пусть он сам тебе все скажет. Сегодня мы рано закончим
доставки, и я высажу тебя у мечети.
Так он был доставлен к своему учителю — имаму из Йемена.
Маникюрный салон под мечетью, хотя в нем полно стульев, пуст: там
сидит лишь скучающая вьетнамка-маникюрша и читает журнал, а
сквозь закрытое длинными венецианскими ставнями окошко с
надписью «Обналичивание чеков» видна узкая полоска высокого
прилавка, защищенного решеткой, за которой сидит, зевая, крупный
белый мужчина. Ахмад открывает дверь между этими двумя деловыми
точками, паршивую зеленую дверь под номером 2781½, и лезет по
узкой лестнице наверх, в прихожую, где когда-то ученики съехавшей
отсюда Студии танца ждали своих уроков. На доске объявлений возле
кабинета имама по-прежнему висят отпечатанные на компьютере
объявления о занятиях арабским языком, о советах по освященному,
надлежащему и благопристойному в нынешнее время браку и о
лекциях того или иного заезжего муллы по истории Среднего Востока.
Шейх Рашид в кафтане, расшитом серебряной нитью, выступает
вперед и с необычными рвением и церемонностью пожимает руку
своему ученику, — он, кажется, не изменился за лето — лишь в
бороде, пожалуй, стало больше седых волос, что гармонирует с
кротким взглядом его серых глаз.
К своему приветствию, над значением которого Ахмад все еще
размышляет, шейх Рашид добавляет:
— Wa la ‘l-akhiratu khayrun laka mina ‘l-ūlā, wa la-sawfa yu’tīka
rabbuka fa-tardā.
Ахмад смутно представляет, что это из одной короткой
мекканской суры, которые так любит его учитель, — возможно, из
«Утра», где сказано, что в будущем, в предстоящей жизни, тебя ждет
куда более богатый дар, чем в прошлом. «Ты будешь доволен, что даст
тебе твой Господь»[53].
А по-английски шейх Рашид говорит:
— Милый мальчик, я тосковал по тем часам, когда мы вместе
изучали Писание и беседовали о больших проблемах. Я тоже учился.
Простота и сила твоей веры просвещали и укрепляли меня в моей
вере. Таких, как ты, слишком мало.
Он ведет молодого человека в свой кабинет и усаживается в
кресло с высокой спинкой, сидя в котором он поучает.
— Итак, — обращается он к Ахмаду, когда оба сели, заняв
привычные позиции вокруг стола, на котором нет ничего, кроме
затасканного зеленого экземпляра Корана. — Ты пообщался в
широком мире неверных… мире, который наши друзья Черные
мусульмане называют «мертвым миром». Он повлиял на твои
верования?
— Сэр, я этого не заметил. Я по-прежнему чувствую, что Господь
со мной рядом — так близко, как вена на моей шее, что Он милостив
ко мне, как только Он может быть милостив.
— Разве ты не заметил в тех городах, которые ты посещал,
бедности и нищеты, которые заставляли бы тебя усомниться в Его
милосердии, и разницы между богатством и бедностью, что бросает
сомнение на Его справедливость? Разве ты не нашел, что в мире — в
его американской части — стоит вонь расточительства и алчности,
чувственности и тщеты, отчаяния и усталости, что является
следствием незнания вдохновенной мудрости Пророка?
Сухая цветистость риторики имама, произносимая голосом,
который то исчезает, то гремит, вызывает у Ахмада знакомое чувство
неловкости. Он пытается дать честный ответ — немного в духе Чарли:
— Я догадываюсь, что это не самая фантастическая часть
планеты, и в ней достаточно неудачников, но я, право же, получаю
удовольствие находиться тут. Люди в большинстве славные. Правда,
мы обычно доставляли то, чего они хотели, и считали, что это улучшит
их жизнь. С Чарли было весело. Он хорошо знает историю штата.
Шейх Рашид пригибается, держа ноги на полу и сложив вместе
кончики пальцев своих красивых маленьких рук, возможно, чтобы
унять их дрожь. Ахмад не может понять, почему учитель так
нервничает. Возможно, он ревнует своего ученика к другому мужчине.
— Да, — говорит он, — Чарли — весельчак, но он ставит перед
собой и серьезные цели. Он сообщил мне, что ты выразил готовность
умереть за джихад.
— Я выразил?
— В интервью в парке Либерти, когда вы смотрели на Нижний
Манхэттен, где победоносно были снесены обе башни — символы
капиталистического притеснения.
— Это было интервью?
Как странно, думает Ахмад, что разговор на свежем воздухе был
передан здесь, в замкнутом пространстве этой городской мечети, из
окон которой видны лишь кирпичные стены да черные облака. Небо
сегодня затянуто серыми кустистыми облаками, из которых может
пойти дождь. А тогда, во время интервью, день был ярким, светлым,
крики детей в праздничных одеждах рикошетом отдавались между
блестящим Верхним заливом и ослепительно сверкавшим сводом
Центра науки. Воздушные шары, чайки, солнце.
— Я умру, — подтверждает Ахмад, помолчав, — если на то будет
воля Божия.
— Есть способ, — осторожно начинает учитель, — нанести
мощный удар по Его врагам.
— Заговор? — спрашивает Ахмад.
— Способ, — брезгливо повторяет шейх Рашид. — Для этого
нужен шахид с безграничной любовью к Господу и нетерпеливой
жаждой познать великолепие Рая. Ты такой, Ахмад? — Вопрос задан
чуть ли не лениво, учитель откидывается на спинку кресла и закрывает
глаза, словно от слишком яркого света. — Пожалуйста, будь честен.
А к Ахмаду вернулось призрачное чувство, что он висит над
бездонной пропастью на тоненьких и скудных перекладинах лесов.
Прожив на положении человека, едва причастного, он ступил на
шаткую ступень приобщения к сверкающему центру.
— Я считаю, что я такой, — говорит юноша учителю. — Но у
меня нет навыков воина.
— Были приложены усилия к тому, чтобы ты получил все
необходимые навыки. Задача будет состоять в том, чтобы подогнать
грузовик к определенному месту и сделать простое механическое
подсоединение. Как это надо сделать, тебе объяснят специалисты,
которые занимаются такими вещами. В нашей войне во имя
Господа, — поясняет имам с легкой довольной улыбкой, — у нас есть
техники-специалисты, равные тем, что имеются у врага, и воля и дух,
куда большие, чем у него. Помнишь двадцать четвертую суру аl-nūr —
«Свет»?
Он прикрывает веки, испещренные крошечными багровыми
венами, пытаясь вспомнить и процитировать суру.
— «Wa ‘l-ladhīna kafarū a’māluhum ka-sarābi biqī’atin yahsabuhu ‘zzam’ānu mā’an hattā idhā jā’ahu lam yajidhu shay’an wa wajada ‘llaha
‘indahu fa-waffāhu hisābahu, wa ‘llahu sarī’u ‘l-hisāb». — Открыв глаза и
увидев виновато непонимающее лицо Ахмада, шейх со
