кто обнаружит в мире многообразия Единство и кто поймет, что Душа наполняет все души, тот пребывает в вечном блаженстве, только тот, и никто более, и никто более. Но где обнаружить Ее в огромном мире, где обнаружить Ее среди солнц, лун и звезд? Солнечный луч не проникнет туда, лунный и звездный свет там бессилен, молния там тускла, что же говорить о земном огне? Она освещает все своим светом, Ее светом светится все, Она сияет через все, что светоносно».[190]
Есть и другое красивое сравнение. Его без труда поймут побывавшие в Индии и видевшие баньян[191]— дерево, произрастающее из одного корня, но распространяющее воздушные корни вокруг. Душа сравнивается со стволом баньяна, который простирал свои воздушные корни, пока они не охватили всю вселенную. Какими отдаленными ни выглядели бы они, все равно их питает единый первоначальный ствол.
В той части Вед, которая носит название«брахман»,есть описания различных небес, но философская идея Упанишад уже несовместима с небесами. Счастье не в пребывании на небесах, тех или иных, счастье в самой человеческой душе, а внешнее местопребывание не имеет значения.
Вот еще одна цитата: «Небеса наших праотцев так же соотносятся с Истиной, как увиденное во сне с настоящим».[192]Как в сновидениях все предстает расплывчатым и неясным, такова и Реальность, увиденная нами. А на небе, именуемомгандхарва,она еще менее отчетлива, там она подобна отражению в воде.
Наивысшим небом в представлении индуса является брахмалока.[193]
Там Реальность выглядит более ясной, как свет и тень, но не более. В человеческой Душе сияет Истина, видимая столь же четко, как отражение лица в зеркале. Следовательно, наивысшие небеса — в нашей собственной Душе; в книгах веданты сказано, что Душа человека есть священнейший из храмов, она превосходит святостью все небеса, ибо нигде нельзя воспринять Истину яснее, чем здесь, в Душе нашей. Нет нужды переезжать с места на место. Находясь в Индии, я думал, что жизнь в пещере поможет мне прозреть. Оказалось, что нет. Потом я подумал, что мне лучше укрыться в лесу или уехать в Варанаси. Ничто не изменилось, мы сами творим себе мир. Если я зол, весь мир полон зла. Этому учат Упанишады. Если после смерти я окажусь на небесах, ничего не изменится и там; пока не обрету я чистоту, мне нет смысла ни жить в пещере, ни в лесу, ни в Варанаси, ни на небесах. Когда же протерто зеркало моей Души, где бы я ни жил, я буду видеть Реальность, как она есть. Итак, метания бесполезны, и незачем впустую расходовать энергию, которая нужна для протирания зеркала. И в следующих строках тоже выражена все та же мысль: «Никто не видит Душу, никто не видит глазами Ее форму. Она в уме, в чистом уме, и познавший Ее достигнет бессмертия».[194]
В отличие от раджа-йоги джняна-йога преимущественно учит обузданию чувств. Когда чувства подчинены велениям Души, когда они перестают смущать ум, тогда цель достигнута. «Когда усмирены тщеславные желания сердца, тогда смертный достигает бессмертия и на земле становится един с Богом. Когда разрублены узлы, стягивающие сердце, тогда смертный достигает бессмертия и на земле испытывает блаженство Брахмана».[195]Здесь, на земле, и нигде более.
Тут следует остановиться и сказать несколько слов. Обыкновенно считают, что веданта и другие философские системы Востока обращают человека к потустороннему ценой забвения земных удовольствий и жизненной борьбы. Это совершенно неправильно. Так могут думать только невежды, ничего не понимающие в восточной философии, не обладающие способностью разобраться в ее реальном содержании. Напротив, философы Востока, как явствует из наших священных книг, не думают о том, каким образом попасть в иные миры, рассматривая их как места, где человек некоторое время живет в радости и скорби, а потом умирает. Человеку не вырваться из этого, пока он слаб, но есть в немнечто истинное — его Душа. Восточные философы настаивают и на том, что самоубийство не выход, неизбежного нельзя избежать. Истинный путь трудно найти. Индия не менее практична, чем Запад, и разнятся они только подходом к жизни. Один подход требует построить хороший дом, хорошо одеваться и хорошо питаться, уделяя этому основноевнимание, что, без сомнения, практично. Индус же утверждает, что главное — хорошо понять мир, то есть понять собственную душу, углубиться в метафизику, и он желает хорошо жить таким образом. В Америке живет великий агностик, человек большого благородства и доброты и ко всему прочему прекрасный оратор.[196]Он выступал с лекциями по религии, доказывая, что религия бесполезна — к чему забивать себе голову мыслями о потустороннем? Ему нравилось употреблять такой образ: если есть апельсин, то почему не выжать из него сок? Мы с ним однажды встретились, и я сказал: «Я с вами совершенно согласен, если есть фрукты, почему не выжать сок. Разница только во вкусах, вы предпочитаете апельсин, а я люблю манго. Вам представляется достаточным хорошо есть и пить, а также получать научные знания, однако у вас нет права утверждать, что именно это должно нравиться каждому. Вот мне это кажется недостаточным: я покончил бы жизнь самоубийством, приведись мне ограничиться знанием того, как падает на землю яблоко или как электрический ток воздействует на нервы. Я хочу понять суть вещей, заглянуть в самую глубину. Вас привлекают проявления жизни, а меня — сама жизнь. Моя философия требует изучения именно этого и требует, чтобы я выбросил из головы все мысли о рае, аде и прочих предрассудках, хоть они и существуют в том же смысле, в каком можно говорить о существовании мира. Мне необходимо познать сердце вещей, их суть, понять, что они собой представляют, а не просто как они устроены и проявлением чего являются. Я хочу знатьпочему,акакя оставляю детям. Один из ваших соотечественников сказал: „Если бы мне пришлось писать книгу, пока я курю сигарету, то это было бы исследованием сигареты“. Быть ученым прекрасно, Господи, благослови их всех! Но если человек вдруг заявляет, что это единственное, что есть, то он говорит глупости, не желая понять причину существования жизни, не изучая самое жизнь. Я могу доказать, что все знание такого рода — чепуха, ни на чем не основанная чушь. Вы исследуете проявления жизни, а когда вас спрашиваешь, что же такое жизнь, вы говорите „этого я не знаю“. Вот и занимайтесь своими исследованиями, а мне предоставьте заниматься моими».
