говорят: инстинкт — душа иного вида, нежели наша: другие верят, что это та же душа, но с другими органами; отдельные фантазеры утверждают, будто это всего только механизм; а что придумали на этот счет вы?
Эвгемер. Мне видится, что бог дал нам всё — и нам, и животным, и последние много счастливее наших философов: они не терзают себя желанием знать то, что по воле бога им неизвестно; их инстинкт более верен, чем наш; они не создают себе систем по поводу того, во что превратятся их свойства после их смерти; никогда ни одна пчела не имела глупости преподавать в своем улье, что жужжание ее вступит однажды в лодку Харона и тень ее будет откладывать воск и мед на полях блаженных; только наш извращенный разум мог придумать подобные басни.
Наш инстинкт в своем неведении гораздо мудрее: именно в силу инстинкта младенец сосет грудь своей кормилицы, не ведая, что своим ротиком он образует вакуум и именно этот вакуум заставляет грудное молоко стекать вниз в его желудок. Все эти действия инстинктивны. С того момента как у ребенка появляется немного силы, он вытягивает руки перед лицом при падении. Если он хочет перепрыгнуть через небольшую канаву, он бегом развивает в себе добавочную силу, хотя никто его не обучил тому, каков будет результат умножения его массы на его скорость. Если он находит плывущий по ручью большой кусок дерева, как бы мало он ни был отважен, он усаживается на эту дощечку, дабы переплыть на другой берег, не задаваясь вопросом, весит ли объем этого дерева вместе с объемом его тела меньше, чем соответствующий объем воды. Если он хочет поднять камень, он пользуется палкой как рычагом, не зная при этом, разумеется, теории движущих сил.
Даже те действия, что кажутся у него следствием воспитания и образованности разума, являются на самом деле следствиями инстинкта. Он не знает, что значит льстить, но между тем не упускает случая польстить тому, кто может дать ему желанную вещь. Если он видит, как бьют другого ребенка, как течет его кровь, он плачет, кричит, зовет на помощь, совершенно не думая при этом о себе.
Калликрат. Определите же мне этот инстинкт, коего вы привели только примеров.
Эвгемер. Инстинкт — всякое ощущение и действие, предшествующее раздумью.
Калликрат. Но ведь вы не толкуете о неком скрытом (occulte) качестве, а ведь вам известно, что в наше время смеются над этими качествами, столь дорогими сердцам многих греческих философов.
Эвгемер. Тем хуже. Следует уважать скрытые качества, ибо от травинки, притягиваемой янтарем, и вплоть до пути, коим следуют столькие звезды в пространстве, от червячка, образующегося в сыре, и до галактики — все, что вы видите вокруг себя — будь то падение камня или бег кометы в небесах, представляет собой скрытое качество.
Слово это — достойное свидетельство нашего неведения. Великий зодчий мира позволил нам измерять, подсчитывать, взвешивать некоторые из его творений, но он не разрешил нам открыть их первичные пружины. Уже халдеи подозревали, что не Солнце вращается вокруг планет, а, наоборот, планеты вращаются вокруг него по различным орбитам. Но я сомневаюсь, чтобы можно было когда-то открыть, какая именно тайная сила увлекает их с запада на восток. Можно вычислить [скорость] падения тел; однако сумеем ли мы открыть первопричину силы, вызывающей их падение? Люди уже довольно давно заняты деторождением; однако они не знают, каким образом их жены за это берутся; наш Гиппократ по поводу этой великой тайны сумел выложить лишь соображения акушерки. Можно целую вечность спорить по вопросам физики и морали, но инстинкт всегда будет править всей Землей, ибо страсти порождены инстинктом, а ведь они всегда будут нами владеть.
Калликрат. Если это так, значит, ваш бог — бог зла. Он дал нам родиться только затем, чтобы бросить нас в объятия мрачных страстей: это означает творить людей для того, чтобы вручить их дьяволам.
Эвгемер. Отнюдь нет. Существуют весьма благие страсти и бог нам дал разум, дабы их направлять.
Калликрат. Но что он представляет собой — этот бренный разум? Вы еще скажете мне, будто это другой вид инстинкта?
Эвгемер. Почти: он — необъяснимый дар сравнения прошлого с настоящим и заботы о будущем. Таково происхождение любого общества, любого института, любой государственности. Драгоценный этот дар — следствие другого дара бога, столь же непостижимого, — я говорю о памяти: то — другой инстинкт, общий у нас с животными, которым мы, однако, располагаем в несравненно более высокой степени; животные могли бы поэтому принимать нас за богов, если бы они иногда нас не пожирали.
Калликрат. Понимаю, понимаю: бог заботится о том, чтобы молодые лисята сохраняли в памяти случай с их отцом, попавшим в капкан; благодаря инстинкту эти лисята будут избегать ловушки, ставшей причиной смерти их отца. Бог внимательно являет памяти наших сиракузян, что оба наших Дионисия были скверными правителями, и он внушает нашему разуму идею республиканского правления. Он гонится за овчаркой, чтобы велеть ей собрать овец, потому что грозит опасность со стороны волка, сотворенного им как раз для того, чтобы тот пожирал овец. Все делает он, он все устрояет, ниспровергает, восстанавливает и разрушает; он постоянно нарушает все свои законы и весьма бесполезно уготавливает себе всевозможные затруднения. Это и есть физическое преддвижение, предопределяющий указ, воздействие бога на его творения.