Я практичен, я очень практичен, но на собственный лад. Нелепо утверждать, будто практичен только Запад. Вы практичны на один манер, мы — на другой. Люди устроены по-разному. Если на Востоке убедить человека, что, простояв на одной ноге всю жизнь, он обретет Истину, он за благо сочтет стоять на одной ноге. Если на Западе пронесется слух, будто где-то в далеких краях найдены золотые россыпи, тысячи устремятся туда, презрев все опасности, хотя преуспеет, может быть, один. Этим людям известно, что они обладают бессмертной душой, но они охотно предоставляют заботу о ней церкви. Итак, первый человек побоится искать золото в далеких краях. Однако, если я ему скажу,что на вершине высокой горы живет мудрец, который может открыть ему тайну бытия, он полезет на гору, рискуя свернуть себе шею. Он так же практичен, как и второй, но ошибка второго в том, что он считает этот мир единственной реальностью, всем, что есть в жизни. Земные радости тленны, в них нет ничего постоянного, они способны причинять все больше и больше страдания; мои радости ведут к вечному покою.
Я не хочу сказать, что ваш путь неверен, — идите по нему. Он уже привел ко множеству благ, но это не дает основания осуждать иной путь, тот, которым иду я. Мой путь тоже практичен по-своему. Пусть каждый избирает собственный путь, и дай Бог, чтобы все мы практически смотрели на свое дело. Мне случалось видеть ученых, которые добились практических успехов и как люди науки, и как люди духа, и я очень надеюсь, что придет время, когда в этом преуспеет все человечество. Если вы наблюдаете процесс закипания воды, вы видите, как поднимается один пузырек, затем еще и еще, пока все они вместе не начинают бурлить. Это очень похоже на то, что происходит в мире, — каждый из нас тоже пузырек, а народы можно сравнить с множеством пузырьков. Народы понемногу сближаются, и я уверен, что наступит день, когда проявит себя Единство, по направлению к которому мы все идем. Должно наступить время, когда каждый человек станет практичным и в области науки, и в области духа, когда гармония Единства перестроит мир. Человечество будет состоять издживанмуктов— людей, свободных в земной оболочке.[197]Ведь все мы к этому стремимся — через соперничество и ненависть, через сотрудничество и любовь. Полноводный поток стремится к океану, увлекая всех нас, и хоть иной раз мы напоминаем соломинки в водоворотах, рано или поздно нас всех ждет Океан любви и блаженства.
СВОБОДА ДУХА
До сих пор мы рассматривали Катха упанишаду, написанную значительно позднее, чем та, к которой мы обратимся сейчас, — Чхандогья упанишада. Язык там более современен, а мысль лучше организована. Старые Упанишады пользуются очень архаичным языком, напоминающим гимны Вед. Приходится пролагать путь через массу излишних подробностей, прежде чем доберешься до самой концепции. На этой старой Упанишаде чувствуется сильное влияние ритуалистической литературы, составляющей вторую часть Вед, так что Упанишада и сама наполовину ритуалистична. Но изучение древних Упанишад чрезвычайно ценно, поскольку оно открывает возможность проследить историческое развитие духовных идей. В Упанишадах более позднего времени духовные идеи объединены, собраны воедино. Наилучший пример этого дает Бхагавад-Гита, которую позволительно рассматривать как последнюю Упанишаду, однако совершенно свободную от ритуализма. Гита — это скорее букет цветов духовных истин, собранных со всех Упанишад. Нопо Гите невозможно проследить становление этих духовных идей, невозможно проследить их до первоисточника. Как справедливо подчеркивали многие, для этой цели необходимо изучение Вед. Ореол святости, окружающий эти книги, помог им, более, чем каким-либо другим книгам на свете, сохраниться в первозданности. В них сохранились мысли высочайшие и примитивнейшие, все существенное и то, что не имеет значения, благороднейшие учения и простые описания — все соседствует в них, ибо никто никогда не осмеливался прикоснуться к этим писаниям. Последующие комментаторы старались пригладить их, вывести из старого новые, прекрасные мысли, отыскать духовные глубины в самых заурядных утверждениях, но никто не переиначивал первоначальные тексты, поэтому они представляют собой бесценный исторический