Эвгемер. Либо вы меня очень плохо поняли, либо весьма превратно толкуете мои слова. Я вовсе не утверждаю, будто творец природы вмешивается во все мелочи, хотя и думаю, что никакая мелочь его бы не утомила и не унизила. Я считаю, что он учредил всеобщие законы, незыблемые, вечные, в соответствии с коими всегда будут вести себя люди и животные; я вам это уже достаточно ясно сказал.
Диагор, автор «Системы природы»,[2 — Под Диагором как автором «Системы природы» имеется в виду Гольбах.] говорит в своем пространном напыщенном сочинении почти то же, что вы. Вот его слова в главе IV тома II: «Ваш бог без конца занят созиданием и разрушением, следовательно, его образ существования не может быть назван незыблемым».
Диагор утверждает, что таким образом мы образуем своего бога из противоречивых качеств; он называет его смешной и страшной иллюзией. Но пусть он разрешит мне ему сказать: весьма дерзко так легкомысленно разделываться со столь серьезным вопросом. Поочередно создавать и разрушать на протяжении всех времен на основе постоянных и вечных законов — это не значит производить случайные перемены; напротив, это значит всегда быть подобным самому себе. Бог дает жизнь и смерть, но он дает их всему миру: он сделал жизнь и смерть необходимостью; он непреложно и постоянно выполняет этот свой план творения и осуществляет свое правление всегда единообразно. Вот если бы он дал возможность некоторым людям жить вечно, тогда, наверное, можно было бы сказать, что незыблемость ему не присуща. Но коль скоро все рождаются, чтобы потом умереть, его непреложность тем самым нерушимо засвидетельствована.
Калликрат. Я признаю: Диагор в этом ошибается; но разве он не прав в высшей степени, когда упрекает некоторых греков в том, что они изображают бога до смешного суетным существом, создавшим мир во имя собственной славы, дабы им восхищались? В том, что они рисуют его жестоким и мстительным господином, карающим за малейшее неповиновение вечными муками? В том, что делают его несправедливым и слепым отцом, покровительствующим из чистого каприза одним своим Детям и обрекающим всех остальных на бесконечное злополучие? Действительно он сделал нескольких старших своих детей добродетельными, Дабы вознаградить их за доблесть, бывшую для них неизбежной, и породил целое скопище младших, преступных, для того чтобы покарать их за преступления, навязанные им роком. В том, наконец, что они сделали из бога нелепый фантом, жестокого тирана?
Эвгемер. Но то не бог мудрецов; то бог некоторых жрецов сирийской богини,[3 — Под сирийской богиней здесь имеется в виду дева Мария, мать Иисуса Христа; под ее жрецами подразумеваются христианские священники.] являющихся позором и ужасом человечества.
Калликрат. Ну, ладно: определите же мне, наконец, вашего бога чтобы уничтожить наши сомнения.
Эвгемер. Мне думается, я вам доказал, что бог существует, с помощью одного лишь неопровержимого аргумента: мир — восхитительное творение, а, следовательно, существует еще более восхитительный творец. Разум вынуждает нас его признать, и лишь безумие стремится к его определению.
Калликрат. Но ведь это полное невежество, и мы ничего не доказываем, без конца восклицая: «Существует нечто превосходное, но я не знаю, что это такое!»
Эвгемер. Припоминаете ли вы путешественников, которые, высадившись на острове, обнаруживают начертанные на прибрежном песке геометрические фигуры? «Смелее! — говорят они. — Вот следы человека!» Мы, стоики, глядя на этот мир, говорим: «Вот следы бога».
Калликрат. Покажите нам эти следы, прошу вас.
Эвгемер. Разве вы не видите их повсюду? И наш разум, и инстинкт, находящиеся в нашем распоряжении, разве не очевидные дары этого великого неведомого существа? Ведь их источником не являемся ни мы сами, ни та тина, на которой мы обитаем.
Калликрат. Прекрасно! Поразмыслив над всем тем, что вы мне сказали и вопреки всем сомнениям, возбуждаемым в моем уме распространенным на Земле злом, я все же укрепляюсь в мнении: бог управляет нашей планетой. Но не думаете ли вы, как греки, будто каждая планета имеет своего бога? Будто Юпитер, Сатурн и Марс правят на планетах, носящих их имя, подобно египетским фараонам или персидским и индийским царям — каждый в отведенной ему области?
Эвгемер. Я уже дал вам понять, что ни во что подобное я не верю, и вот на каком основании: вращается ли Солнце вокруг наших планет и нашей Земли, как это считает толпа, верящая лишь своим глазам, или, наоборот, сами Земля и планеты вращаются вокруг Солнца, как предположили современные нам халдеи[4 — Имеются в виду Коперник и Галилей] (и это гораздо более вероятно), неизменно остается верным, что одни и те же потоки света, постоянно изливающиеся с Солнца и доходящие до Сатурна, достигают всех этих планет в течение времени, пропорционального удаленности последних. Достоверно, что эти световые лучи отражаются от поверхности Сатурна и направляются к нам, а от нас — к нему всегда с одной и той же скоростью Но столь огромное устройство, столь быстрое и однообразное движение, столь постоянное сообщение между невероятно удаленными друг от друга планетами могут быть созданы, по-видимому, лишь одним и тем же провидением. Если бы существовало множество одинаково могущественных богов, они либо имели бы различные намерения, либо одно и то же; если бы они не были между собой согласны, царил бы хаос; а если бы они
